je vais t'aimer

Тишину кухни нарушает тихое пение и звук кипящего масла. Об ноги трется любимый и пушистый кот, имеющий имя Дымок. Его серая шерсть вальсирует вместе с частичками пыли, освещенными полоской света. Из приоткрытого окна в квартирку проникает гул вечернего города. Машины, подростки и тихая музыка придорожного магазинчика. Покусанные губы расплываются в улыбке, накрывая сковороду крышкой. Тихое шуршание тапочек и вот шатен садится на корточки, чтобы пригладить серого непоседу. — Ну ты чего, Дымок? Потерпи немножко. Сейчас придёт твой настоящий хозяин и приласкает тебя. Ты забыл, что мне нельзя тискаться с тобой, дурашка?) Осаму вновь выпрямляется и поспешно стряхивает с себя шерстинки. Коньячные глаза падают на циферблат настенных часов. Есть еще десять минут. Стянув фартук и аккуратно повесив его на спинку стула, Дазай берёт аптечку и направляется в ванную. Шершавые от перекиси подушечки пальцев оглаживают небольшую ссадину на губе. После плавно переходят на синяки на шее, оставленные с чрезмерной любовью. Нанеся прохладную мазь на губу, Осаму улыбается собственному отражению. Лохматые каштановые пряди, ямочки на щеках, выразительная линия подбородка и добрые глаза. Новая волна счастья захлестнула с головой. В голове летала лишь одна мысль: — «Сегодня все будет просто замечательно!»

***

Входная дверь открывается. На вешалку опускается куртка и шляпа. Стройные ноги бесшумно идут по линолеуму, пересекая расстояние от коридора до кухни. За его стройной спиной, словно плащом развивается напряжение и недоверие. Все действия дальше — словно заученный сценарий, который актёры повторяют вновь и вновь. Те же действия, такие же эмоции, та же аура. Если до этого кухня имела спокойное и умиротворяющее настроение, то теперь воздух стал тяжелее. Его было трудно вдыхать, из-за него кружилась голова. Он заставлял сходить с ума. Голубые льды накахаровских глаз следили за каждым движением шатена, уже зная наперёд, что тот будет делать. Тарелка с ароматным ужином опускается на стол. Аппетитный рис с подливкой из белого мяса радует как и глаза, так и носовые рецепторы. Сделав шаг назад, Осаму с улыбкой наблюдает за сведенными к переносице бровями, за неторопливыми движениями кистей и гордо задранному подбородку. Проходит минута полной тишины и бездействий. Стул отодвигается с тихим скрипом. Накахара медленно и вальяжно подходит к по-прежнему улыбающемуся Дазаю и хватает его за волосы, тыкая его лицом в тарелку, как провинившегося щенка. — Это что? — Твой ужин. — То есть.. ты на полном серьезе считаешь, что это можно назвать ужином? Рука с черной перчаткой резко дергает Осаму обратно, подальше от тарелки. Черная ткань ласково оглаживает выпирающую скулу, а после размахивается и дарит щедрую пощечину. — Я не буду это есть. Я еще раз спрашиваю: что это? — Собачий корм. — Умница. Рука вновь ложится на голову, но уже нежно поглаживает лохматую шевелюру. — Осаму, милый, ты ведь знаешь, что мне очень трудно дается твое воспитание? Я не хочу делать тебе плохо и больно. Ты сам виноват в таком отношении к самому себе. Схватив шатена за волосы, Чуя давит вниз, заставляя того сесть на колени, опустив голову. — А кто ест собачий корм? Правильно, псы, которые слушаются своих хозяев и лишь радостно виляют хвостиком при его появлении. Тарелка разбивается об пол, из-за чего стекло и еда разметывается по всему полу. Сев на колени, Накахара тихо и властно произнёс. — А собаки ни-ког-да не едят за столом с хозяином. Так ведь? Легкий поцелуй ложится на макушку и хозяин встаёт, продолжая гордо рассматривая своего питомца. — Это и есть твоя еда. Надеюсь, ты мыл сегодня полы. Тихие шаги удаляются в спальню, пока шатен дрожащими руками принялся собирать осколки. Ну ничего, полы он сегодня помыл.

***

Возможно, подобное отношение к себе давно должно было вызвать Дискредитацию у Дазая, но нет. Он продолжал искренне любить и уважать Накахару. Он считал так: если наказали — значит есть за что. Значит, ты никудышный. Значит, надо совершенствоваться, чтобы тебя не бросили. Накахара для него — идеал. Опрятный и умный, сильный и красивый. От него так и веет величием, ему хочется подчиняться. Чуя сидел в зале и поглаживал каштановую голову, устремив скучающий взгляд в телевизор. Осаму сидел на полу около кресла, наслаждаясь редкими ласками. Пальцы перебирали жесткие волосинки, то наматывая на палец, то распуская. — Чуя, почему ты не снимаешь перчатки даже при мне? — Даже при тебе?.. — Голубоглазый задумался. — А почему я должен прикасаться к такому как ты без перчаток? — Ну, как бы, просто.. — Ты грязный и противный. Ты не слушаешься меня, из-за тебя я чувствую себя плохо. Я не хочу пачкать свои руки. Не заслужил. Слова неприятно заседают в мыслях. Они, словно паразиты, проедают щели и заползают в сердце. Дальше, по трубкам и венам, перемещаются по всему телу, проедая и уничтожая. Они забираются в легкие и плодятся, и плодятся, и плодятся, пока дышать не представляется возможным. Они пробираются в мозг, ползая по нему и кусая, заставляя сходить с ума. — А как я могу заслужить? — Глаза устремляются вверх, с интересом разглядывая человека рядом с собой. — А тебе мало того, что я тебя сейчас глажу? Хорошо, я больше не буду. Накахара встаёт и покидает зал, приказывая Осаму молчать и сидеть тихо. — Я хочу спать.

***

— Осаму, миленький, иди ко мне. Улыбка расползается на тонких губах. Но она так же холодна, как кухонный нож. Она словно проезжает по ушам, заставляя чувствовать физическую боль. Она так же зловеща, как и скальпель, вырисовывающий узоры на теле. Неуверенно встав, Дазай послушно подходит. — Ты давно не принимал ванну. Хочешь сейчас помоемся? Было ясно, что этот вопрос не обсуждается и не нуждается в ответе, но шатен все же неуверенно кивает. Чуя бережно раздевает Осаму, с той же улыбкой рассматривая синяки и проводя по ним пальцами, заставляя побитое тело каждый раз вздрагивать. Тёплая вода приятно обволакивает тело, разнося мурашки и ложное спокойствие. Руки, по прежнему облаченные в перчатки, принялись бережно намыливать голову, массируя и перебирая пряди. Антимония сама полилась из уст, создавая приятную атмосферу. Будто они вновь та самая дружная и равная пара, искренне любящая друг друга. — Знаешь, я давно хотел поиграть с тобой в одну игру. Называется водолаз, знаешь такую? Не дав Осаму ответить, Накахара хватает его за волосы и погружает лицом в воду. «Водолаз» извивался, пытался выбраться и вдохнуть заветный кислород, но всё было напрасно. Ослабевшее тело уступало в силе рыжеволосому, который к слову имел сильные руки. Закашлявшись, Дазай окончательно обмяк, спустив руки с бортиков в воду. Но тут же его вытащили, встряхнув. — Ну как тебе? — Кха, пусти! — Тц, не указывай мне. Хорошенько вдарив кареглазого об стену головой, Накахара повторил процедуру. Повторил он еще раз, и еще, и еще. — Ты имеешь странную аддикцию. Тебе просто необходимо провоцировать меня, так? — Н-нет, пожалуйста, прекрати. Мне больно. — Ну а как иначе, Осаму? Хорошие собаки всё понимают словами, с первого раза, а до тебя всё доходит через боль. Чертов мазохист. Чуя брезгливо отряхнул руку, будто касался сейчас прогнившего яблока, а не своей любимой пассии. Горячая вода из душа, обрушилась прямиком на спину обмякшего Дазая кипятком. — Нет, прекрати! Я буду хорошим! Я обещаю! Слезы брызнули из глаз, наполненных ужасом и болью. Ледяное выражение лица было непоколебимым. Возможно, подобные наказания даже нравились Накахаре. Наблюдать за тем, как человек ломается, корячится от боли и со слезами на глазах умоляет тебя. Ах, ну разве это не прелестно? Он, человек, вмиг теряет гордость. Его глаза горят безумным огнём отчаяния и тревоги. Он готов на всё, только бы прекратили этот пробный ад. Выключив воду, Чуя взял обмякшее тело и перенёс его в спальню, где после бережно обработал ожоги. Я буду любить тебя всегда, И в мороз, и в стужу. И не забуду никогда Как ты сломал мне душу.