Время сжигать мосты

В номере загорается свет от резкого и машинального хлопка по выключателю. Им в глаза светит что-то более яркое, чем закатное солнце небольшого курортного городка. Раздаётся громкий смешок и скрипит дверь. Вещи от зыбкого чувства радости валятся из рук. Поворот ключа. Они в безопасности. В обнимку проходят чуть дальше коридора, и точно так же падают на кровать. Она смеётся в его седину, проскальзывая зубастой улыбкой по его плечу, утыкаясь в него. Он прикрывает глаза и тяжело выдыхает. Этот день кончился: последняя хлопушка прозвучала часы назад, а уличный шум прекратился с щелчком двери. — Ужас. Здесь нельзя даже поужинать спокойно! — раздалось по небольшой комнатке. Он убрал свою руку с ее плеча и позволил спокойно присесть, наблюдая только за игриво лохматым пучком тёмных волос, трясущимся в отражении зеркала с противоположной стены. Она хихикнула, свесила ноги и обернулась, осматривая номер. Чуть сощурившись нашла пепельницу на лакированном гарнитуре, а потом и свою сумку, скинутую во входной зоне. — Они опять застали тебя в самый неподходящий момент? — женщина кивнула, живенько перебираясь туда-сюда, собирая все нужные ей сейчас вещи. Теперь взгляд был прикован к ее фигуре, которая то появлялась перед ним, то исчезала за углом. Она выключила часть света, подняла свою сумку и крайне долго с ней возилась в том закутке, сняла солнцезащитные очки, взяла пепельницу и наконец нацелилась занять кресло у выхода на балкон, но прежде глянула в окно. Осталось только его открыть, открыть пачку сигарет и сесть, подперев обе ноги себе под подбородок. Ступни выскальзывают из тяжёлых босоножек и появляется тщетное чувство свободы. На улице прокатился гул полицейской сирены, а потом все стихло, точно как и ее бурные действия ради одной пагубной привычки. И наконец: колесико в зажигалке сверкнуло и первый выстрел дыма был сделан. — Невозможно… — устало отозвалась на предыдущую фразу собеседника и глянула на него. Он даже не пошевелился за это время: все еще обмокал в объятиях матраса с раскинутыми по всей ширине руками. Выбитый из сил пожирал глазами точку на багете потолка, прикусывая губу в своих размышлениях. Потом нырнул взглядом назад и стал смотреть уже на другой стык, зачем-то в задумчивости почёсывая отросшую щетину. В конце концов, оббежал всю комнату с серыми обоями и глянул на подругу, почти докурившую и уныло стряхивающую пепел. — Или надо было не начинать, или теперь уже не бросать, — мужчина тихо констатировал. Она улыбнулась и философски сдвинула брови, приподнимая хабарик, зажатый между указательным и большим. Обе пары глаз теперь устремились на этот объект. — Ах, Озджан, душа моя… Слишком у тебя многозначительный взгляд на эту вещь. Тут надо быть эгоистом. Это ведь мое желание: курить или бросить. Захочу — брошу. И сделаю это в любой момент. Сигарета же не человек, с ней даже расставаться приятнее, — придавила бычок об стекло пепельницы и нагар развалился, впрочем, отчасти как и суждения актера. — Вот человек, например, — отставила пепельницу на подоконник, а сама выдвинулась вперёд. — Это же надо иметь много сил, чтобы оставить его. Представь, я возьму и закончу нашу прекрасную дружбу. Я буду сожалеть, думать о тебе. А о сигаретах что? Меньше расходов, — самодовольно подняла брови. — Тоже правда, — развернулся и подсел напротив, — но я тебе не об этом. Не стоит же себя обманывать, что такой человек, как ты, не вернётся к курению через пару месяцев. И работа тяжёлая, и в личной жизни беда, и дел по горло. Ты вернёшься. Ты не любишь менять окружение и привычек. Ты же всегда возвращаешься к нашим разговорам ни о чём, — хитро улыбнулся. — Поэтому я и считаю, что уж лучше было не начинать, или же теперь не заканчивать. Как-то болтовня стала нагнетать и на лицах отразилось смущение. Будто на потолке ножом подковырнули плинтус и задели провода. Скрип раздался по комнате. Ток прошел между ними. Нургюль только поджала губы и потянулась за следующей сигаретой. Озджан опять плюхнулся на кровать и стал глядеть в высоту. Что-то его увлекало в простоте белого цвета, а может, отвлекало от другого. — Вот видишь, и десяти минут не прошло, как что-то тебя задело и ты опять куришь. Она поперхнулась от его дерзости и даже встала, намереваясь составить ему компанию в унылом времяпрепровождении с созерцанием чего-то неопределённого на поверхностях номера. Держа в одной руке сигарету, а в другой пепельницу с подмятой пачкой, со свойственной изворотливостью скомандовала подвинуться и сама присела, откидываясь на изголовье и выпуская очередную пулю дыма. — Вот ты так говоришь, будто сам идеален, — съязвила в ответ. — Что будем делать с твоей любовью к смене женщин, жених? Настал его черёд удивиться и закашляться от скопившегося над нимбом дыма. — Что есть — то есть, — ни капли не обиделся, скорее, даже особенно очаровано посмотрел на появившуюся картину, — пока не приближусь к своему идеалу — обречён на искания. — И что же, где тут твои принципы с началом и концом? Не особо сожалеешь о тех женщинах! Э-э-й, сердцеед… Принял схожее положение, только руку положил на согнутое колено. Она засмеялась пуще прежнего, отгоняя от себя всякую мысль о том, что знает, куда приведёт такой разговор. При обращении внимания на низменную мысль, куда-то затаивается вся смелость. Наружу вылезает дурацкое обморочное ощущение, как предвестник надвигающегося удара. — Ну не молчи теперь, раз начала. Пепельница оказывается на прикроватной тумбе, а актриса сползает по мягкой обивке и приклеивается к подушке. Руки складывает на животе и бессознательно крутит пуговичку на рубашке, о чем-то думает. — Ну, что тут можно сказать. Диагноз ваш ясен. Романтик обыкновенный. С такими лучше отношений не начинать: летать будет высоко, а падать — больно. Ему приспичило опять ее приобнять и окончательно очутиться рядом. Теперь они лежат, будто над ними поле из звёзд, а не лампа номера, которая мигает так, что вот-вот перегорит. — Я так не считаю. Я ищу себе идеал, который уже встретил однажды, и всех под него равняю. Вот в таких случаях лучше начать и быстро закончить, иначе потом проблем не оберёшься. Можешь очнуться уже с кольцом, но с нелюбимой женщиной. А с идеалом — да, можно уже не заканчивать. Ее скалистая улыбка опять уперлась в его плечо. — И как вам удаётся в понятие отношений вкладывать что-то быстрое!? Это же сплошная тягучая масса. Если называть что-то любовью, то это какую уверенность надо иметь! Эта «любовь» — это отпечаток у тебя на сердце, который появляется моментально и долго остывает. Если ты постоянно ищешь этот идеал, то не обижай тех, кто под него не подходит, не называй это любовью. Интрижка. Вот интрижка — подходящее слово, — почесала голову, — правда от нее больше слухов, чем пользы. Надо учиться обходиться без них, — на минуту замолкла, чтобы потом возгласить. — Глупости все эти «поиски», глупости! Да даже если найдёшь ты себе свой призрачный идеал, сможешь любовью назвать? Дом, брак, дети… Я представить тебя в этом не смогу, даже если захочу. Да и к тому же… Пока она долго размахивала руками, иногда цепляя пальчиками его одежду, судила обо всем со своей стороны и заливалась возмущениями о роде человеческом, представляемом мужским полом, он смотрел, как под аккорды мигающей лампочки переливается забавный пучок ее волос, то и дело норовящий уткнуться ему в переносицу или веко. Мягко гладил ее плечо той рукой, на которой она лежала и ждал, пока суждения придут к закономерному концу. —…Да та же «Ясемин» тебе не подойдёт! Вон, как люстра, будет висеть в твоей тени и шататься. Хотя, — вдруг остановилась и пожала плечами, — может, такая и нужна. Ты с ней семью построишь, поиски свои закончишь. Да, тебе нужна такая вся из себя учительница. Что думаешь? — обернулась, сталкиваясь с его скучающими карими. Рукой мужчина нащупал пачку сигарет на тумбочке, молча протянул одну собеседнице, на что она уже отнекивалась. Но в итоге взяла, даже поджигать не стала. А вот он, к ее удивлению, закурил. «Какая гадость» — поперхнулся и подмигнул раскрытому рту подруги. Показал, что следовало бы ей улечься обратно, иначе вечерний разговор с сотней параллелей не кончится и не продолжится. Свет ещё раз мигнул, а солнце окончательно село. Электричество все больше подбиралось к их головам, а мосты Айвалыка больше не горели закатными пожарами за окном. — Вы с Ясемин чем-то похожи, но нет, такая бы мне тоже не подошла. Она бы, и правда, стала люстрой, моим украшением, такое мне не нужно. Моя женщина должна иметь что-то за собой: взгляды, опыт, ценности. — И что, разве эти модели в себе все это совмещают? Опять развернулась, да так скоро, что слабая резинка, державшая волосы, осталась в его кисти, до этого смело хозяйничавшей в причёске. Покачав головой, ему оставалось дать свой ответ, протянув его через резинку. Но тут в историю вмешалась весьма непримечательная сигарета, которая своим пеплом целилась разрушить хрупкое спокойствие. — Отдай же ты ее сюда, хватит давиться, — потянулась забрать, настолько непривычно было его с ней видеть. — Модели нет, — прошептал прямо в самое ухо, — ты. В растерянности окурок был потушен об угол противоположной тумбы, там оставлена и ее неначатая сигарета. Его руки расползаются по ее телу: одна касается щеки, а другая обнимает талию. Даже в попытке пошатнуться, ее ограничивает его шёпот. Безошибочно знает, чем чреваты такие повороты, но чаще предпочитает на них согласиться. Остаётся поддаться и оказаться прижатой к матрасу. — Мы всё это проходили, ну не получится у нас, нет, — целует его щеку, где теплится слеза, — да и я не хочу ничего «большого», правда. Хочет смириться с его жалостливым взглядом и испариться из виду, но вместо этого только понимает, что ее окутывает тоска по мужскому телу, которое способно принести массу эмоций. В распутанных мыслях появляется согласие и желание, сравнимое с разрядом. Низ живота наливается тяжестью, сковывающей меж тем все тело, грудь ноет в надежде найти ласки, вся кожа зудит, желая избавиться от одежды. — Ты возвращаешься, Нургюль, даже если так. Еще раз проводит ладонью по лицу, вымучено целует просящие губы, а ее глаза в то время уже не разделяют света и тени. Не желая сейчас лишних слов, она пропадает в его объятиях и становится подобна обмякшему после электрического удара телу. Актёр целует сначала так нежно и трепетно, потом все сильнее, упиваюче ответом. Их тела становятся неумолимо близки, когда ворох вопросов гасится в сплетении губ. Он столько раз наблюдал это тело ранее, что перестал различать его изменения. Он помнит только самые яркие моменты, которые сейчас открываются вместе с расстёгнутой рубашкой. Помнит, как в один из вечеров ее тело стало напоминать роскошную женщину, нежели юную девушку; в другой — эта женщина пришла к нему уже с лилией во всю лопатку; один раз, за задушевными разговорами, заметил изменения в ее скулах и овале лица. Этот мужчина появлялся в ее жизни в периоды самого громкого одиночества. Всегда был добр, обходителен и вежлив. Они рано поняли, что не построят себе счастья, потому остались друзьями. Именно ее необъятный идеал делал с ним невообразимые вещи. Она умела целовать так, как не была способна ни одна молоденькая модель. Стоило ей очутиться в двоевластии кровати и его рук, так в ней начиналась отважная игра из хитрых улыбок и точечной борьбы. С годами поцелуи ее стали горькими, как сейчас. Это было не от тяжести сигарет. Они горькие, тягучие, обжигающие язык, будто напоминавшие о их тяжкой связи. Пока он не может ими насытиться, упиваясь, она — вдоволь восполняет утраченное удовольствие. — Помни, что из этого ничего не выйдет, — шепнула, приспуская его штаны. Рукой погладила его окаменелый живот, желая быстрее приручить к себе. Привязать, потому что сейчас ей это нужно. Ничего не ответил, только опять поцеловал и продолжил начатое. Смог покрывал сознание, ему желалось только касаться ее тела, слушать, как оно млеет под миганием качающейся люстры. Он опустился к ее бёдрам, обнажая их от джинс и белья. Не отказался от удовольствия коснуться губами родинки на голени, обнаруживая, что кожа ее холодна. Но стоило дотянуться губами чуть дальше, как желанное место оказывается залито жаром. Его губы касаются центра желаний, пока она судорожно ищет опору хоть в чём-то. Ее бедра елозят и будто вырываются от приходящего тяжелым узлом удовольствия. Женщина выбивается, ёрзает, жмурится. — Пожалуйста, — пульсирует в голове вылетевшее из терпкого трясущегося стана. Влажные следы разбегаются по ее телу, оставляя свой отпечаток на животе, груди, ключицах. Вновь их губы блестят друг для друга. За накатывающим удовольствием следует ещё один стон, сменяемый его больным выдохом. Мужчина наваливается на неё всем телом, двигается быстро, дыша прямо в висок, трепещет до ее отзывчивости. Но они навсегда друзья, даже на сегодня. Руки становятся петлями, которые затягиваются на каждый толчок. Его гложет уверенное наслаждение, копившееся несколько лет с их последней встречи. Ее сегодня испытывает чувство неправильности происходящего, на которое, к счастью, становится всё равно. Петли перекатываются к нему на бёдра, прося о ещё большей уверенности и чувствуя, какой радости ему доставляет наличие этих двояких просьб. Она уже давно не издаёт ни одного громкого звука, только прерывисто дышит, откликаясь на каждое движение внутри. Вместо стонов ему остаётся слышать только шлепки, с которыми соприкасаются их плоти. Среди них прорываются только два чуть хриплых голоса, иногда бубнящие, а иногда вырывающиеся непроизвольно. На самом пике кровь начинает стучать в висках, стекаться от всего тела к самому центру. Зубы стискиваются в напряжении. Ему особенно нужно преодолеть молчаливое одобрение, потому находит способ: ключицы щекотит его щетина, а губы впиваются в мягкую шею, вызывая хриплый, совсем затуманенный, но острый стон. Понимая, какая услада настигает его от этого действа, остаётся только его остановить, успев кончить на первую попавшуюся одежду. Способность понимать происходящее возвращается только, когда на прикроватной тумбочке загорается маленький ночник, теперь единственно освещавший отельный номер. — Люстра всё-таки перегорела. Надо попросить, чтобы лампу поменяли, — его глаза опять уставлены в потолок, а рука выводит узоры на женском оголенном плече. — Тут дело в проводах. Изначально плохо сделали проводку, — она вяло поднимается, обозревая творящийся на полурасправленной кровати бардак. — Останься на ночь, Нургюль, — оглаживает ее влажные позвонки, застеленные спутавшимися волосами, — у нас же сейчас никого нет, можно позлить себе чуть больше. Найдя лифчик, она застегивает его и выбирается из-под мнительной хватки друга. Скоро весь комплект одежды, кроме запачканной рубашки, оказывается на ней. Он наблюдает, как быстро она перемещается по номеру, что-то доставая из своей сумки и что-то в неё убирая. Слышит, как хлопает дверца шкафа и доносится: «Я верну». Потом, как в кране журчит вода. Вновь в кресле оказывается та же Нургюль, готовая философски рассуждать о пагубных привычках. С ней будто ничего не произошло, только волосы растрепались, может, лицо стало чуть довольнее. Сейчас она выкурит ещё одну сигарету и исчезнет до завтрашнего дня. — Озджан, душа моя, не смогу, не проси, — наконец выдаст, даже не переводя на него взгляд. — Надо домой позвонить, Нежату. — Как знаешь, мой идеал, как знаешь, — она ухмыляется и опять присаживается на кровать. Стряхнув пепел, проводит пальчиками по его груди, словно заигрывая. Но на лице столько спокойствия, что даже можно ужаснуться. Его скрашивает только простота ухмылки. — Я не смогу быть твоей люстрой, ты это знаешь, как и я. Мне не нужен брак, дети. Я все это уже прошла и успела устать. Все, чего я сейчас хочу — спокойствия и поддержки. Ужасно банально, но мы не подходим друг к другу, — опять погладит и поцелует его влажную щеку. В ту же секунду поднимется и потушит окурок. Каблук босоножек застучит в коридоре. Его окутает сонное чувство безысходности и он погасит даже тот ночник, который уместно сопровождал всю их предночную беседу. — Так я, получается, сигарета во всей этой истории? — знает, что она сейчас дернула плечами и остановилась за шаг до выхода. Она выключит весь оставшийся свет. — Закинь мне завтра рубашку. Спокойной ночи, — на глазах появится неприятная пленка, поэтому последние слова окажутся сдавленными и невнятными. Захлопнув дверь его номера, ещё недолго постоит около, подумает. В действительности решение будет верным и останется только зашагать к лифту. — Видимо, сигарета…

***

Она опять выйдет к репортерам не успев закурить, сигареты быстро спрячутся в дамскую сумку. Она будет принимать комплименты своему внешнему виду, чёрному платью, шикарным волосам и всему, что только пожелает желтая пресса. Съёмки кончились не так давно, начался новый проект, все идёт своим чередом, как того требует конец августа. Обычный вечер с друзьями, каких сотня. В этом ресторане всегда уютно, подают любимые морепродукты, кажется, даже светло в любое время. — Между вами с Озджаном Денизом есть любовь? Отношения? — Нет, нет. Ничего такого не было и нет, — дверь машины захлопнется и она ясно даст понять, что ничего подобного обсуждать не желает. С другой стороны сидения будет лежать аккуратный пакет, в котором ждет своего часа футболка, которую пора отдать обратно. Замигает свет в салоне и машина поедет по нужному только ей направлению. Когда-то потом придёт время вернуться…