Тени ложатся на склон

Тянет мышцы под левой лопаткой и побаливает голова. Из окна сквозит, и как бы Марсель ни крыл непотребными словами хозяина гостиницы, а виноват все-таки пронизывающий осенний ветер, разошедшийся некстати. А вода в миске все равно нагревается слишком быстро. Он полощет в воде пальцы, потом, недовольно поморщившись, все-таки смачивает полотенце и возвращает его на лоб Алвы. И так — весь день. Хотя кому уж жаловаться, точно не ему. Кормят здесь вполне сносно, пожалуй, герцог тоже оценил бы, если бы соизволил встать и поесть, а не изображать бледную тень самого себя. Марсель со вздохом склоняется, чтобы стереть мокрым пальцем каплю воды, текущую по виску Алвы. И наталкивается на насмешливый взгляд из-под ресниц. — Я надеялся, что вы успеете найти себе приключения на ночь, пока я очнусь, — произносит Алва. Губы у него сухие и потрескавшиеся. — Нашел, — огрызается Марсель. — И приключение, и обед, и неплохую прогулку. И это было еще вчера. Кажется, удар приходится в цель, и Алва на секунду задумывается, хмурясь, но ничего не говорит. — А потом я нашел вас вот в таком виде, и Леворукий свидетель, меня это нисколько не порадовало. Ему бы остановиться, но за день беспокойство вылилось в тоскливую злость, а сорвать ее было положительно не на ком. — Так потеряйте меня заново, — отмахивается от него Алва. Даже вялым движением руки указывает куда-то в сторону двери, как будто Марсель может не понять, что его просят убраться. Марсель доставляет себе огромное удовольствие не понять, и демонстративно возится в кресле, поудобнее устраиваясь. — Погода непоправимо испортилась, а местные дамы сильно уступают вам в красоте, так что я позволю себе остаться и провести приятный вечер здесь. Алва сталкивает влажную тряпку на постель, но Марсель с готовностью подхватывает ее, окунает в воду и с мстительным удовольствием возвращает на место. Но тут же жалеет о своей резкости и тянется поправить одеяло. — Вы были невыносимы даже здоровым, — сообщает он. — Мне казалось, вам нравилось, — Алва снова закрывает глаза, собираясь то ли уснуть, то ли потерять сознание, то ли отправиться к Леворукому, и это вдруг невыразимо пугает. — Нравилось, разве я спорю, — фальшиво удивляется Марсель. — Мне и сейчас все безумно нравится, даже тащиться за вами неведомо куда по паршивой погоде. Мне не нравятся только выходцы, знаете, с детства их недолюбливаю, маленькая и простительная блажь... — Достаточно, — прерывает его Алва, сжав руку ледяными пальцами и глядя наконец осмысленно и прямо. — Я не умираю. Не умру... Не сейчас, по крайней мере. Мы сможем ехать завтра... Или через день, — все-таки успевает он усомниться прежде, чем Марсель в возмущении открывает рот. — Просто убирайтесь к кошкам и поспите. — И не подумаю, — спокойно возражает Марсель, разглядывая трепещущую на сквозняке занавеску. Алва смотрит зло и пристально, и от этого внутри разливается нервное веселье. Ощущение безнаказанности и незамутненной радости — наконец-то можно снова переругиваться, а не сидеть молча у неподвижного тела. — Если вы в настроении об этом поспорить, то я готов, — заверяет он, — я почти целый день промолчал, если не считать разговором тот спор со служанкой, которая не могла найти новых одеял. Он тянется к столу, чтобы взять кружку с водой, Алва в ответ приподнимается на локте. Марсель не отпускает кружку, позволив чужим пальцам слабо сомкнуться вокруг его собственных. — Так надеялся, что не обзаведусь наследниками, и потому никто не будет топтаться у моей постели в последние дни, — доверительно сообщает ему Алва, словно рассказывает замечательно интересную сплетню. Потом откидывается на спину со вздохом. — Я предупреждал оставаться и не тащиться за мной, — вместо благодарности заявляет это чудовище. Под руку так некстати попадает мокрое полотенце, что Марсель пару мгновений всерьез обдумывает, можно ли треснуть тряпкой Повелителя Ветра и безнаказанно списать это на помутнение рассудка. Человеколюбие в нем побеждает. — Нет, — решительно объявляет он, — вам нужно решиться: или вы со вкусом умираете, и тогда я оплачиваю гостиницу вперед до следующей субботы, или мы уезжаем завтра, и тогда вы не умираете, что, по-моему, удивительно логично. На бледном лице Алвы появляется слабая улыбка. — Давайте не будем умирать, тут очень сносно кормят, — с неожиданной робостью предлагает Марсель. Как будто от него и здешней кухни действительно что-то зависит. — Рокэ, — зовет он, наклоняясь вперед, и опираясь локтями о колени. — Левий рассказал тебе что-то еще, о чем я не знаю, и поэтому ты так спокоен? Или ты всегда вляпываешься в потусторонние неприятности с таким удовольствием? Алва улыбается. Теперь уже искренне и неудержимо, и жмурится довольно, снова молча глядя из-под ресниц. Постепенно эта улыбка гаснет, разглаживаются морщинки в уголках глаз, лицо становится спокойным и равнодушным. Марсель аккуратно касается пальцами шеи, меряя пульс, а потом устало вздыхает. Хотел же потребовать комнату с двумя кроватями. А теперь или уходить к себе, или оставаться до утра в изъеденном молью кресле. Ну что ж, он не привык отступать, даже если противник — антикварная мебель. С погашенными свечами в комнате окончательно темно. За окном подвывает ветер, внизу, на конюшне, ржут лошади. Ему снится что-то под стать происходящему, мрачновато-гадостное, но неторопливое. Потом во сне появляется Алва, смотрит сверху вниз, озабоченно хмурится, странный, совсем непривычный. Марсель готов поклясться, что никогда не видел у него такого выражения лица — тоскливое, тревожное и непонятное чувство, явно с усилием сдерживаемое. Это внутреннее напряжение как будто списывает ему лет десять, и он выглядит мальчишкой, кусающим губы в ожидании, когда же можно будет броситься на абордаж. Потом на колени Марселя ложится одеяло, и сон становится чуть более уютным, хотя его все еще ничуть не украшает настойчивый стук конских копыт по мостовой. — Закатное пламя, Алва, — отчетливо произносит он, просыпаясь резко, рывком. Постель, конечно же, пуста. *** — Сегодня я начал понимать, какое удовольствие получает Готти, гоняя лисиц, — самым светским тоном заявляет он, пытаясь восстановить дыхание. Солнце стремительно разгорается на горизонте, а вчерашний ветер разогнал все облака и расчистил небо до незамутненной гладкой синевы. День обещает быть просто чудесным, таким, что Марсель решительно откладывает ругань на неопределенное «потом». — Так я для вас исполняю роль лисицы? Виконт, пожалейте лошадь, — Алва так резко обрывает все его объяснения, что Марсель изумленно откидывается в седле. Лошадь и правда пришлось гнать неумолимо, но кто в этом в итоге виноват? — Вы пожалейте мою лошадь, — возражает он, — давайте отдохнем, раз мы уже выяснили, что вам от меня не избавиться. Алва не отвечает, и Марсель готовится к долгой молчаливой поездке, сочувственно оглаживает коня по горячей шее. Но на ближайшей сухой поляне они действительно останавливаются. — Вы будете есть, а я — пить, — объявляет он, перетряхивая наскоро собранную сумку и находя фляжку. Алва весело усмехается в ответ, удивленно подняв брови. — Не спорьте, мне надо выпить после того, что я видел во сне ночью. А вам — попробовать чудную выпечку нашей... дорогой хозяйки, закатные кошки, никогда не запоминал имена женщин, если они прошли мимо моей постели. — Что вам снилось? — отрешенно спрашивает Алва, кроша в пальцах кусок хлеба. Из кустов срывается какая-то пичуга, достаточно дикая, чтобы испугаться фыркающих коней и не заинтересоваться крошками. — Что у одного сумасшедшего Повелителя тоже есть сердце или что-то в этом роде. А еще кони, эти бестии все время фыркали мне в самое ухо, — охотно делится Марсель, скрывая внутреннее напряжение за карикатурными попытками уложить вещи обратно в сумку. — Да, — неожиданно серьезно соглашается Алва, заставляя Марселя вздрогнуть. — Действительно странный сон. От такого бы даже мне захотелось выпить. Он все-таки не пьет. И, конечно же, ему становится хуже. Он сидит, опираясь спиной о камень, и иногда с любопытством разглядывает платок Марселя, которым пытается остановить текущую из носа кровь. С таким равнодушным любопытством, с каким обычно ставят опыт на ком-то малозначительном. Не на себе. — Вы начали рассказывать мне про лис, — вдруг напоминает он, запрокидывая голову и закрывая глаза. Солнце уже полностью поднялось из-за горизонта, и безжалостно обрисовывает все черты лица, темные круги под глазами, заострившиеся скулы, тени от ресниц. — Не хочу, — отказывается Марсель. — Мы вернемся, и вы все посмотрите своими глазами. Готти соскучится по вам и загонит по этому случаю самую жирную лисицу. Он садится рядом на прохладную еще землю, устраивая голову на плечо Алвы. — Валме? — удивляется тот, но и не думает пошевелиться. — Иначе вы снова попытаетесь от меня убежать, а я не нахожу эту игру забавной, — объясняет он, закрывая глаза. Удается даже немного подремать, согревшись на солнце. По крайней мере, Марселю теперь не хочется уснуть прямо сидя лошади. Алва больше не убегает от него, даже придерживает коня, проезжая по ненадежно прикрытым мхом скалам. Молчание, хоть и отдает недоговоренностью, не тяготит. Марселю кажется, что у них еще остается время все обсудить. Когда приходится спешиться, он продолжает идти, обдумывая остроумные комментарии, которые сможет озвучить Алве, когда покажет ему охотящегося Готти. На тоскливую тяжесть в груди так легко не обращать внимания, если вокруг тихий солнечный день и никто не целит в тебя из пистолета. У входа в пещеру Алва, не оборачиваясь, бросает на землю его испачканный платок, и Марсель из какой-то сентиментальной глупости наклоняется его поднять. И только потому отстает на два шага. Но этого оказывается достаточно.