Мои уста запечатаны

Цзинь Лин просыпается, сразу вываливаясь из теплой постели в кромешный ужас воспоминаний о прошедшей ночи. Дядя сто, двести, тысячу раз говорил (точнее, кричал) ему, что лидер клана всегда одинок. Цзинь Лин понял это только, когда мантия главы Ланьлин Цзинь настигла его, накрыв с головой, в неполные 17 лет. «Я тебе ноги сломаю, глава ты или нет, если не доживешь хотя бы до годовщины своего правления», — беззлобно ворчит дядя. Он необычно тихий, от его голоса даже не взлетают вороны с трупов недавно найденных последователей Цзинь Гуаньяо, показательно повешенных на площади. Он смертельно устал — понимает Цзинь Лин. Никто не осмелился снять с прямых дядиных плеч хотя бы часть обязанностей лидера его собственного клана, а теперь он вынужден разбираться с наследием, доставшемся племяннику. Цзинь Лин не находит в себе сил попросить его или даже повелеть ему уйти. По правде говоря, он почти хочет переворота, при условии, что ему сохранят жизнь и вернут в Пристань Лотоса. — А-Лин, — с нехарактерной мягкостью говорит дядя. — Отдохни. Позови друзей, устрой попойку, в конце концов. Скажем, в конце недели, мы с тобой как раз закончим с этими бумагами. — Н-но… — Я тебе не лошадь! — взрывается дядя, и Цзинь Лин немного успокаивается. — Я даю тебе только полтора дня и только затем, чтобы ты наконец перестал лить слезы по своему мерзопакостному дядюшке. На приглашение почти мгновенно откликаются Лань Сычжуй с обязательным неприятным довеском в виде Лань Цзинъи, а Оуян Цзычжэнь умудряется отправить посланницу-бабочку уже с меча, когда мчится в Башню Кои. Цзян Чэн одобрительно кивает в ответ на поклоны вновь прибывших, не отрываясь от бумаг, и отпускает всех четверых мановением руки со спящим Цзыдянем. Когда они после долгих поисков обнаруживают, что комната, достаточно удаленная и тихая, судя по всему, принадлежала девушкам, ублажавшим Цзинь Гуаньшаня, никто не слушает покрасневшего Цзинь Лина, кричащего, что он лучше ляжет спать голодным и трезвым, нежели останется в этом логове бесстыдства. В конце концов он сдается, смахивает пыль со стола, доставая из мешочка цянькунь закуски и «Улыбку императора». После первых же тостов усталость оставляет его, и он смеется вместе со всеми тому, как осторожно Сычжуй катает на языке вино, прежде чем проглотить, и как блестят глаза самого примерного из учеников Гусу Лань. Болтать, обсуждая настоящие или мнимые прегрешения юности Цзян Чэна, Вэй Усяня, Не Хуайсана и Лань Ванцзы, весело. — Да иди ты. Не мог Ханьгуан-Цзюнь пить вместе с ними! — Он сам мне рассказывал. И их наказали палками, а потом они со старшим мастером Вэем из целительного источника попали в пещеру, где говорили с Лань И. — Смотрите! Неугомонный Лань Цзинъи не в силах усидеть на месте, поэтому заглядывает в шкаф и обнаруживает ворох малоприличных женских одеяний. В шкатулках находятся подходящие украшения, краска для ресниц, румяна. Глаза Цзинъи загораются. Даже Сычжую не удается отбиться от Цзинъи и внезапно примкнувшего к нему Оуян Цзычжэня. Это действительно оказывается весело. Цзинь Лин хлопает кое-как накрашенными ресницами, а Цзинъи безуспешно пытается красиво задрапировать розовое женское ханьфу на своей тощей фигуре. Вся эта сцена живо напоминает книжки с картинками, которые Цзинь Лину иногда привозит Не Хуйасан, как бы случайно оставляя там, где дядя не увидит. — Давайте выпьем еще! — предлагает Оуян Цзычжэнь. Они выпивают. А потом еще. А потом внезапно комната кружится… Цзинь Лин снова открывает глаза и понимает, что слишком пьян, чтобы подняться и переодеться. Сычжуй и Цзинъи храпят почти в обнимку на полу, и Цзинь Лин хихикает: белые ленты так скандально контрастируют с разноцветными полупрозрачными одеждами на учениках Лань, что трудно не смеяться. Оуян Цзычжэнь полностью одет и почему-то стоит на коленях перед Цзинь Лином. Его взгляд трезв, хотя руки подрагивают, когда он берет одну босую ступню Цзинь Лина в ладони, словно новорожденного кролика и наклоняется, чтобы прижаться губами, щекотно шепча: — Молодая госпожа, твои ноги такие изящные… Цзинь Лин хочет ударить его этой самой изящной ногой и за унизительное прозвище, и за напоминание о том, что его ступни и ладони действительно больше похожи на девичьи, но Оуян Цзычжэнь втягивает в горячий рот пальцы по одному, и Цзин Лин внезапно ослабевает в коленях так, что упал бы, если бы уже не сидел. Он пытается схватиться за меч, но у него на боку только веер. — Молодая госпожа, — шелестит Оуян Цзычжэнь, поставив ногу Цзинь Лина к себе на колено и поднимаясь поцелуями выше. Цзинь Лин с ужасом понимает, что штанов на нем нет. Цзычжэнь в разгар переодевания лукаво спросил: «А не боишься ли ты часом, лидер клана?» и штаны полетели в совершенно недоступную сейчас груду одежды. — Молодая госпожа, — Оуян Цзычжэнь стонет, впиваясь засосом куда-то рядом с коленом Цзинь Лина, и он едва не стонет в ответ. Он чувствует, что его щеки пламенеют, раскрывает веер и вцепляется зубами в его край, прекращая нетерпеливо ерзать, сползая навстречу рту Оуян Цзычжэня, когда осознает, что делает это. — О, молодая госпожа, есть ли картины, способные сравниться с твоей красотой, есть ли стихи, способные описать эту несравненную кожу, пахнущую пионами, эти стройные бедра… — Оуян Цзычжэнь уже сжимает упомянутые бедра, говоря нараспев, будто в трансе, а потом внезапно раздвигает колени Цзинь Лина и рывком подвигается ближе. Цзинь Лин еле удерживается в сидячем положении, но Оуян Цзычжэнь кладет ладонь ему на грудь, накрывая сосок, отчетливо натягивающий прозрачную ткань, и толкает так, что Цзинь Лин оказывается на спине, его голые ноги — на плечах Цзычжэня… — Что ты делаешь?! Я тебе ноги слома… Губы Оуян Цзычжэня накрывают член Цзинь Лина. Цзинь Линь стонет, прикусывая веер, слезы предвкушения размазывают краску на ресницах. Он, должно быть, выглядит, как настоящая шлюха Цзинь Гуаньшаня, и ему придется убить Оуян Цзычжэня — или прямо сейчас или, самое позднее, завтра. Может быть, удастся подстроить несчастный случай во время полета на мече. Он же всем расскажет, насколько постыдные звуки издавал Цзинь Лин, как бесстыдно тянулся вслед дразнящему рту, как смущающее быстро излился в этот рот, крепко зажмурившись, чтобы не видеть обожание в поплывшем взгляде… Цзинь Лину страшно открывать глаза. Как он умудрился заснуть? Рука, осторожно трясущая его за плечо, принадлежит, как выясняется мгновением позже, Сычжую, а громкий голос Цзинъи грозит расколоть бедную голову Цзинь Лина напополам: — Лидер Ланьлин Цзинь! Клянусь, что никогда не буду называть тебя больше «молодой госпожой». Кто ж знал, что ты пьешь, как лошадь, и еще спокойно спишь после того, что сделал для нас! Цзинь Линь в ужасе подхватывается, вспоминая, как выглядит. Но паническая ревизия показывает, что он полностью одет и даже волосы заплетены в простую, но достойную прическу, хоть сейчас к дяде иди. В комнате убрано и не видно никаких следов Оуян Цзычжэня. — Проснулся, убрал, оделся! А что мы делали, я ничего не помню?! — продолжает надрываться Цзинъи, и Сычжуй смущенно бормочет: — Я тебе потом расскажу. — Да! — Наконец находит свой немного охрипший голос Цзинь Линь. — Я забыл, что в Гусу Лань одни слабаки, отрубающиеся от глотка «Улыбки императора». Хорошо, что Сычжуй по рождению не Лань. — Я тоже мало что помню, — признается Сычжуй. — Хотя переодеваться было весело. Но я вряд ли решусь упомянуть об этом эпизоде Ханьгуань Цзюню. Ужаснувшись Цзинь Линь и Цзинъи пытаются убедить Сычжуя ничего не рассказывать в Гусу, заставив в результате дать страшную клятву держать в секрете основную изюминку попойки. — А где Цзычжэнь? — орет Цзинъи, успокоившись насчет целостности своей спины по возвращению. — Ему, ему пришлось улететь раньше. Он обещал отцу, — не моргнув глазом врет Цзинь Линь, которому самому очень интересно, где Оуян Цзычжэнь. После скомканного прощания, даже не дождавшись завтрака Лани тоже покидают Башню, а Цзинь Линь усаживается на ступеньки, обхватив голову руками. Что-то мешает, шелестит в рукаве, он вытаскивает помятый лист бумаги с ровными рядами иероглифов: О, госпожа! Запах пионов навеки в сердце моем. Мои уста запечатаны. Вкус пионов на языке моем. Мои слезы неостановимы. До следующей встречи… Мечтаю запечатать уста свои еще и еще раз. Лишь бы ты позволила мне… — Стихи?! — презрительно фыркает дядя из-за плеча Цзинь Лина. — Этому Оуян Цзычжэню с его тягой к прекрасному стоило бы ноги сломать, чтобы больше думал о помощи отцу, а не о девушках. Пойдем. Сначала завтрак, потом дела. Дядя удаляется, не подозревая, что только что чуть не довел любимого племянника до искажения ци.