Азарт охоты

— Итак, я вижу, что вы не согласны с решением разделять основные силы армии. Почему же не возразили мне на совете? — Лионелю хочется что-нибудь смять в руках, но на столе, как на зло, только необходимые документы. — Вы ошиблись, маршал, — Манрик не качает головой в ответ, только упорно смотрит в стену, ждет не дождется, когда его уже выгонят к кошкам. — Где же? — наигранно удивляется Лионель. — Или это не ваша кислая физиономия раздражала меня последние два часа? — Не хотел в очередной раз произвести на вас впечатление... — произносит Леонард, но замолкает, сжав губы. Самоуничижение слишком не в его стиле, так что и начинать не стоит. Лионель все равно не оценил бы. — Посредственности, — подсказывает Савиньяк с ядовитой улыбкой. Скулы Леонарда моментально вспыхивают, лишая Лионеля возможности любоваться алебастровой белизной искаженного гневом лица. Леонард Манрик злится на него, злится искренней безпримесной злостью, как мальчишка, как вспыльчивый унар. В этом нет ни капли желания изобразить презрение и холодность, только кристальное бессилие злобы. Иногда Лионелю кажется, что вот сейчас Манрик схватит его за ворот и, вколотив в стену, наконец-то выкрикнет свое, так отчетливо написанное на лице «Чего вам еще нужно?!». Но — нет, видимо, ему не суждено дождаться. Стремительно загораясь, Леонард каждый раз сразу закрывается, делаясь еще более плохим солдафоном, чем есть на самом деле. Как же это он справлялся со своей должностью при Катарине? Впрочем, известно как, потому и стоит сейчас здесь перед Лионелем. — Ваши попытки овладеть собой я тоже не могу оценить слишком высоко, — с наслаждением добивает Лионель. Не реагирует на расправленные плечи и вскинутый подбородок, поспешно отворачиваясь к окну. Он чувствует невыразимое удовольствие, мелким ознобом продирающее по спине. Азарт охоты на подраненную уже дичь, которая знает, что обречена, но еще продолжает бежать. Он ждет каких-то тошнотворно-уставных слов, брошенных в спину, может быть, даже просто стука двери, если Леонард выбежит, не дождавшись разрешения, наплевав на субординацию. Но ничего этого нет, только тишина за плечом. И он оборачивается, пряча кривую улыбку, чтобы натолкнуться на прямой немигающий взгляд Леонарда. Рот того все еще презрительно сжат, но предательский румянец схлынул с щек, и стали отчетливо видны веснушки на скулах и переносице. — Так вы хотите мне возразить? — повторяет свой вопрос Лионель, чувствуя, что почва уходит из-под ног, и привычная игра наконец-то идет не по плану. Наконец-то. — Хочу, — выплевывает ему в лицо Леонард. Вскидывает было руку, словно собрался сгрести Лионеля за грудки и дернуть к себе через стол, но тут же опускает ее, нервно подрагивают пальцы. Лионель, не удержавшись, отводит взгляд от лица, сосредоточившись на этих длинных пальцах с крупными суставами. — Можете просто открыто пристрелить меня, если вам так этого хочется, и не жертвовать людьми ради такой мелочи... Чтобы избавиться от меня и не вызвать подозрений. Манрик сбивается на этом нехитром монологе не меньше трех раз, и каждый из них Лионель чувствует какую-то издевательскую сочувственную нежность. Умеют же некоторые придумывать проблемы там, где их даже не предвиделось. Наверное, в этот момент лицо Лионеля принимает особенно насмешливое выражение, потому что Леонард, окончательно срываясь, дергает из-за пояса свой пистолет и самым хамским образом тычет рукоятью в грудь Лионелю. — Извольте, — шипит он в заключение. Лионель с задумчивостью принимает оружие из горячей руки, ощущая при этом неожиданное успокоение. Все-таки как хорошо, что Дорак не позволил ему убить Манрика. — Заряжен? — придирчиво уточняет он. Леонард торопливо кивает, видимо, окончательно исчерпавший свой запас дерзостей. Лионель довольно улыбается, взвешивая пистолет в руке, а затем решительно подпирает дулом и без того гордо вздернутый подбородок. — Если бы я хотел вас убить, то неужели что-то могло бы меня смутить? Или вы по природному скудоумию воображаете, что я боюсь гнева вашего папеньки? Лицо Леонарда, и без того совсем меловое, становится почти зеленым. Бессильная злоба постепенно сглаживается, превращаясь в нерассуждающий испуг затравленного животного. Лионель морщится, но и это жалкое выражение на лице противника почти моментально гаснет, сменяясь спокойным равнодушием. Словно Лионеля больше нет в комнате и мир готов прийти в равновесие. Вот это уже по-настоящему оскорбляет. — Генерал, вы ведь не воображаете, что я действительно собрался стрелять? — самым светским тоном уточняет он. Хрупкое спокойствие надламывается. Между светлых бровей Леонарда залегает морщина. — Если бы вы дали себе труд хоть немного подумать, то поняли бы, что армия... — Вы — не Рокэ Алва, — настолько резко и ни к месту прерывает его Леонард, что Лионель, не сдержавшись, в удивлении вздергивает брови. — Вам не повторить его победу, — послушно объясняет Леонард, кажется, отчаявшийся все же быстро отчалить к праотцам и теперь настроенный на разговоры. — Вы угробите армию ради своего каприза, а я отказываюсь в этом участвовать... — Я сперва угроблю армию или вас? Вы уж как-нибудь решитесь, — с ледяным спокойствием советует Лионель, так и не потянувшись разгладить чужой, непривычно измятый ворот. Пистолет ложится на стол, но отворачиваться Лионель больше не торопится. Пожалуй, у них двоих все уже достаточно серьезно, чтоб получить пулю в спину. Сравнение с Алвой царапает привычно и не слишком болезненно. — Вам виднее, маршал, — отрезает Леонард, и вот оно, то самое «Чего же вам еще?!», но оно звучит слишком сломано и устало, чтобы вызывать интерес. — Достаньте карты, я еще раз покажу вам расположение армий, — просит Лионель, указующе взмахнув рукой, как если бы давал распоряжение какому-нибудь теньенту. *** Они берут Эпинэ, а потом с той же легкостью — продвигаются глубже на юг. А потом он приближает Леонарда к себе с такой оскорбительной снисходительностью, словно паршивого щенка с улицы запускает в дом. Манрик предсказуемо скалится в ответ, уже впечатленный его военными талантами, но все еще мечтающий сбежать хоть к закатным кошкам, лишь бы подальше. — Я сошлю вас в Торку, к Леворукому, — обещает Лионель ничего не выражающим тоном, за которым тщательно скрыто бешенство. — Буду премного благодарен маршалу, — огрызается Леонард. Волосы у него отросли за время их похода, и появилась нелепая привычка нервно заправлять за ухо выбившуюся прядь. При этом остальное осталось по-прежнему: безупречно строгая манера держать себя. Оттого живые мелочи дергают еще сильнее. Справедливости ради, при посторонних он все-таки держится хорошо. Холодный и внимательный, создает отличный фон Лионелю, позволяя снискать хоть немного симпатии подчиненных. Да, в умении настроить людей против себя они двое, пожалуй, похожи. Лионелю нравятся безупречные мундиры, а в последнее время ему почти нравится и молчание, даже такое напряженное. Слишком уж много приходится совещаться с офицерами, втолковывая каждому второму, чем он должен заняться. Манрик и здесь никак выгодно не отличается. Разве что мундиром — ему бы еще немного светского этикета, чтоб не отворачиваться так явно, когда Лионель пытается завести беседу. — Хуже невинной девицы, генерал, — упрекает Лионель, любуясь красивым профилем, раз уж в глаза ему смотреть не собираются. — Много таких на вашем счету? — предсказуемо огрызается Манрик. — Одну я у вас точно отбил, — напоминает Лионель. Готовится поймать кулак, как только он метнется ударить в лицо, но Леонард с длинным страдальческим стоном запрокидывает голову, совершенно очевидно капитулируя. Пару раз в неделю Лионель распечатывает письма многоуважаемого тессория, без интереса читает и отправляет в огонь. Леонард как-то подозрительно быстро и легко смиряется с тем, что отец ему больше не пишет. Вялотекущий заговор в их рядах умирает, не успев расцвести. С разгорающимся заговором в Олларии еще предстоит разобраться. Хуже всего приходится с наступлением весны, когда начинает таять снег, и по серой ватной слякоти нельзя даже толком поставить лагерь. — Убирайтесь в палатку, — советует Лионель, от души наслаждаясь возможностью хоть кому-то отчаянно и весело грубить, не изображая холодность. Леонард гнусаво и без должного чувства возражает, но выглядит так, словно держится на лошади одними только благочестивыми молитвами. Да и то не своими. — Будете так усердствовать, произведу вас в маршалы, — угрожает Лионель. Конь Леонарда спешно разворачивается, яростно фыркая, и торопливо хлюпает копытами по раскисшей земле. Впрочем, гневный шепот, поминающий закатных кошек, принадлежит явно не коню. Лионель улыбается, вглядываясь в низкие облака. Игра набирает новые обороты, и, вероятно, пора переименовать ее во что-то новое, потому что «охота» совсем неподходящее слово там, где от тебя даже не пытаются убежать.