Победитель получает все

Корреспонденту полагается быть незаметным и одеваться удобно и просто, чтобы модное платье не цеплялось за мебель или аппаратуру. Впрочем, среди карамельно-ярких капитолийских нарядов и париков кислотных расцветок быть незаметной означало вырядиться в пух и прах в соответствии со столичной модой. Крессида в своих черных кожаных брюках и повседневной черной же футболке без рисунка производила впечатление вороны в павлиньей стае. Единственной данью моде стала ее прическа – половина головы обрита наголо и украшена татуировками. Эту прическу придумал человек, так много для нее значивший – Цинна, слишком разумный, серьезный и справедливый для легкомысленной профессии стилиста. И вот уже три дня как ее Цинна был мертв… Миротворцы забили его насмерть по приказу президента Сноу. — Мне очень жаль, — произнес тогда мистер Хэвенсби, провожая Крессиду к еще не остывшему телу. Как безумная смотрела она, не желая верить, что эти ошметки кровавого мяса и выпирающие из бесформенного месива острые кости теперь и есть ее Цинна. Она даже не плакала – горе словно парализовало ее. Единственным, что чувствовала Крессида, была ладонь главного распорядителя Игр, и она давила на плечо свинцовой тяжестью. — Мы все любили Цинну, — прибавил Хэвенсби. Крессида резко развернулась в его сторону. Если бы взглядом можно было убивать, Плутарх Хэвенсби был бы уже мертв - такая ненависть полыхнула в тот миг в ее сердце. — Любили? Может быть! Но вы, все вы живы, а он — мертв! – вырвалось у нее. Главный распорядитель проигнорировал ее выпад, коротким движением отведя упавшую на глаза черную прядь. Конечно, демонизировать его не стоило – Хэвенсби не хотел смерти Цинны, с которым они даже дружили, — но он не сумел отвести удар, став заодно дурным вестником для Крессиды. Виноват он был только тем, что оказался не в том месте не в то время, чем и вызвал на себя шквал ненависти с ее стороны. Но их с Плутархом Хэвенсби совместная работа на этом не заканчивалась, хотела того Крессида или нет. Ее съемочную бригаду связывал с Играми контракт, разорвать который имел право только Сноу, и Крессида решила не нарываться на новые неприятности, а, собрав себя по кусочкам, дождаться конца Квартальной Бойни. Съемка и монтаж велись ею на должном уровне, с акцентами не на крови, ненависти и насилии, а на иных чувствах, казалось бы, нетипичных для такого кошмарного шоу. Любовь и взаимная поддержка брата и сестры из Первого, заботящийся о престарелой напарнице пловец из Четвертого… И, конечно же, пара из Двенадцатого! Огненная Китнисс – смелая, искренняя девушка, покорившая Панем. Цинна болел за нее, он ставил на нее – а теперь и Крессида от всей души желала, чтобы Китнисс выиграла снова. И свою работу Крессида посвящала памяти любимого, отчасти чувствуя себя виноватой за то, что ее не было рядом с Цинной в его последний час. …Выстрел из лука, нацеленный на зрителя – сознательно ли Китнисс это сделала? В кого она стреляла? Куда? Синяя вспышка, снопы электрических искр - и экран погас. Питание пропало, непокорная Китнисс из Двенадцатого, кажется, задела силовое поле, нарушив энергоснабжение. Крессида замерла, в недоумении глядя на своих товарищей по съемочной группе, но Мессала и Кастор впали в не меньший ступор. И только безгласый Поллукс как будто что-то понимал... Пауза затянулось. Крессида не видела, что происходит на Арене, и никак не предполагала, что же будет дальше. И, разумеется, она не знала, правильно все это или нет, хорошо или плохо. Одно было ясно – в прежнее русло их жизнь уже не вернется. Ни ее, ни Мессалы, ни Хэвенсби, ни Китнисс, ни других трибутов, ни даже Сноу. Что-то круто изменилось, и именно сейчас, именно в эту минуту. — Мистер Хэвенсби, — Мессала первый нарушил гнетущую тишину. – Он может что-то знать… Невольно чертыхнувшись – общаться с Хэвенсби сейчас ей хотелось меньше, чем с кем бы то ни было, – Крессида спустилась в комнату управления. Пешком, разумеется – лифт не работал из-за проблем с электричеством. К ее приходу комната управления уже почти опустела, если не считать трех или четырех сотрудников, бестолково уставившихся на погасшие экраны. — Мистер Хэвенсби у себя? – поинтересовалась Крессида, зная, что у главного распорядителя есть собственный кабинет. — Уехал. Уже давно, — отозвался один из распорядителей, пожимая плечами. – Ничего не объяснил, даже не попрощался… Мы видели в окно, как он и Эбернети, ментор Двенадцатого, садились в планолет. Да уж. Никому не ведомо, в какую игру этот человек играет, но вряд ли, решила Крессида, он вылетел для того, чтобы помочь выжившим трибутам. Более вероятно, он отправился на Арену — отыскать Сойку и привезти ее в президентский дворец. Живую или мертвую. Крессида ждала обратной связи с замиранием сердца, уверенная, что с минуты на минуту планолет вернется, а вскоре по Капитолию разнесется весть о казненной Сойке-пересмешнице, любимице Панема. Она ждала, но ничего не происходило. И не видно было ни планолета, ни Хэвенсби, ни Сойки, хотя с момента выстрела прошло уже несколько часов, и по логике главный распорядитель должен был давно разыскать Китнисс. Вестей тоже не было – ни о ком из них. Не прояснилось ничего и на следующий день – такая же жуть и неопределенность. И через неделю. Произошло что-то странное, но ни она, ни Мессала не могли найти этому названия. Вот Кастор о чем-то догадывался, время от времени хлопая по плечу своего безгласого брата. — Думаешь, она убила его и сбежала? – Крессида истерически хохотнула. Кастор ничего не ответил. Слишком дико, слишком таинственно, слишком похоже на заговор. Капитолийцам не была свойственна искренность – каждое лишнее слово, сказанное в недостаточно узком кругу, могло стоить жизни. Цинна был искренним с Китнисс, за что и расплатился. Если хочешь выжить в Капитолии, то надо лгать, изворачиваться, хитрить. Как Хэвенсби. Как ни странно, но гибель Цинны наполнила жизнь Крессиды новым смыслом, и теперь ее целью стала месть. Вот только кому она собиралась мстить? Плутарху, если он жив? Президенту Сноу? Всему Капитолию? К сожалению, Сноу был для нее недосягаем, а Плутарх и Эбернети бесследно исчезли. — Они спасли Китнисс, — сообщил ей однажды Кастор, не в силах выдержать напор помешанной на мести и жаждущей правды Крессиды, – и теперь она в безопасности. — Хэвенсби? – удивилась Крессида. Словно со стороны она услышала свой голос, сдавленный и охрипший. – Он – спас?.. А Сойка где? Я должна это знать. Все, что касается Сойки, касалось и Цинны… а значит, теперь это касается и меня. — В Тринадцатом дистрикте. — Но разве Тринадцатый не разбомбили? – удивилась Крессида. — Многие так думали – и мы с Поллуксом тоже, — начал Кастор. – Но брат увидел кое-что лишнее, знал то, что не следовало знать. Это случилось, когда он проводил съемки в Тринадцатом. Он видел… нечто натолкнувшее на мысль, что Тринадцатый обитаем, там есть люди. Они спрятались, ушли в подполье, но они живы! Поллукс дорого заплатил за свое знание – палачи Капитолия вырвали ему язык. Но брату он успел кое о чем поведать… — А Цинна? Цинна знал? – возбужденно воскликнула Крессида, ухватив приятеля за рукав. — Не знаю, — покачал головой Кастор. – Знал Плутарх, но он проведал об этом от своих информаторов. Брат ничего ему не говорил, я тоже… — И правильно, — вымученно вздохнула Крессида. – Чего он, черт возьми, добивается? Конечно же, Цинна не был осведомлен – он не мог утаивать столь ценную информацию от Крессиды, он поделился бы с нею всем, чем следовало поделиться. От любимого человека не может быть тайн… — Не это сейчас главное, Крессида. То, что творится рядом с нами, намного страшнее, — Кастор не стал вдаваться в подробности, но Крессида прекрасно понимала, что он имеет в виду. Если Плутарх и Хеймитч покинули Капитолий, прихватив с собой Сойку-Пересмешницу, то для других трибутов, кому не довелось умереть на Арене, начиналось что-то пострашнее Игр – изощренные пытки, которые ломают психику, калечат тело и душу, а то и доводят до смерти каждого, кто способен проявлять участие к другим и даже просто быть собой. Цинну забили насмерть, Сенеку Крейна повесили… кто будет следующим? — Я не хочу умирать, — прошептала Крессида. – Не за то погиб Цинна, чтобы утянуть за собой в могилу и всех нас… Не за то заплатил своей речью Поллукс. Кастор многозначительно посмотрел на нее, как бы намекая на всю серьезность положения. Их жизнь висела на волоске, но сдаваться они не собирались, малодушие – не их выбор. Их выбор – идти до конца, выиграть, и не Голодные игры у подростков, а иную игру со смертью — у врага сильного, жестокого и непредсказуемого. * * * В президентском дворце Крессида бывала не единожды, и всегда по долгу службы. Она снимала на камеру вечеринки, банкеты, выступления президента перед гражданами Панема, снимала скрепя сердце и стиснув зубы, с болью и отвращением, всякий раз надевая маску бесстрастного оператора, делающего свою повседневную работу. И, конечно, как уважающий себя корреспондент, старалась быть незаметной и не перетягивать на себя внимание окружающих. Но в этот раз в связи с последними событиями приглашение президента в зал для переговоров на приватную аудиенцию выглядело особенно зловеще. Сноу не мог знать, какую роль сыграла в недавней смуте съемочная группа, да и Поллукс, который наверняка числился в списке его личных врагов, компрометировал их коллектив в его глазах. Ни Крессида, ни ее друзья не догадывались, какой сюрприз Сноу для них готовил, но очевидно было то , что этот сюрприз не относился к разряду приятных. — Итак, мисс Кингсли, — после долгой вступительной речи произнес Сноу своим обычным приторно-вкрадчивым тоном, небрежно коснувшись вдетой в петлицу его пиджака белой розы. – Настало время обсудить с вами условия нашего дальнейшего сотрудничества. До недавнего времени характер вашей деятельности определял мистер Хэвенсби, не так ли, мисс Кингсли? Но теперь он исчез, и мы даже не знаем, жив ли он, и потому... я предлагаю вам сотрудничество на выгодных для нас обоих условиях. Крессида слушала Сноу, подозревая, к чему он клонит и что за сотрудничество имеет в виду, а также что ждет ее в случае отказа. Разделить судьбу Цинны или Поллукса ей не улыбалось, и потому, пока Сноу говорил, она время от времени холодно кивала в ответ. — Мы живем в непростые времена – единство между гражданами Панема нарушено, в дистриктах зреют бунты, и, если так будет продолжаться и впредь, случится страшное. Вы отличный корреспондент, вы хорошо показали себя, снимая Игры и светские мероприятия, и, я надеюсь, вы не разочаруете меня и в дальнейшем. В ваших силах, мисс Кингсли, помочь гражданам Панема понять свою ошибку, свою вину и убедить их в бессмысленности мятежа… Иными словами, Сноу хотел, чтобы Крессида и ее друзья прославляли действующую власть, поддерживая ее пошатнувшийся авторитет и смешивали с грязью преступницу и мятежницу Китнисс Эвердин. — Китнисс Эвердин слишком опасна, — с трудом выговорила Крессида, невольно сглотнув. – И… я не знаю, удастся ли мне оправдать ваше доверие и одержать над ней моральную победу. — О, мисс Кингсли, вы должны понимать, насколько это важно для всех нас. — Хорошо, — согласилась Крессида. – Я подумаю. У меня есть время, чтобы как следует оценить свои силы? — Есть, — Сноу в очередной раз коснулся белой розы в петлице. – До завтра. И учтите – я никогда не делаю подобных предложений второй раз. Впрочем, выбор остается за вами. Разумеется, выбор оставался за ней – выжить, обесчестив себя и предав память Цинны, или разделить его судьбу. И ни один из этих вариантов ее не вдохновлял. Вернувшись в свой офис, Крессида не застала там ни Кастора, ни Поллукса, а на вопрос, где они, Мессала ответил: — В технических помещениях. Проверяют готовность нашего планолета. Они сразу поняли – твой разговор с президентом ничего хорошего не сулит. Иными словами, они готовили бегство. В тот самый Тринадцатый дистрикт, лежащий в руинах с незапамятных времен… Она поняла. И Мессала понял, что она поняла. Обменявшись с товарищем красноречивыми взглядами, Крессида спросила: — Ты с нами? Мессала согласно кивнул. * * * Медийные источники бессовестно лгали – Тринадцатый дистрикт не вымер, но догадаться, что на этой заросшей кустами и деревьями территории течет своим ходом жизнь, было крайне сложно, если не знать заранее. Поллукс знал – и более того, он знал, куда им надлежит идти. И потому Крессида, как и остальные, доверилась надежному проводнику. Ее, конечно, не слишком радовало, что какую-то часть жизни им придется провести в подземельях. Крессида Кингсли все же была капитолийкой, она выросла в комфорте и не привыкла испытывать затруднений и ощутимых неудобств. Но их общее дело стоило затраченных усилий, и одна мысль, что все, что они сейчас делают, - правильно и с каждым шаг приближает к цели, скрашивала незавидность их положения. Как ни странно, но ей даже приятно было встретить в штабном отсеке того самого Плутарха Хэвенсби, невозможного, раздражающего и почти ненавистного. Бывший главный распорядитель Игр улыбнулся давней знакомой своей фирменной улыбкой – загадочной, коварной и немного… провоцирующей. Они обнялись, как давние друзья после вынужденной разлуки, и Крессиду словно током ударило, и даже сквозь блуждающее в подземельях эхо она ощутила, как бешено колотится ее сердце. Но, осознав, что происходящее слишком неловко, и любой неосторожный шаг выведет ее за грани разумного, она отстранилась от Плутарха, убрав его руки со своих плеч. — В моих планах было вернуться за вами в Капитолий, но вы приехали раньше, — Плутарх не скрывал своей радости по поводу их встречи. — Долго собирались, — обозленно фыркнула Крессида. – Только вчера Сноу предложил мне работать на него… а кому, как не вам, мистер Хэвенсби, известно, что делает он с теми, кто отказывается? Вспомните Цинну хотя бы! Хэвенсби чуть прикусил губу. Свет от огромного монитора выхватил из полумрака помещения его красивое хищное лицо, и Крессида отметила, что даже в унылой черной униформе Тринадцатого он выглядит не менее элегантно, чем в алом плаще главного распорядителя Игр. Правда, вот от его излюбленной прически с залитыми лаком «рваными» прядями пришлось отказаться – Тринадцатый не приветствовал любовь к подобным изыскам. — Цинна гордился бы тобою, — он сменил тон на более серьезный, но Крессида уловила в его голосе нотки сожаления. – Наш с ним план перелета казался мне весьма продуманным, но, увы, не все пошло по плану. Реальность гораздо сложнее. — Цинна знал? – Крессида остолбенела, не в состоянии поверить услышанному. – Он… знал о заговоре, знал о Тринадцатом дистрикте? Крессида нервно сцепила руки, пытаясь унять мелкую дрожь. Возможно, она предстала перед Хэвенсби слабой, но была не в состоянии что-то с этим сделать, впервые в жизни злясь на Цинну. Знал, секретничал с Плутархом – и ни словом, ни намеком не поделился с ней! — Это невозможно, — прошептала Крессида, снова проваливаясь в щемяще-порочное тепло его объятий, и теплая волна, пробегающая по телу, приносила облегчение, заставляя на время забыть о боли и злости. Когда Плутарх коснулся губами выбритого участка на ее голове, Крессида шумно выдохнула, вспомнив — точно так же целовал ее Цинна. Он придумал ей эту стильную прическу, он же разрисовал ей голову татуировками. Крессида прикрыла глаза, наслаждаясь иллюзорностью происходящего и не желая стряхивать с себя оцепенение — уводящее от реальности, но такое дорогое… — Итак, нам пора действовать, — как ни странно, голос Плутарха громом среди ясного неба для нее не прозвучал. – Надеюсь, мое предложение придется тебе по вкусу чуть больше, чем предложение Сноу. Ты познакомишься с Китнисс Эвердин, нашей Сойкой-пересмешницей. Тебе предстоит снимать агитационные ролики с ее участием, так что постарайся ей понравиться. И, — он немного понизил тон, — встретишь, возможно, будущего президента Панема. Президент Альма Койн Крессиде не понравилась: высокая, бледная, худая, с очень светлыми, почти белыми волосами, она казалась ожившей ледяной статуей, а ее абсолютно выхолощенный, лишенный эмоций голос больше напоминал автоответчик, чем голос живого человека. — Интересно, в Тринадцатом Дистрикте все такие отмороженные? – усмехнулся Мессала, когда Крессида рассказала ему о своем впечатлении от Койн. — Как ты думаешь, Плутарх ей симпатизирует? – спросила, сама не зная почему, Крессида. Тринадцатый дистрикт внезапно сблизил ее с «невыносимым мистером Хэвенсби», и она даже не заметила, как стала называть бывшего главного распорядителя по имени. Он, похоже, не возражал против подобной фамильярности. — Спроси у него сама, — ответил Мессала. – Вы же теперь на короткой ноге. Крессида болезненно поморщилась – слова помощника ее отчасти задели, хотя и были простой констатацией факта. В последнее время она действительно гораздо больше свободного от съемок времени проводила с Плутархом, чем с коллегами по съемочной группе, и даже в столовой они частенько оказывались за одним столом. — Помнишь, ты назвал меня «лучшим молодым режиссером в Капитолии»? – подшучивала Крессида всякий раз, когда демонстрировала Плутарху свой очередной ролик. – Вот, стараюсь соответствовать. Каждая новая ее работа становилась своеобразным событием, призванным сыграть важную роль в судьбе революции, в судьбе Панема. Плутарх весьма охотно знакомил ее с нужными людьми, хранителями шокирующих тайн, способных изменить многое и раскрыть жителям Панема глаза на те вещи, которые Сноу, по известным причинам, тщательно скрывал. И каждая крупица этих новых сведений стараниями Крессиды шла в эфир. Плутарх ценил ее азарт и горячую преданность делу, находя работу соратницы великолепной, и частенько расспрашивал Крессиду, что она такое делает, что ей удается так зажечь и воодушевить Сойку. Крессида улыбалась и отвечала, что это ее секрет, что ей, как и ему, тоже хочется иметь свои собственные тайны. Иногда они вспоминали Цинну, и теперь уже Плутарх произносил его имя гораздо чаще, чем она. Крессида реагировала на эти упоминания куда спокойнее, чем раньше, не испытывая такой боли и желания утопить в крови президентский дворец. Нет, конечно, она жаждала мести – но теперь ее ненависть была более упорядоченной, контроль над собой Крессида не теряла и, уж конечно, даже думать забыла о своей былой глупой злости на Плутарха. Ясно, что он никогда не был с нею до конца откровенен, а на вопросы вроде: «А как ты относишься к Койн?» отвечал весьма туманно, расплывчато и двусмысленно, но не каждый политик, решающий судьбы мира, может себе позволить быть искренним и делиться чем-то важным даже с друзьями. Раскрывать все карты и демонстрировать слабости – не лучшая тактика, впрочем, некоторые из его слабостей Крессида все же сумела обнаружить. — Которое утро без кофе! – проговорился он однажды. – Кажется, я никогда не смогу к этому привыкнуть! Кофе в Тринадцатом дистрикте был запрещен как непозволительная роскошь и потакание прихотям, но Крессида, когда бежала из Капитолия, об этом не знала и потому предусмотрительно прихватила с собой непочатую упаковку свежих зерен. — У меня есть кофе, — вспомнила она. – Взяла с собой из дома, но за все время даже не притронулась… Если хочешь, помогу тебе нарушить наши правила. Плутарха это привело в полнейший восторг. К счастью обоих, у Кастора с Поллуксом обнаружилась еще и великолепная, технически оснащенная кофемашина. Вдохнув полузабытый аромат, Крессида почувствовала себя злостной нарушительницей, бунтовщицей в лагере бунтовщиков. — Наверное, впервые в жизни делаю что-то недозволенное, — призналась она, ощутив привычный изысканно-горьковатый вкус обжигающе горячего кофе. – Койн будет не в восторге… — Койн придется быть терпимее и снисходительнее. Она не настолько глупа, чтобы не понимать, кто решает ее судьбу и от кого зависит ее дальнейшая политическая карьера, — усмехнулся Хэвенсби, накрыв лежащую на столе руку Крессиды своей теплой ладонью. Расценив ее молчание и короткий вздох как одобрение, он по обыкновению коснулся губами вытатуированных на ее затылке виноградных лоз, пробуждая воспоминания о Цинне. Эти прикосновения и поцелуи были и приятны, и болезненны одновременно, возвращая в прошлое, заставляя вновь испытать нежность к тому, кто ушел навсегда, кого жестоко отнял Капитолий. Крессида не заметила, как с ее губ сорвалось имя Цинны. И в этот момент в ней словно что-то надломилось… Цинна? Но ведь он мертв, хочет она того или нет. — Он целовал тебя так, — догадался Плутарх. – Только не спрашивай, откуда я знаю, я видел – присутствие посторонних никогда вас не стесняло. — А ты? – проговорила Крессида, сменив позу и встряхнув головой так, что ее волосы прикрыли бритую половину черепа. – Как бы ты это сделал? В его глазах мелькнули хитрые искорки – казалось, ее наглость не только не смутила Плутарха, но даже обрадовала. Он улыбнулся, едва заметно приподняв уголки рта, и, взяв ее лицо в свои ладони, медленно приблизил губы к ее губам… — Мистер Хэвенсби! – металлический голос Койн прозвучал словно вылитое на голову ведро холодной воды. Президент Панема, высокая и тонкокостная, из-за серой формы казавшаяся почти прозрачной, стояла в дверном проеме. На ее скупом на эмоции лице не было ни недовольства, ни раздражения, и именно эта бесстрастность больше всего Крессиду и напрягала. – Мы должны обсудить кое-какие вопросы, касающиеся Второго дистрикта. Кстати, мисс Кингсли, — покосилась она в сторону Крессиды, — вас, как режиссера промо-роликов, это тоже касается. * * * — Самая странная свадьба из всех, что мне когда-либо доводилось видеть, — заметил Плутарх, глядя на одетых в одинаково черные блузы и брюки гостей. Но, несмотря на казалось бы унылый вид, все они выглядели счастливыми, а их лица искрились от радости за Финника и его невесту. — Мне все равно, — отозвалась Крессида, — я, как всегда, при исполнении. Вспоминаю, каково это – быть свадебным репортером. Победитель Голодных Игр, любимец Капитолия, Финник Одэйр женится на своей избраннице… Но не вся съемочная бригада отличалась ответственностью и дисциплиной. Поллукс, как она успела заметить – нет, не острый на язык Мессала и даже не Кастор, а именно безгласый Поллукс – решил на время забыть о своей работе и сейчас вполне себе весело проводил время в обществе бывшего трибута – девушки из Седьмого дистрикта. Когда-то Джоанна Мейсон была яркой красавицей, но сейчас это было трудно разглядеть за обритым черепом, болезненно заострившимися чертами лица и непрезентабельной одеждой. — В Капитолии ее мучили. Пытали водой и электрическим током, накачивали веществами, вызывающими кошмары, — Плутарх крепко взял Крессиду за руку, сплетая их пальцы. – Она уже начала приходить в себя, что не может не радовать, хотя бы по ночам не кричит. Но ее боли хватит на двоих. — У Поллукса своя боль, — возразила Крессида. – Он не демонстрирует ее ни мне, ни тебе, но, поверь, она есть. То, что с ним сотворили, остается в сердце навсегда. Странный разговор для свадебного торжества, но такой уж человек Плутарх, с ним не может быть все просто и ясно. Да и свадьба эта не такая уж обычная, а они не обычные гости. — Если позволишь, я на время освобожу тебя от твоих обязанностей, — предложил он, когда резвая и веселая мелодия сменилась медленной и страстной. – Ты ведь еще ни разу не танцевала? — Я не умею, — рассмеялась Крессида, — и, если честно, не очень люблю. И потом, у нас с тобой осталось одно дело, которое мы так и не закончили. Нас прервала Койн, помнишь? — Помню, как же, — Плутарх улыбнулся и слегка приподнял ее подбородок, затем, проведя ладонью по щеке, очертил пальцами линию ее губ, от чего те невольно приоткрылись, впуская его язык. И снова… — Мистер Хэвенсби! – второй раз, уже не смешно. Крессида возмущенно уставилась на Койн, затем краем глаза взглянула на Плутарха, но этот хитрец, как ни в чем не бывало, сохранял свой обычный невозмутимый и язвительный вид. — Мы с мисс Кингсли решили позволить себе немного личного времени. В честь праздника, — объяснил он. — Разумеется, мистер Хэвенсби и мисс Кингсли, вы имеете право на все, — отрезала Койн. – И, возможно, следующей свадьбой станет ваша. И, гордо развернувшись, исчезла из поля зрения. — Она была против празднования свадьбы Финника и Энни, — пояснил Плутарх. – Я с трудом убедил ее, что сейчас, именно сейчас это необходимо всем нам. — И в первую очередь, им, конечно же… — Нам тоже. Хотя, согласись, целоваться посреди зала — не самая лучшая из твоих идей. — Возможно, — согласилась Крессида. – Однако ты не отказался. Они проскользнули между кучками веселящихся гостей и, покинув зал, которому искусственные деревья и цветы придавали подобие праздничного, двинулись в жилой отсек, дважды столкнувшись в коридорах с парочками, покинувшими торжество примерно для того же самого. Остановились они возле комнаты, которую занимал Плутарх. Распахнув железную дверь, он пропустил Крессиду вперед, и, войдя внутрь помещения, та передернулась от холода. — Еще холоднее, чем у меня, — заметила она. — Зато целиком моя — я уговорил Койн отдать мне всю комнату. Моя привычка работать по ночам – не то, что понравится соседу. Холодно и темно, у нее в разы лучше, удобнее, но в его объятиях Крессида перестала это замечать, прижавшись к Плутарху почти до потери дыхания и жадно впитывая в себя его ласки. Ее губы скользили по его лицу, их дыхание смешивалось , и это было до боли волнительно и приятно. Хозяева Тринадцатого дистрикта, расписывавшие их жизнь едва ли не по минутам, не оставляли им времени ни для себя, ни друг для друга, и этот глоток свободы, практически вырванный у Койн, должен был стать для них тем, что и дальше будет вдохновлять ее двигаться вперед. Революция, мечты о свободе – или его руки, обхватившие ее талию, напряжение в сосках, возникшее почти сразу, как только их тела соприкоснулись… Всему свое время. И сейчас было время именно для этого. Все потом. Завтра. Штурм Капитолия и все, что будет дальше, а сейчас – только они. Двое. Освещение в жилых отсеках оставляло желать лучшего, но осязать друг друга казалось ей не менее соблазнительным, чем видеть. В основном на ощупь они помогали друг другу избавиться от ненужной одежды – форма в Тринадцатом у всех одинаковая. Они еще успеют насладиться любовью при ярком свете – позже, когда все это закончится… Беспорядочные ласки, касания на ощупь, легкое головокружение – все это напоминало Крессиде, что она живая и способна чувствовать что-то кроме гнева и боли, испытывать удовольствие, целуясь на ощупь и слегка прикусывая губы. И видеть в нем не идеального призрачного Цинну, а Плутарха – настоящего и неповторимого в своем несовершенстве. Дыхание Крессиды участилось, когда его рука, скользнув по ее бедру и животу, нырнула ей между ног, отчего те сами собой раздвинулись. Она была готова принять его в себя и, судя по ощущениям, — а так упираться в пах мог только пришедший в боевую готовность член, — Плутарх тоже был готов в нее войти. Тем не менее он не спешил это делать и, испытывая не только ее терпение, но и собственное, продолжал сводить ее с ума своими ласками, не оставляя без внимания ни единого участка ее тела. Когда, наконец, он увлек ее на кровать и взял, со всей яростью и азартом, на какую, казалось, только был способен, — Крессида каждой клеточкой своего тела ощутила расслабленность и раскинулась на жесткой койке в не самой удобной позе, не горя, однако, желанием ее переменить. Сквозь неистовое сердцебиение она прошептала: — Я люблю тебя… Это было единственное, что она могла сейчас выговорить, все прочие слова утонули в вихре их страсти, и последним, что она почувствовала, засыпая, было прикосновение теплых губ к ее плечу. Поцелуй же Крессиду и разбудил. Ее ожидал трудный день – первый шаг на подступах к Капитолию. — Китнисс хочет сражаться, — это было первое, что Крессида сказала президенту, когда они с Плутархом спустились в штаб к Койн. – Рвется на передовую… Видимо, Койн была права, что дела личного характера только отвлекают от главного, и сейчас, стыдно признаться, она думала не столько о Сойке, сколько о своем желании сесть поближе к Плутарху, так близко, насколько возможно. — У Китнисс есть командир, Боггз, и решать только ему, — ответил Плутарх. – Перед обедом я должен поговорить с тобой, дать тебе кое-какие указания и снабдить необходимой информацией. Но, в любом случае, ты будешь сопровождать Сойку-Пересмешницу. Как и всегда. * * * — Обещай, что ты выживешь и вернешься, — Хэвенсби прекрасно осознавал, на какой риск идут они все – и Боггз, и Китнисс, и Финник, и, разумеется, Крессида тоже. — Тот, кого ждут, не может не вернуться. Порой Крессиду бесила собственная откровенность – ей казалось, что любовь сделала ее не только слабее, но и глупее, словно содрав с ее мыслей и чувств кожу. С Цинной, с которым она говорила больше намеками, никогда такого не возникало, и у нее всегда оставалось что-то, что принадлежало только ей. Эта же страсть вспыхнула как порох, обнажив и выведя на поверхность даже то, что она сама ни за что на свете не согласилась бы вытащить. Временами это злило ее, даже приводило в отчаяние. — Ты остаешься – присмотри за президентом! — Крессида попробовала вновь войти в нейтральное русло. – Койн хочет убить Китнисс – мне кажется, это так… — Забудь об этом, — небрежным ленивым движением он откинул со лба черную прядь. – Помни одно – я хочу, чтобы ты вернулась. А Китнисс будет рядом с тобой, так что… Еще час она провела, запоминая и заучивая адреса и имена тех капитолийцев, на которых, по словам Плутарха, можно было положиться в трудный час. Все они в свое время пострадали от Сноу и хорошо относились к мистеру Хэвенсби, вряд ли считая его невыносимым. Но прежде чем сесть в планолет, Крессида еще надолго застыла в его объятиях. * * * — Умирать — так во имя цели, а не чьей-то забавы! Победить — так ради всего нашего Панема, и так, чтобы навсегда! Звонкий и воодушевляющий голос командира Пейлор разносился по главной площади Второго, встречая дружные аплодисменты стоявших плечом к плечу граждан всех двенадцати – нет, тринадцати! – дистриктов. Если бы Крессида не была в эти знаменательные минуты занята съемкой, она бы тоже аплодировала и кричала «Ура!» вместе со всеми остальными. Вместе с Сойкой, на чьем лице она тоже время от времени фокусировала камеру. У них впереди оставалось одно – только одно, но какое! – препятствие: напичканный смертельными ловушками Капитолий, через которые им предстояло прорваться к президентскому дворцу. Конечно, умирать никто не хотел, даже во имя цели, и, хотя каждый из присутствующих на площади знал, что на войне жертв и утрат не избежать, все они надеялись выжить , пройти сквозь огонь – и воочию увидеть освобожденный от деспотизма и кровавых зверств Панем. Панем, в котором больше не будет ни жестоких шоу, ни показательных казней, а операторская работа будет состоять в том, чтобы запечатлевать для истории празднование очередной годовщины освобождения. — Мы не умрем, — шепнула Крессида стоявшему рядом с нею Поллуксу. – Мы должны жить и побеждать… во имя свободы! Ответить безгласый Поллукс ей не мог, однако взгляд его говорил куда лучше, чем любые слова, взгляд, в котором, несмотря ни на что, читалась воля к жизни. У Поллукса было то, ради чего стоило жить – у Крессиды тем более. И даже месть за Цинну уже давно вытеснила другое – работа, дело революции. И, конечно же, Плутарх, ставший для нее всем. И сейчас Крессида это чувствовала, как никогда, веря и в себя, и в него, в Пейлор и в Сойку, в каждого, кто стоял сейчас напротив Дворца Правосудия. Плечом к плечу. — Джоанна в Тринадцатом, — Крессиде хотелось поддержать друга. – Ее не взяли в солдаты, ее психика еще не успела восстановиться после всего, что они с ней сделали. Но о ней заботятся, Плутарх лично контролирует процесс ее выздоровления. Читать по губам Крессида не умела и не смогла понять, что хотел бы сказать ей Поллукс, но настроен он был оптимистично, нацеливаясь на победу и на дальнейшую счастливую жизнь в свободном Панеме. Вместе с избранницей. Нет, Джоанна не прошла бы такое. Она бы не выжила, не уцелела в насквозь враждебном Капитолии, запуганная, дрожащая от страха и отголосков старой боли, один на один со своими ужасами, с боязнью воды. Она бы умерла от ужаса в Трансфере – захлебнулась или окончательно сошла с ума. Или же стала бы для них обузой, мешающей двигаться вперед, той, из-за которой могли погибнуть другие… а их «Звездный отряд» и без того слишком многих потерял. Финник, Мессала, Кастор и сам командующий. Из съемочной бригады осталось только двое. Она и Поллукс, доверившиеся Китнисс и преемнице убитого Боггза, лейтенанту Джексон. Они упорно шли вперед, чтобы закончить путь в свободном Панеме. И сберечь память о павших. — Почему они? Почему смерть забрала именно их? Крессида медленно приходила в себя после пережитого в примерочной нелепого дамского магазина. Его хозяйка была одной из тех самых надежных людей, чьими адресами снабдил ее Плутарх, и именно ее лавка оказалась поблизости, когда они больше всего нуждались в помощи. Потом был прямой эфир с президентом в технически оснащенной точке. И было поручение президента Койн провести живую съемку штурма повстанцами Капитолия. Она не знала, на что Койн толкает ее и что ей предстояло снимать. Даже когда в небе появились парашюты, тут же взорвавшиеся на глазах у изумленных миротворцев, у жителей Капитолия и у нее. Парашюты взрывались, оставляя за собой кровавый след, разнося на части детские тела. Сноу. Будь он проклят. Крессида не была врачом, и она ничем не могла помочь несчастным – она была всего-то навсего пронырливым репортером и могла только снимать на камеру исковерканные трупы, валяющиеся в лужах крови детские руки и ноги. Едва сдерживая рыдания и страдая от собственного бессилия. Это были очередные Голодные Игры. Семьдесят шестые. Самые короткие и самые ужасные. * * * Поникшая и словно выпотрошенная подчистую, Крессида вернулась в опустевший президентский дворец. Казалось, прошли года с того дня, когда после аудиенции у Сноу она села в планолет, отправляясь навстречу своей новой судьбе - яростная, решительная, энергичная. Сейчас она изменилась, изменился и Капитолий – не только ее выжгла революция, произошло это и со столицей, и со всеми ее обитателями. Она словно выгорела – и не только гибель друзей была тому причиной. Несколько дней назад Крессида, вдохновляемая речами Пейлор и созданным не без ее участия образом Сойки-Пересмешницы, еще истово верила в их возможность изменить мир к лучшему, сейчас же от этой веры ничего не осталось. Взрывы, ловушки, боль и смерть – вот что представляла собой их война, а не те красивые картинки, которыми она щедро начиняла свои ролики. С выжившими товарищами по «Звездному отряду» Крессида встреч избегала. Кроме Поллукса – он хотя бы не задавал ей нелепых вопросов. Иногда к ним присоединялась Джоанна, которая стараниями лучших врачей Капитолия уже шла на поправку, и они с Поллуксом держались за руки и смотрели друг на друга так, как будто были знакомы уже не один год. Они понимали друг друга без слов. И однажды Джоанна упомянула в ее присутствии Плутарха и поинтересовалась, виделась ли с ним Крессида после возвращения. — Представляешь, он не вылезает из кабинета Койн! Готовит ее к инаугурации, должно быть… и это после ее выдумки с парашютами! – Джоанна злилась так же, как и год назад на интервью трибутов. В ее черных глазах плескалась рвущаяся наружу ярость. Крессида ошарашенно уставилась на Джоанну. — Значит, это дело рук Койн? Это не Сноу? Зачем ей это? – в отчаянии выкрикнула Крессида. — Хотела настроить против Сноу его собственную гвардию… среди убитых и дети миротворцев были! – Джоанна криво усмехнулась. – Даже не знаю, жалеть их или радоваться, что эти уроды с пистолетами наконец-то прочувствовали на своей шкуре, что это такое – терять тех, кого любишь! — Плутарх знал? — Понятия не имею, — Джоанна пожала плечами. – Но после всего этого он словно прописался в ее кабинете... ну, и с Хеймитчем иногда по коридорам шепчется. С Гейлом тоже. Да не нервничай ты, — Мейсон попыталась успокоить Крессиду, видя, как та помрачнела. – Может, он отраву ей в кофе подсыпает… Крессида почувствовала, как ее мир рушится второй раз – она утратила не только веру и огонь внутри себя, не только друзей. От нее ушла и любовь. Нет, конечно же, Плутарх желал ее так же, как и прежде, и не собирался разрывать с ней отношения – но она не хотела отношений с приспешником Койн. И не хотела больше работать на Капитолий, не хотела снимать для новой преступной власти видео. Хватит с нее вранья. Застать мистера Хэвенсби (после того, что Крессида узнала, ей уже не хотелось называть этого человека по имени) в его собственном кабинете было нереально, но Крессиде все-таки удалось дождаться вечера, когда все политические дискуссии и обсуждение планов по захвату мира закончились до завтрашнего утра. И, входя в его кабинет, Крессида не ощутила ни радости от встречи с любимым, ни удовлетворения – только ужасающую пустоту в душе. — Добрый вечер, мистер Хэвенсби, — ее тон был подчеркнуто официальным. – Война изменила многое, изменила она и всех нас, и я поняла, что не хочу больше заниматься тем, чем раньше. Я прекращаю свою репортерскую деятельность. Хэвенсби посмотрел на нее из-под полуопущенных ресниц, и в выражении его лица даже промелькнуло понимание. — Хорошо, — произнес он, отложив документы. – Вы уже придумали, чем будете заниматься, мисс Кингсли? — Еще нет. Но работы на телевидении с меня хватит. — Хорошо, мисс Кингсли, я не собираюсь вас удерживать, но, — он хитро прищурился, — не сегодня и не сейчас. Завтра. После вашего заключительного задания. — Завтра? – переспросила она. — Завтра состоится казнь президента Сноу. Мисс Эвердин, нашей Сойке-Пересмешнице, предстоит сделать последний, завершающий выстрел. Выстрел, который положит конец тирании и произволу и станет первым шагом на пути к справедливости. Я рассчитываю на нее и желаю, чтобы ты запечатлела этот выстрел для истории. — Я должна снять ролик о казни Сноу? – Крессида не находила слов от возмущения. – Должно быть, вы еще не поняли, что сейчас происходит в Панеме! Или Койн так усыпила вашу бдительность своей гениальной ложью? Она подставит вас так же, как подставила меня, заставив снимать на камеру расправу над детьми из Капитолия!.. Хэвенсби хищно улыбнулся. — Я лучше вас и лучше кого бы то ни было знаю, что сейчас происходит в Панеме, и я надеюсь, что Сойка сделает правильный выбор, а вы… Сделайте это ради тех, кого вы любили! — Вы хотите сказать – ради вас? – Попытка Плутарха манипулировать ею возмутила Крессиду. — Не ради меня. Ради Цинны, Мессалы, Кастора – ради всех, кто погиб, сражаясь за свободу. У нее невольно вырвался короткий смешок. — Хорошо, — сказала она как можно холоднее и бесстрастнее, пытаясь копировать интонации Койн. – Ради них – сделаю! * * * На площадь перед президентским дворцом они уходили втроем – Крессида, Поллукс и Джоанна. — Итак, господа, — подчеркнуто торжественно проговорила Джоанна, пародируя ведущего Игр, — добро пожаловать на очередные Голодные Игры! Игры, в которых будет участвовать сам бывший президент Панема Кориолан Сноу! — Только удача вряд ли окажется на его стороне, — заметила Крессида. – Да и на нашей тоже… Спасибо Джоанне – ее колкие реплики хоть как-то отвлекали ее от тяжелых мыслей и привносили в происходящее изрядную долю здорового цинизма. А без цинизма невозможно было смотреть на пеструю толпу, запруживающую площадь и готовую узреть очередное кровавое представление. К столбу наручниками был прикован Сноу , на балконе Койн держала торжественную речь. Два тирана – свергнутый и грядущий. Два кровавых палача. И пристально глядящий на них обоих, но гораздо чаще – на Китнисс Эвердин, – теневой правитель, изворотливый хитрец. Бывший распорядитель Игр. Крессида успела заметить, что ради такого торжественного случая он попросил своего стилиста сделать ему его любимую прическу, с залитыми лаком прядями. Красивый, эффектный, самодовольный… Крессида сама не до конца понимала, почему она продолжает любить этого человека, несмотря на его коварство и низость, но ей отчаянно хотелось, чтобы последняя стрела Китнисс пронзила его сердце, а не Сноу! Хэвенсби тоже был виноват в случившемся, он поддерживал Койн, поддерживал ее гнусную политику… Пускай она выстрелит в Хэвенсби, и тогда действительно все закончится!.. Нет, в Хэвенсби Китнисс стрелять не будет, Крессида это знала, но как, черт возьми, она жаждала именно такого исхода. Этот выстрел избавил бы ее сразу от всего – и от ненависти, и от этой дурацкой страсти… Ее мысли прервал свист вылетевшей из лука Китнисс стрелы. Стрела пролетела мимо Сноу и устремилась дальше. И когда она наконец достигла своей цели, Крессида ощутила долгожданное облегчение. Да. Он был прав. Теперь действительно все закончилось. Именно так, как должно было закончиться. Красивый выстрел. Вот только камеру она уронила, и этот чарующий миг не удалось запечатлеть. Подняв камеру с мостовой, Крессида сквозь мчащийся в сторону Сноу людской поток направилась к президентскому дворцу – не сняла сам выстрел, так снимет хотя бы результат и насладится триумфом справедливости. Крови на мертвом теле было совсем немного – Китнисс стреляла так, что большая часть крови излилась в кишки, а не наружу. Но враг был мертв. Тирании пришел конец. — Она не разочаровывает, наша Сойка, — знакомый голос и тепло любимых рук на талии заставили Крессиду обернуться. Плутарх притянул ее к себе, и Крессида в какой-то неуемной радости обхватила руками его шею и прильнула к его губам. Она целовала его так, как будто извинялась за свои подозрения. Он знал. Он сам все подстроил, чтобы одновременно убрать и Койн, и Сноу, с которым сейчас расправлялась взбудораженная толпа! — В самом деле – с тиранией покончено, — проговорил он. – Конечно, мы глупые неразумные существа с плохими воспоминаниями и большим даром саморазрушения, но кто знает… Может быть, в этот раз мы научимся? — Ты знал, — прошептала Крессида, запустив пальцы в его волосы, жесткие от проделанной над ними работы стилиста. – Ты знал все с самого начала. И ты хотел, чтобы свершилось именно это! — Разумеется, — кивнул Плутарх. – Китнисс весьма отчетливо представляет, кто ее враг, и она абсолютно верно истолковала наше с Хеймитчем поручение. А еще – я посоветовал бы тебе в силу переменившейся обстановки как следует подумать, стоит ли тебе в самом деле уходить с телевидения. Но, разумеется, последнее слово всегда остается за тобой