Первый амулет - Хроники Гектора

— Ну и что за хрень? Вопрос растворился в кругу существ, собравшихся в недоумении у трупа болотной твари. Разумно утверждать, что любой вопрос требует пусть и частичного, но понимания сути ожидаемого ответа, а в данной ситуации никто из присутствующих, в том и числе и вопрошающий, не смогли бы определиться даже с вероятным предположением. — Спрашиваю, что это за хреновина? — затянувшееся молчание вынуждает вождя повторить вопрос, что само по себе сулит крупные неприятности, и с ответом действительно следует поторопиться. Орки хмуро переминались с ноги на ногу, бросая редкие настороженные взгляды на каменное лицо вождя; и все же сошедшиеся в круг воины чувствовали себя в большей безопасности, нежели непосредственный советник по всяческим заковыристым явлениям. Шаман мудрый, шаман обязан убирать завесу невежества перед вождем, и разъяснять смысл феноменальных происшествий. Однако шаман вяло ковырялся посохом в вонючей утробе мурлока, дерзко игнорируя обращение вождя. Болотного жителя поймали ранним утром, и решили прежде выпытать местонахождение гнездилища, но пленный оказался невероятно упрямым. Либо действительно не понимал тот скрипучий диалект, на котором шаман проводил допрос. В общем, мурлока зарезали на привальный шашлык; несмотря на известный запах тухлой тины, присущий мясу болотного жителя, орки считают мурлоков пригодными в пищу в походных условиях. В процессе потрошения молодой орк наткнулся на странную побрякушку. Само по себе присутствие искусного изделия в желудке мурлока удивления не вызывало, так как выходцы из трясины частенько переносят добычу в собственном брюхе, опасаясь алчных лап соплеменников. Что действительно поразило, так это непостижимые разуму изменения, происходившие с найденным артефактом на глазах изумленных орков. — Шаман. Эта вещица представляет опасность для сынов орды? — вождь, конечно же, в первую очередь беспокоился о собственной сохранности, и при этом желал приберечь предмет, который в его глазах представлял ценность, пусть пока и не осознанную окончательно. Однако просто взять и сложить побрякушку в походный мешок не представлялось возможным по весьма подозрительным обстоятельствам. Стоило только прикоснуться к любому элементу изысканной вещи, будь то цепь, свитая из мелких колец, или узорчатая сфера, украшенная злобными волчьими мордами — артефакт начинал излучать дрожащее голубое сияние и буквально увеличиваться в размерах. Цепь, что в обыкновенном виде не поместилась бы на запястье молодого воина орды, растягивалась от легких прикосновений до длины, позволяющей носить украшение на шее вождя. — О вождь, разумею, что сия поделка не содержит зла, — шаман прекратил задумчивое исследование внутренностей мурлока, распоротого и разложенного на две равные части, ограниченные загнутыми вовнутрь ребрами. — А что содержит? — плотина терпения едва сдерживала набирающий силу прилив ярости, и в урочное, надменное бурчание вождя ворвались рычащие обертоны назревающего разноса. Шаман подцепил посохом цепь артефакта, и поднес к собственным ноздрям, будто намереваясь как следует обнюхать таинственный предмет. — Как видишь, вождь, вещь меняется только в живой руке. Разумею, что сие изделие приобретает размер, подходящий новому хозяину, — шаман вытянул посох, и практически упираясь сбитым походным концом в подбородок оторопевшего вождя, слегка раскачал цепь, аргументируя изложенное предположение. Вождь отшатнулся, и рявкнул так, что у бывалых воинов личной охраны подогнулись колени. — Морочить вздумал? Утоплю в болоте! Шаман ловко переместил шуршащий клубок темного серебра в поясную котомку, и прикрыл заскорузлой кожей плаща, педантично расправив образовавшиеся складки. Затем низко склонился перед разъяренным вождем, и, не разгибая раболепной спины, произнес с горьким подвыванием: — Прости, великий вождь. Я сохраню вещь, и доставлю к родовому очагу. Совет мудрых шаманов откроет тайну. Сейчас замысел творца неподвластен моему разумению. Если ты считаешь, что я недостоин быть оружием знания для величайшего из правителей — приму твой гнев, как дар. Я есть плоть и кровь орды. Воины, обступившие место возможного изъявления гнева скорого на расправу вождя, ухватились за рукояти топоров, и гордо вскинув клыкастые морды, обратились к древнему зову наследия: — Моя жизнь принадлежит орде! Орде! Вождь обвел отряд удовлетворенным, царственным взглядом, и обратился к шаману, застывшему в покаянном поклоне: — Я есть дух орды, а ты лишь плоть и кровь. Не забывай об этом, шаман. Кто—нибудь уже зажарит мне мурлока? Бардук, хватай мясо, и разводи огонь. Устроим ночной привал. — Ночь раскинула звездный шарф над еловой глухоманью, и отсвет костров растворился в лучистой пене ниспадающего с неба сияния. Орки разделились на установленные обычаем кастовые группы: рядовые воины расселись вдоль вытянутого в форму подковы костровища, где разбирали пожитки и натирали топоры, а для вождя и личной охраны приготовили отдельные костры. Вождь проводил время на привале в традиционном одиночестве, изредка призывая приближенных соратников для приватной беседы. Настала очередь шамана; несмотря на недавний инцидент, он приблизился к вождю уверенным шагом, величаво опираясь на посох, хотя никогда не страдал костными болезнями. Предводитель орды угрюмо ворошил алые угли, и будто вслушивался сам в себя, отвечая бессмысленным бормотанием на упреки терзающих его душу сомнений. Шаман уселся на бревно, отведенное приглашенным собеседникам, и замер в теплой, зачарованной ауре трескучего костра. В таком, будто ритуальном, безмолвии, авторитетные орки провели несколько тягучих ночных минут; наконец вождь оставил нарочито меланхоличное исследование обожженной палки, приступая к разговору: — Несколько лун назад орда лишилась многих из лучших бойцов. Бледнокожие слизняки убили молодую поросль орды, а моего сына, как говорят, до сих пор держат в клетке, и бьют камнями на потеху толпе, — вождь неожиданно прервался, разглядывая неведомые образы в пламени, разгорающемся на конце древесного обрубка. Шаман дождался отмеренного этикетом момента, и протяжно поддержал очевидные переживания вождя: — За кровь и плоть люди заплатят плотью и кровью. Мы найдём твоего сына, вождь, и… — Орда слабеет, шаман, — могучий орк перебил шамана, и притушил разыгравшийся пламенем факел в насыщенной влагой траве. — Люди научились ковать лучшее железо, и поднимать корабли в небо. Стены замков становятся все крепче и выше, а за стенами метательные башни и стальные стрелы, способные пронзить прочнейший щит. Костер возмущенно вспыхнул, словно сам дух огня подтверждал насущные тяготы орды, а шаман застыл в дипломатической паузе, опасаясь оказаться в расставленной словесной ловушке; вождь недаром заслужил негласный титул “Провидец” за редкий дар заглядывать в самые глубины души и разума, и заманивать соплеменников в крепкие сети безвыходных логических положений. Однако в круг шаманов принимали избранных орков, способных как лавировать в столпах гнева и благорасположения, испускаемых царственными особами, так и проникать в суть хитроумных интриг, сопутствующих каждому правителю. Вождь недовольно засопел, то ли вспоминая прошлые неудачные попытки штурма крепостей, то ли просто потому, что ожидал проявления откровенной реакции от шамана, и не получил желаемое. Затем покачал головой на бычьей шее, разминая затекшие мышцы, и продолжил: — Орда слабеет. Из поганых, мокрых лесов в наши владения вторгается остроухая падаль. Эльфы обрели утерянную, древнюю магию, и насылают чумной туман на делянки. Сила эльфов растет, и на сторону извечного врага встают извечные друзья, — вождь подразумевал распространяющиеся случаи предательства, когда в набегах на граничащие с лесами фермерские угодья орков принимали участие лесные и горные тролли; судя по всему, им платили фуражом и качественным оружием. Шаман был прекрасно осведомлен о скорбных преображениях, происходящих как в лесах, так и на просторах зеленых равнин; более того, кой—какая информация еще не докатилась до вождя, но уже бередила умы заседающих в большой юрте шаманского круга. Речь на собраниях мудрых знахарей орды все чаще шла о возможном союзе людей и эльфов с единственной целью — навсегда уничтожить злейшего врага в истории. В густой смоле нависшего над лесом ночного свода алели небесные угли, согревающие далёкие, загадочные миры. Вождь, разобравшись с растекающимся в противоречивые русла потоком мыслей, обратился с вопросом к притихшему собеседнику: — Скажи, шаман, каким будет путь орды? Шаман, принимая располагающий к размышлениям темп беседы, достал из поясной котомки кривую трубку, и растёр немного сушёных трав, погружающих курильщика в состояние умиротворенного созерцания. Затем передал раскуренную трубку вождю и приступил к вдумчивому, сосредоточенному ответу: — Разумею, вождь, что орда — это и есть путь. Предки покорили степь, а мы… Ты, вождь, направил воинов далее по сторонам света, и в этом сокрыт великий замысел и предназначение. Что будет в конце пути — не имеет значения, орда кочует и берет, что хочет и когда хочет. — А у меня забрали сына. И других сыновей орды, павших в битвах за еду и металл, — угрюмо ответил избранный обрядом крови правитель, как следует затянулся курительной смесью, и выпустил смолистый дым сквозь ноздри, украшенные старинным, тяжелым кольцом. В уютном пространстве между собеседниками растекались отчетливые запахи смолы и жженой соломы. Шаман испустил сочувствующий вздох, и вновь замер в ожидании возможности перейти в безопасную колею разговора. Однако вождь неожиданно поднялся с бревна, махнул рукой, будто отпуская собеседника, и медленно направился к разложенному неподалеку спальному ковру. Густой, пряный дым сжигаемого в трубке травяного сбора оседал на складках одежды шамана, погрузившегося в полузабытье витиеватых раздумий. Искры угасающего костра вырывались из пепельного клубка, вспыхивали на излете и угасали, словно скоротечные жизни многих и многих кровных братьев, ушедших в шатры духов во имя и славу орды. Сквозь сощуренные от навалившейся тяжести веки шаман пытался мысленно пронзить тьму вековой ночи, окутавшей прошлое и настоящее, и его рука непроизвольно оглаживала котомку, в которой, как чудилось шаману, ворочался в дреме таинственный дух, запертый в серебряной темнице. — Отряд вернулся на избранный путь в тихий предрассветный час; в такое время можно передвигаться без опасений свернуть шею на погруженном в землю скользком мшистом валуне, да и вообще хоть как—то ориентироваться в хаотическом сплетении диковинных растений. Угрюмые орки топали к границе леса; в центре колонны, чертыхаясь на каждом шагу, несли общую поклажу молодые бойцы, а опытные воины вели и замыкали растянувшийся отряд. Попутными зигзагами, пробираясь через глухомань кустов и сваленных деревьев, догнивающих среди ботвы исполинского папоротника, следовали пары разведчиков, каждый из которых замечательно различал многообразные запахи леса, и при этом совершенно не обращал внимание на забористую походную вонь, распространяющуюся от собратьев. Поредевшая чаща предвещала скорую встречу с горячим степным ветром, и души орков, бредущих по ненавистному влажному лесу, постепенно наполнялись радостным, солнечным восторгом. Один из крадущихся впереди разведчиков, низкорослый, кряжистый орк, в очередной раз остановился и развернулся на месте, дабы подать сигнал безопасного движения отстающему отряду, и тут же, не успев махнуть рукой, свалился на травяной ковер, судорожно изгибаясь спиной. Туловище разведчика полностью погрузилось в серо—зеленый подлесок, и только оперение невероятно длинной стрелы, вонзившейся в основание шеи, указывало место последнего осознанного шага. Окружающий лес выпустил в расположение отряда каскад свистящих жал, и пошла такая кровавая кутерьма, что сходу и не разобраться. Орки слаженно закрылись щитами, и ползком отступали к стволам деревьям в поисках укрытия, однако лес безостановочно плевался смертельными иглами, вышибая воинов по одному из живой кучи; стрелы вонзались в щиколотки и плечи, резали слоеную кожу щитов, добираясь до предплечий и ладоней, а кратковременные выплески черной крови указывали на жертв точных попаданий в шеи и бедра. Массированный обстрел раскидал колонну, и под песнь стремящихся к целям наконечников, из замаскированных укрытий поднялись широкогрудые кентавры, раскручивая перед атакой копья, украшенные пучками совиных перьев. Засада эльфов переходила в этап бойни; кентавры повертели лоснящимися туловищами, разминая ноги, и рванули к разобщенному отряду орков, ловко перепрыгивая естественные растительные преграды. Все это время шаман лежал плашмя на вывороченном древесном корне, впившемся в живот, и мог лишь слушать, как под щитом хрипит навалившийся на него раненый вождь, сбитый наземь эльфийской стрелой, и как ревут в бессильной ярости погибающие собратья. Угрожающий топот приблизился на расстояние пары футов, замыкаясь в смертельное кольцо; влажное, пахнущее древесным мхом небытие распахнулось, когда кто—то стащил рычащего от боли вождя, а затем беспощадным ударом копыта отправил шамана в кувырканье по истоптанной, залитой кровью земле. Шаман врезался в грязь, и, лежа на боку, увидел, как вождь орды поднимается с колен, прижимая к груди родовой топор поверх вымаранного щита. Кружащий рядом гнедой кентавр будто нехотя ткнул древком копья в орочий щит; истекающий кровью вождь не смог превозмочь оскорбительный тычок, и завалился на спину, выпустив топорище из слабеющей хватки. Однако правитель орды не желал уходить к духам предков без борьбы, и заворочался на смятой траве, нашаривая рукой утерянное оружие. Вдруг шаман понял, что кулак вождя сжимает цепь загадочного амулета, выскочившего из поясной котомки. Вождь будто и не осознавал, что размахивает бесполезным в бою украшением, пытаясь нанести удар по цели, пляшущей перед ним на копытах, которых никогда не касалась подкова. Кентавр, однако, мешкал с последним выпадом, и причиной тому оказалось странное свечение, скрутившееся в спираль вдоль и вокруг серебряной цепи. Артефакт ощутимо прибавил в размерах, воздух зазвенел в голубой дымке. Звон перешел в разнотональный, почти колокольный, перебор и тут жахнуло так, что ближайшие деревья склонились с почтительной дрожью. Гнедой кентавр буквально сложился пополам, и низвергнулся наземь, наваливаясь на изломанное древко. Соратники павшего эльфа, добивающие разрозненных воинов орды, с воем развернули мускулистые торсы, и ринулись к вождю, отправляя в полет тяжелые копья. Шаман оперся на локти, приподнимаясь, и заметил, как земля покрывается инеем, разбегающемся кружевными волнами из центра произошедшего магического взрыва. На инее проступили гигантские отпечатки волчьих лап, а леденящий воздух выпустил из ниоткуда кристаллизованные жилы, формирующие конечности, тела и морды невероятных существ, беззвучно раскрывающих, будто в муках рождения, чудовищные пасти. Рядом с вождем, в звенящей фиолетовой ауре вырастали волки, превышающие размером эльфийского кентавра; чудовища одновременно сделали первый и следующий шаг, и ринулись, набирая скорость, навстречу атакующим. Призванные силой амулета существа врубились в лесную конницу сверкающим тараном, сминая каждого из встречающихся на пути неуязвимыми лапами и клыками. Кентавров, вырвавшихся из мясорубки, призрачные волки нагоняли затяжными прыжками; каждая из подобных атак оставляла после себя дымящуюся кучу из рваной плоти и рубленой кости. Пребывающий в полном расстройстве сознания шаман все еще пытался встать на ноги, как вдруг снова оказался на спине, приложившись затылком о злосчастный корень. Вождь склонился над шаманом, придавил подошвой залитого кровью сапога, и вонзился взглядом безумных, горящих синим пламенем зрачков; затем бросил на грудь шамана съежившийся амулет и страшным, не оставляющим выбора голосом произнес: — Собирай оставшихся воинов, шаман. Выходим на большую охоту. Будем потрошить мурлоков. Конец.