за садовой оградой

             Изумрудная листва утопает в лучах закатного солнца. Окрашивается в алый, переходящий в бронзу, и на концах отдающий отголосками золотой. Брызгами летние краски ложатся на деревья, скрывающие за собой сад, в некоторых местах темнее, в некоторых светлее, деликатно перетекая с кроны на крону, освещая колеблющуюся робкую листву. Стволы деревьев уже не кажутся такими нелепо большими, громоздкими на фоне дома и сада, они словно уменьшаются под напором водопада тёплого света, давая солнцу на прощание осветить и розы, и кусты сирени в саду, вместе с остальными растениями, позволяя и им насладиться ласковым закатом сполна. Исполинские яблони стало настолько не узнать, что приобретая жёлтый оттенок, они казались хрупкими одуванчиками, покачивающимися от вечернего мягкого ветра, помогающего разносить уходящее в сумерках тепло, разогретую пчёлами пыльцу и терпкий запах яблок в каждый уголок. Кирпичная черепица дома была последней, кто проводил небесное светило за горизонт, который мраком своим поглотил весь свет и надежду, забирая их в свои владения ровно на одну ночь, обещая после вернуть. Но стоило тьме хоть на миг заявить о своих правах в саду, как гирлянды оранжевых, жёлтых и белых лампочек засветились над деревянной, пристроенной к дому, верандой сотней сказочных насекомых, слегка жужжа под напряжением электричества. Тут же к искусственному источнику света подлетели мелкие надоедливые мошки и мотыльки, рачительно хлопающие своими шершавыми крылышками, с уникальными коричневыми вкраплениями, и перетирая между собой пушистые лапки. Тихий вечер обязался быть таким же тёплым, как и всё лето, но стал исключением. Холод накатывал неожиданно резко. Он распускал свои ледяные ниточки, мерцающие незримым свечением, аккуратно обрамляя всё тело, в некоторых местах пронизывая насквозь нежное полотно фарфоровой кожи, переплетая эти нити, сшивал их между собой, создавал одежду, что не греет, а наоборот, только сковывает, заставляет сворачиваться в клубок тех самых ниток, чтобы не замёрзнуть насмерть. Кир поёжился, весь вжался в себя, пытаясь таким образом согреться, но выходило так себе. А всему виной лежащее на полу лоскутное одеяло, что было скинуто из-за обманчивого тепла, скрывшегося вместе с закатом. Сморщил нос от неприятно щекочащих прядок крашеных волос, пытающихся небрежно разбудить парня, что лёг вздремнуть так рано. Кровать слегка прогнулась и скрипнула, когда Курсед принял сидячее положение, дабы потянуться и размять затёкшую шею. Словно оплавленная восковая фигура, он безмолвно и слепо смотрел на небо сквозь пыльное стекло чуть открытого окна, отрешённо от всего вечера погружаясь в свои мысли, что роились в голове, начиная с «зачем я вообще приехал к бабушке прожигать лето», заканчивая «я обещал сегодня вечером показать Серёже речку и заброшенную лодочную станцию». Точно. Серёжа. Окончательно отмахнувшись от приторных снов, Кир резко подорвался с постели, и тут же едва слышно заскрипела растревоженная парнем половица. Он старался ступать как можно тише, словно осторожный кот, аккуратно и предусмотрительно совершая каждое движение. Подошёл к платяному шкафу, ненароком рассмотрев себя в запылённом зеркале, висевшем на дверце. Отражение зашевелилось, заполняя чистый и прохладный полумрак горячими признаками жизни. Мелькнула хитрая улыбка и лукавый блеск в глазах, когда дверца с лёгким скрежетом открылась. Кир быстро схватил куртку, но на мгновение задумавшись, взял ещё и вторую, будто заведомо знал, что Акума свою забудет и точно замёрзнет, чего Курсед точно не хотел. Готово. Он вышел на кованную винтовую лестницу спящего дома, что закручиваясь спускалась с чердака, который был переоборудован под его комнату. Минусом спальни под самой крышей было то, что днём там практически невозможно находиться, а всё из-за накалённой духоты, забивающей лёгкие, но сейчас комната на чердаке являлась сплошным плюсом, ведь благодаря ей он сможет выскользнуть из дома и остаться незамеченным. С опаской взглянул на дверь с кухни, что вела в сад: вдруг распахнётся? Прислонившись щекой к стене, сразу же ощутив шершавость краски и колкость древесины, помедлил. В сад так никто и не выглянул. Кир вздохнул с облегчением, не желающий быть пойманным. Пока он спускался вниз, на ржавой лестнице не скрипнула ни одна ступенька, податливо содействуя его маленькой, но не менее грандиозной, авантюре. Теперь путь лежал на спящую в сумерках веранду, а оттуда — в притихший сад. Воздух уже был напоен ночными ароматами июля. Дерево, еще тёплое, хранившее тепло, согревало его худые, успевшие загореть ноги. Сойдя с деревянного настила на росистую лужайку, он нарочно помедлил, чтобы ощутить колючую прохладу травы. Вдоль череды деревьев и тусклых фонариков гирлянд бесшумно ступали босые ступни. Радуга огней, обвивших деревянные балки, швыряла его собственную тень прямо ему под ноги. Каждый куст, каждая тень будто бы представали перед ним заново, и от этого внутри рождалось волнение, лёгкий трепет, что разрядами пускал дрожь по всему телу. Крупинка пота блеснула на бледном лбу, но была сразу же смахнута. Взъерошенная голова разорвала серебряную паутинку, а меж ветвей тем временем начала виднеться заветная изгородь, оплетённая вьющимися лозами мускатного винограда, напоминавшего янтарные камушки, с розовым окаймлением и бронзовым отливом. Чем ближе он приближался, тем волнительнее ему становилось. Сердце гулко стучало, воздух казался спёртым, раскалённым до предела, тело разгорячилось, хотя минуту назад Кир готов был поклясться, что на улице минусовая температура. Было до одури жарко, затуманено, но в какой-то степени даже приятно. Остановившись, он больше не стал оглядываться, проверяя не заметил ли его кто-то. Просто втянул носом воздух. Теплые запахи табака и спелой клубники повеяли совсем близко. Серёжа был на расстоянии вытянутой руки. Там, за старой оградой, что уже не выдерживала вес гроздей янтаря и надломилась в том месте, где они стояли. Он слышал дыхание Акумы, такое же сбивчивое, как и у него самого. Они не шевелились. Обессилев от бешеного сердцебиения, прижимались лбами к ограде. Казалось, битый час никто не решался сделать ни шагу. Курседу было слышно, как под его ногами покорно распадается поздняя роса, шелестя травинками. Внезапно, длинные пальцы, бегущие вперёд руки, просунутой сквозь щель ограды, обвили тонкое запястье Акумы, обдавая его теплом. Серёжа не открыл глаза. А Кир не произнес ни звука. Немое расстояние между ними будто обрело нежность, судорожно вздрагивая от каждого вдоха и выдоха, гладя лицо щекотливыми волнами. Губы Курседа бережно и легко накрыли рот созидателя его чувств. Оказывается, парень со сплитом уже успел пролезть сквозь щель на запретную ему территорию. Поцелуй тронул ухо, отголоском скрытого тепла коснулся шеи. Он прижал Акуму к стволу ближайшей яблони и зашептал. Что-то неразборчивое, что-то приятное, что-то, что понимали только эти двое. Кир вгляделся в Серёжино лицо. Тени сумрачных ветвей мягко легли на его губы, нос, щёки и только глаза, горевшие непримиримым изумрудным блеском, невозможно было утаить. Он до одури прекрасен — знает ли он об этом сам? До недавних пор он считал Серёжу девиацией, ошибкой, ведь чувствовал то, что не должен. Смех Акумы был не громче тайного шёпота, улыбка на его алых губах заставляла весь мир остановиться, сердце замереть, а огромный айсберг внутри Кира растаять, и с каждой новой волной согревала ледяное море. Серёжа притянул к себе его пальцы и задержал в своей ладони, не думая и на миг отпустить. — Пошли, — сказал Курсед. Зеленоглазый не поднимал на него взгляда, смущённо рассматривая росистую траву, что искрилась под ногами. Кир молча взял его за локоть и увлёк за собой. Глядя на свои незагорелые бледные ноги, в отличии от ног приятеля, что уверенно тащил его в лес, он дошёл вместе с ним до тенистого склона, грозно нависавшего над старым заброшенным лодочным сараем, к которому вёл обветшалый мост со сгнившими от сырости брёвнами, снизу обросшими пушистыми водорослями, напоминая мохнатое чудище, что скрывалось под мостом. На дне прохладного оврага, меж замшелых, поросших камышами берегов, испещрённых обломками лодок, струилась мелководная река, как символ новой жизни, врезаясь в мост и заставляя закоснелое дерево скрипеть под напором течения. Кир помедлил. Еще немного — и Серёжа поднял бы глаза, чтобы убедиться, точно ли парень стоит сейчас рядом с ним и крепко держит его за руку. Подойдя к самому краю, на них наконец начали литься призрачные, рассеянные блики луны, хоть немного подсвечивая багряные и смущённые лица. Акума старательно отворачивал голову, чтобы Киру было видно только ниспадающую темноту его волос и белизну ключиц, выглядывающих из под огромной футболки, что аккуратно спадала с плеча, оголяя хрупкое тело своего обладателя. — Ты не обязан идти со мной дальше. Если хочешь, то пиздуй домой. Но если уйдёшь, больше не приходи. Я не стану с тобой бездумно встречаться ночь за ночью, — «Я просто не выдержу» промелькнуло в голове, но не было озвучено. Кир задумчиво, обижено, даже слегка с ноткой злости всматривался в лицо Серёжи, которое тот так старательно пытался скрыть от тёмно-карих глаз, прожигающих его насквозь. То, как Акума отворачивал голову, задело и покоробило уверенность Кира, воспринимаясь как отказ. Отказ от него. Летняя ночь своей тьмой начала пробираться к самому сердцу Курседа, пытаясь нерадиво потушить отчаянный огонёк в глазах, но ответом Акумы была его рука, потянувшаяся к лицу Кира. Он смахнул мешающую неряшливую чёлку с вожделенного лица и острожно, будто боясь обжечься или спугнуть этот миг, аккуратно накрыл его искусанные и шершавые губы своими, мягкими и нежными. Поцелуй получился ласковый, хрупкий, как первые капли дождя, сразу же разбивающиеся о гладь воды в реке и мягкую траву. Но за ласковыми каплями последовал порыв влечения и резкость, постепенно перерастающие в гулкую ночную грозу. — Мы сейчас насквозь промокнем, и из-за мокрой одежды утром появятся вопросы, — Наконец, нехотя отстраняясь, говорит Серёжа, — Ты это как объяснять будешь? — Мой лучший друг затащил меня в лес и чуть не трахнул, — Хрипло засмеялся Кир, получая неодобрительный удар в плечо. — Очень смешно, блять, — Густые угольные брови Акумы свелись к переносице. Он тревожно поправил мокрые волосы, неприятно облепившие его лицо, — Я думаю, можно попробовать переждать в том лодочном сарае. Взгляд устремился к покосившемуся одноэтажному зданию с облупленной светло-голубой краской. Возможно, когда-то она была ярко-синяя, но под безжалостно палящим солнцем утратила свой контраст, приобретая безжизненную блеклость, как и вся сгнившая постройка в целом. Кровля из ржавого железного профнастила отражала игривое свечение серпа луны, будто зазывая скрыться именно в этом месте от ненастной погоды, заставшей врасплох. Спустившись, а если точнее, соскользнув по мокрому земляному склону за бесстрашным Курседом, который уже весь был в бурых брызгах и разводах грязи, Серёжа с удивлением стал разглядывать причудливый резной наличник, похожий на снежное кружево, что на удивление хорошо сохранился. — Чего стоишь? Промокнешь, пошли уже, — Грубо схватил парня за руку Кир и потащил за собой, с неприятно режущим скрипом открывая поломанную дверь с маленьким разбитым оконцем. Акума никогда не высказывал своё недовольство по поводу иногда чересчур резких действий и слов Курседа. Просто знал, что тот это делает не с целью обидеть, а как можно скорее уберечь, просто эмоции контролировать и правильно выражать не умеет. — Холодно? — Зайдя внутрь Кир сразу забывает про дождь, полностью уделяя всё своё внимание лишь Серёже. — Нормально, — Получилось как-то скомкано, из-за чего темноволосый вновь взглядом пол буравит, не зная что дальше и сказать. Раньше неловкость редко посещала их разговоры, они были честны и открыты друг перед другом, не задумываясь ни о чём, но когда решились и признались друг другу в чувствах, она стала частым гостем. Какой-то назойливый голосок внутри кричал, что всё происходящее неправильно, а Кир лишь наваждение и ничего больше. — Пиздишь же, — Парень наконец воспользовался второй курткой, которую предусмотрительно взял. Накинул нейлоновую ветровку на подрагивающие плечи и бережно обнял, пытаясь согреть зеленоглазого. Внутри завязался приятный узел, когда Серёжа почувствовал на себе тёплые руки Кира, ласково прижимающие к себе. Он слышал как учащённо бьётся его сердце, подмечая, что Курсед гораздо лучше согревает его, чем какое-либо одеяло. Уткнувшись носом в шею, вдохнул запах табака, что вместе курили, спрятавшись от старших; запах ещё неспелых яблок, от чего вяжущее чувство во рту приятно закислило; запах мятного мыла, ударяющий освежающей прохладой по мутному сознанию, что блаженно засыпало на руках у самого близкого человека. Сквозь широкие расстояния между кронами сосен, пробивался свет золотистого восхода, который рассекали мощные ветви, от чего тот пятнами ложился на лица парней, что так и уснули на скрипучем ветхом полу в обнимку. За окном виднелась лазурно-чистая вода, отражающая свет, словно зеркало, блестела она и переливалась всеми цветами радуги, будто заколдованная. — Я люблю тебя, — Прошептал Акума, смотря на сладко сопящего Курседа. Он знал, что тот вряд ли слышит его слова через сон, но посчитал нужным сказать это именно сейчас, хоть и в пустоту, венчавшую их любовь, — Спасибо тебе за это лето. — Спи, дурной, — С самодовольной улыбкой пробормотал Кир, ещё крепче сжимая Акуму в своих объятиях, и зарываясь носом в шелковистые, уже ставшие родными, тёмные пряди.