Metaphorically Speaking

      У Б-52 никогда не получалось хорошо понимать свои эмоции, не говоря уже о том, чтобы их выражать. После стольких лет промывания мозгов, когда его заставляли верить, что у него нет чувств, после стольких лет, проведенных в убеждении, что он бесполезная игрушка, огромная часть его выздоровления заключалась в том, чтобы просто научиться принимать то, что он может чувствовать. Именно Брауни познакомил его с метафорами — способом говорить о чём-то неосязаемом, сравнивая его с чем-то твёрдым, с чем-то реальным, с чем-то, что он мог увидеть, услышать или потрогать. Он нашел эту концепцию увлекательной, хотя и сбивающей с толку почти так же, как и сами эмоции. Сейчас, стоя на мосту и глядя на воду, когда небо над ними расцвело тысячей ярких цветов, он подумал, что, кажется, начинает понимать. — Брауни, — позвал он, поморщившись, когда сквозь землю прогрохотал ещё один взрыв. — Хм? — Брауни повернул голову, чтобы посмотреть на Б-52, стоящего рядом с ним, затем его взгляд опустился на руки Б-52, которые вцепились в перила моста, — А, слишком громко? Хочешь уйти? — Нет, я в порядке — он глубоко вздохнул, сосредоточившись на ощущении, как его лёгкие наполняются прохладным чистым воздухом, — Это… очень громко, но я думаю, что справлюсь с этим. — Ты ведь дашь мне знать, если будет слишком громко, не так ли? — Брауни пришлось повысить голос, чтобы его услышали сквозь грохот фейерверков, но каким-то образом тон его голоса оставался нежным, успокаивающим, — Я не хочу, чтобы ты нервничал или чувствовал себя некомфортно. В конце концов, фестивали предназначены для того, чтобы наслаждаться ими.       Вот снова — оно взорвалось в его груди, теплое, сверкающее и постоянно расширяющееся, и его сердце билось громче, чем что-либо ещё, пока не стало единственным, что он мог слышать. У него перехватило дыхание. Он снова втянул воздух, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, пока голова кружилась. — Я дам тебе знать, — выдавил он.       Фейерверки продолжались, но теперь он обратил внимание на Брауни. В золотом свете его лицо словно сияло, и Б-52 не мог оторвать взгляда; он пьянел от скул Брауни, его длинных ресниц, его губ. Когда Брауни оглянулся на него, он увидел отражение фейерверка в глубине его глаз, и снова сердце Б-52 заколотилось. Брауни открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но что бы это ни было, оно было потеряно в шуме, поглощено запахом пороха, огня и реки под их ногами. Брауни подошёл ближе. — Ты хотел мне что-то сказать до этого? — спросил Брауни, встретившись взглядом с Б-52. Обычно он не выносил зрительного контакта — теперь же он не мог отвести взгляд. Он смотрел на отражение фейерверков, вспыхивающих и пульсирующих в форме звёзд, снежинок и сердец, миллионы оттенков — синих, зелёных, золотых — на мгновение он был уверен, что забыл, как говорить. — Да, я хотел, — сказал он наконец, — Помнишь, ты говорил мне о метафорах? — Да, — Брауни в замешательстве наклонил голову, но ответил без промедления, — Почему ты интересуешься? — Эмм, — во рту Б-52 пересохло. Брауни стоял слишком близко к нему. Краем глаза он смотрел, словно находясь в оцепенении, когда рука в белой перчатке приближалась к его собственной, — Фейер.. Фейерверк. — Что с ними? — голос Брауни стал мягким. Шум фейерверков, казалось, затих, а вместе с ним затихло сердцебиение Б-52, и теперь остался только Брауни. — Они, — подбирая слова, он взял Брауни за руку и неуклюже прижал ее к своей груди, — Ты.. ты заставляешь меня чувствовать, будто у меня в груди фейерверк.       Брауни широко распахнул глаза. Б-52 увидел в отражении его глаз огромную вспышку мерцающих красных искр, которые объединилась в бьющееся сердце. Брауни ничего не ответил и не отстранился — Б-52 почувствовал свой пульс там, где палец соприкасался с его рубашкой. — Ох, — выдохнул Брауни, — Понятно. — Прости, — сказал он и отпустил руку Брауни, но Брауни не отстранился. Наоборот, он разжал пальцы и прижал ладонь к груди Б-52. — Разве мне. разве мне не стоило прекратить?       Брауни покачал головой, а затем улыбнулся и сказал: — Я совсем не против.       Лёгкие Б-52 снова позволили ему дышать.       Постепенно шум от фейерверков вернулся, и прохладный воздух ощущаемый на коже Б-52, вернул его к реальности. Ему казалось, что он очнулся ото сна. Однако это был не сон, потому что… потому что Брауни до сих пор держал руку на его груди и все ещё смотрел на него с забавным выражением лица, а Б-52 так же было невероятно тепло. Даже когда фестиваль закончился, даже когда они встретились с Наполеоном и пошли домой, даже когда Б-52 лежал в постели той ночью, снова и снова прокручивая этот момент в своей голове — фейерверк в его груди продолжался, и его сердце продолжало биться сильнее, чем когда-либо. Он прижал свою руку к груди, словно ища призрак прикосновения Брауни. Наконец, наконец-то он смог назвать то, что он чувствовал при этом. — Фейерверк, — прошептал он в одеяло, натянув его на подбородок и закрыв глаза, представляя себе улыбку и раскрасневшиеся щёки Брауни и то, какими нежными были его глаза, когда он смотрел на Б-52.       Этот образ оставался с ним всю ночь, и он спал лучше, чем во все ночи за несколько последних месяцев. Ему снился Брауни — его лицо, и огни, и река, и фейерверки, взрывающиеся вокруг; во сне он придвинулся ближе, и его губы встретились с губами Брауни. Когда он проснулся, он не мог отделаться от мысли, что когда-нибудь очень хотел бы сделать это на самом деле.