Ябеда

Натешившись забавами и намаявшись за день, семилетний Феденька Басманов готовился уснуть в своей резной кроватке, на пуховой перинке, да только вот сон все не шел и не шел. За окном стояла теплая летняя ночь, где-то вдалеке было слышно пение и смех гуляющих девок и парней. Уж сколько старая нянька Никитишна сказок ему пересказала, сколько песенок спела — все равно, ни в одном глазу сна не было у непослушного сынка воеводы. — Отдай, детонька, леденец! Не время сейчас, спать пора! — устало повторила Никитишна, в очередной раз сделав попытку отнять у барчука сласть. — Неееет! Не отдам! — заорал Федька и еще глубже засунул карамельного петушка в рот. Терпение утомленной Никитишны достигло предела. Она тяжело вздохнула. В басмановский дом нянька приехала вместе с молодой хозяйкой, за которой ходила с самого детства. То-то радости было Никитишне, когда родился у Катеньки и Алексея долгожданный наследник. «Таперича довелось и катюшиного сынка понянчить, — говаривала она — можно и умирать спокойно» Правда, силы ее были уже не те, чтобы днем бегать за непоседливым мальчуганом, но зато сказок, потешек и песенок знала она превеликое множество. Поэтому укладывать Феденьку спать нередко доверяли именно ей. Но даже эта обязанность давалась Никитишне нелегко. Баловник Федька был не чета ее послушной любимице Катерине. Он каждый раз будто специально испытывал терпение доброй старушки. Вертелся в кровати, то ему было жарко, то холодно, то неудобно. То вдруг желалось пить, а когда нянька приносила водицы, оказывалось, что Федя хотел молочка. Подавали молочка — и оно было или слишком горячим, или холодным и Федя воротил нос. А ежели был не в настроении, то и швырял чашку на пол. Особым камнем преткновения была привычка ребенка засыпать с леденцом за щекой, от чего его давно и тщетно пытались отучить, а Федька отчаянно сопротивлялся. «Восьмой годок дитю идет, матушка… ну не дело это, так потакать. Поплачет разок, да и забудет», — пыталась убедить хозяйку Никитишна. Катерина на это только вздыхала, в глубине души понимая, что нянька права. Но духу на столь решительный шаг у нее не доставало: «Ну пусть уж… мал он еще. Ни к чему дитя мучать. Глядишь, подрастет немного и сам перестанет». И не дай Бог было Никитишне или еще кому из дворни сделать Феденьке замечание или наругать. За такие вольности хозяева наказывали строго. Меж тем время шло и старая мамка предприняла еще одну попытку угомонить Федю, да заодно и поучить немного уму-разуму: — Ужо погоди, Федор Ляксеич, не вертись, сахарный, ночь на дворе. Дай сказку еще одну тебе расскажу. Ты глазки-то закрывай, закрывай… Федя наконец улегся, сложив руки под пухлую щечку, и закрыл глаза. В комнате было почти темно, только теплилась лампадка в красном углу, да луна светила в окошко, и от веток за окном на полу горницы рисовались причудливые тени. — Жил-был мальчик один... — А как его звали? — Федя распахнул глаза и снова сел. — Ложись-ложись. Как звали-то? Так Феденькой и кликали. — А у него собачка была? — У него? Все у него было, и собачка, и кошечка, и тятенька, и маменька, и сластей да игрушек не счесть. С утра до вечера, слышь, прохлаждался, озоровал. Нянек не слушался, что говорили, убежать норовил, чуть что, сразу в крик да слезы, пока по его не сделают. — А потом что, няня? — Федя так заинтересовался сказкой, что даже вынул леденец изо рта. — Потом, говоришь? Черти пришли с лукошком, Феденьку в лукошко посадили, крышкой прикрыли и в ад уволокли, где непослушных детей на вертелах жарят. — Жарят? Как повар Пафнутич давеча поросёнка? — на глазах у Федечки появились слезы. — Так и жарят. Еще и масличка подливают. Вот тебе , Федечка, что няньку не слушал, вот те, Феденька, что убегал, вот тебе, сахарный, что, вместо щей да каши, одни пряники жевал. Глаза Феденьки налились слезами и он громко зарыдал, да так, что Никитишна, совершенно не ожидавшая того, схватилась за сердце. В горницу в ужасе вбежала испуганная мать. Она уже расплела косы, готовясь ко сну, и была в одной ночной сорочке. — Феденька, яхонт ты мой драгоценный, — прижала она любимое дитятко к груди. — Что ты плачешь? Болит что? — Не болииииит, — барчук все еще заходился в рыданиях. — А что же тогда? Не жар ли у тебя? — Катерина встревоженно оглядела сына, убрала с его лба прядь волос и приложилась губами. — Аааа, Феденьку в ад черти забрали! Он мамок и нянек не слушался! Мне Никитишна сказку про него рассказала! — Какие черти, какой ад? — Катерина Михайловна с упреком глянула на Никитишну. — Вон пошла, сама Феденьку уложу. — Тон ее голоса мгновенно сменился на холодный и строгий. — Прости, матушка, дуру старую. — Никитишна сама уже была готова заплакать. Несмотря на все его выходки, Федьку она любила безмерно и никак не ожидала, что он так перепугается. — Ступай. Уж завтра поговорим. *** Раздосадованная Никитишна вернулась в людскую. — Ну что там, барчука-то уложила? Что-то больно быстро ты сегодня. — Румяная веселая дворовая девка Дунька отложила котелок, который старательно начищала. — Ох, горюшко, думала, хоть сказка его проймет, так зарыдал, хозяйка тут как тут, меня выгнала. — Ох, Никитишна, быть тебе битой, — грустно усмехнулась черноволосая Устинья, домывавшая посуду с ужина. — Об чем сказка хоть? — Про то, что Федьку черти унесли, что неслух такой, прости Господи, — в сердцах воскликнула Никитишна, в глазах ее заблестели слезы. — Да Господь-то простит, — протянула Устинья, — а Катерина Михайловна никогда. — Федора Ляксеича-то и черти не вынесут! — Громко засмеялась Дунька. — Он их сам до белого каленья доведет. — Тише вы, дуры, — подала голос сидевшая в углу перед лучиной рябая девица, — не дай Бог сам хозяин услышит аль донесет кто. Нам всем тогда небо с овчинку покажется. Дальнейший разговор продолжался уже шепотом. *** Наутро Катерина Михайловна вызвала Никитишну в свои покои. Старушка уже была готова к любому наказанию, но не страх терзал ее душу. Уж очень она укоряла себя, что расстроила свою любимую хозяйку и напугала ребенка. Навстречу ей поднялась Катерина, одетая в алый, богато расшитый золотой нитью сарафан, шею ее украшали жемчужные бусы в несколько рядов. Рядом с ней, с лукавой улыбкой на лице, вертелся Федька. Улучив момент, когда мать не видит, он показал няньке язык. — Не вели казнить, дура я старая, — рухнула она на колени.— Прости меня, матушка, видит Бог, не хотела я Федюшу нашего пугать. Она схватила руку хозяйки в драгоценных каменьях и принялась целовать. По морщинистому лицу потекли слезы. Катерина Михайловна глядела сурово. — Рассказал мне Феденька, что ты его муками адовыми пугала! Додумалась, пугать дитя малое, неразумное за шалости, возрасту его подобающие, — она ласково погладила сына по кудрявой голове. — И леденец опять забрать хотела! — добавил Федька плаксиво и топнул ножкой, обутой в дорогой сафьяновый сапожок. Хоть он и изображал потерпевшую сторону, но по глазам видно было, что ему очень нравится все происходящее. — Бедное дитя мое… Какой уж тут сон! А ты не у меня прощения проси — у Федора Алексеича. Коль пожелает он — останешься. А нет, пойдешь вон, кладовой заведовать, раз с дитем управиться не можешь. Федька аж надулся от осознания собственной важности. Никитишна в слезах принялась умолять мальчишку: — Прости меня, Федюшенька, это по глупости я, стара уже стала, не соображаю, что говорю. Без тебя мне и жизни нет, соколик мой, не гони уж прочь. — Ладно уж, прощу на первый раз, но смотри мне. — Федька пытался говорить по-взрослому, очевидно подражая матери, которая смотрела на него с умилением.— И леденец не отнимай! — Вот уж доброе дитя, душа ангельская, зла не помнит, все простить готов… и ведь всяк норовит обидеть, — добавила Катерина, целуя сына в макушку. — А ты ступай с Богом, да только попробуй у меня еще глупости болтать. Счастливая тем, что все разрешилось благополучно, Никитична с трудом поднялась с колен и поспешила к выходу. «Как наседка, цыпленка свово защищает. Знамо, один он у нее, горемышной. — подумала она со вздохом, выйдя за дверь. — Данилыч все в разъездах, на войне, не ровен час, и сгинет, вот у нее и отрада одна — сынок, свет в оконце. Бедная Катюша моя». *** Зимним вечером в царских покоях было жарко натоплено, дрова слегка потрескивали в печи. Царь за столом изучал бумаги. У него на коленях лежал свернувшись рыжий кот, которого государь время от времени почесывал за ухом. Вдруг со стуком распахнулась дверь и на пороге возник Федька, вызвав своим появлением такой сквозняк, что некоторые свитки попадали со стола на пол. Кот от неожиданности выпустил когти, зашипел, одним прыжком перелетел через стол и спрятался под лавку. Видно, Федька забежал прямо с улицы и даже не успел раздеться. Скинув шубу и шапку тут же на ковер, он бросился на пол перед царем, уткнулся головой ему в колени и зарыдал. Иван был не меньше Пряника удивлен этим внезапным явлением. — Радость моя, ты пошто носишься как шальной? Чего плачешь горько, что стряслось? — А вот государь! Служу я тебе душой и телом, днем и ночью, воле твоей ни в чем не перечу, а мне за это… — шмыгая носом, он начал шептать что-то Ивану на ухо. Государь сдвинул брови и помрачнел. — Да, это не дело. Но ведь не казнить его за это. Сам-то ты чего хочешь, какого отмщения, яхонтовый мой? — А пусть, государь, этот пес предо мною на колени встанет, да и прощения попросит при всем честном народе за речи свои пакостные! Царь только усмехнулся и поцеловал Федьку в лоб: «Ну будь по-твоему, жалобщик мой».