Кошечка

      Он перелистывает очередную страницу похабного чтива, в раздражении откидывая голову на подушку. Какаши надеется охладиться приятной белой наволочкой — единственной, наверное, вещью в его бедной пропаренной квартире, которую еще не затронуло это противное солнце, решившее, по-видимому, спалить тут всё к чертям собачьим.              Паккун на такое его ругательство презрительно дефилирует в другую комнату, оставляя его в одиночку бороться с непобедимым врагом. Какаши даже стонет от безнадеги: вот в чем он так провинился, что окна его квартиры выходят на солнечную сторону, а?              Он старый, усталый, немощный человек, любимыми (и единственными, честно говоря) развлечениями которого являются книги понятного содержания, теплая постель, чтобы в ней спать, а не то что вы там наверняка подумали, ну и ночные прогулки по Конохе. Не утренние! Ночные.              Жаль, одна наглая ветка сакуры совершенно не понимает простых человеческих истин, продолжая биться в окно. Какаши даже поднимается с кровати, кровожадно усмехаясь и представляя, как отрежет эту ветку, чтобы не мешалась, когда вдруг осознаёт, что стук доносится из другой части квартиры.              Он недовольно шаркает до входной двери, открывая глазок. На лестничной клетке обнаруживается его бывшая ученица, про которую он вспоминал, только когда она тащила его за руку в Госпиталь на плановый осмотр.              В остальное время, к его собственному стыду, Хатаке предпочитал не думать об этой упертой девушке. Слишком много у нее было лишней энергии. Слишком сложно было ей — не энергии — противостоять.              Какаши ворчит, но дверь всё же открывает. Не будет же Харуно стоять там как бедная родственница.              Правда, он почти сразу жалеет о своем решении, когда Сакура, восторженная и улыбающаяся, оглушительно чихает, а после возмущается, как же у него тут всё грязно и вообще помещение надо проветрить.              — Вы еще не поддались этой весне, как я вижу! — смеётся она, бесцеремонно проходя на кухню и плюхаясь на единственный табурет. Какаши неловко замирает в проёме: что теперь? Она так и будет пялиться на него своими зелеными глазищами, лишний раз напоминая о своей молодости?              Признаться, его бесит эта её детская непосредственность. Сидит вон, ногами болтает. Саке ей, что ли, налить?              Да. Настроение у него дерьмо, и в его доме никто не будет улыбаться, пока он сам этого не захочет. Вот нравятся ему зашторенные окна на кухне, так что пусть Харуно Сакура перестанет тянуть к ним свои цепкие пальцы, чтобы впустить свет в его скромную обитель.              — Весна — самое отвратительное время года. Вырастешь — поймешь.              О, его тошнит от своего напыщенного тона. Как будто Сакура ребенок. Но просто на ум больше ничего не приходит, а книга, которую он благополучно оставил в гостиной, еще не дочитана, и Какаши в силу чисто эгоистических соображений хочет спровадить яркую Харуно побыстрее, потому что он любит читать в темноте. И на кухне сидеть в темноте, да.              — Вы немного странный, сенсей, — она с подозрением осматривает его, но причины недовольства не находит. Эти причины гораздо глубже, чем она может увидеть. Эти причины с болью отзываются в его сердце, и Какаши все-таки проходит к шкафчикам, доставая бутыль с настоявшимся саке.              Пресекая её возмущение («Я вообще-то не пью!»), Хатаке разливает жидкость в сакадзуки. Тем временем заинтересованный нежданной гостьей Паккун высовывает нос из-за двери другой комнаты:              — Сакура? Мой тебе совет — оставь этого старика доживать его последние деньки, а мы с тобой гулять пойдем! Я соскучился-я-я…              Паккун строит глазки, и Какаши резко выпивает прямо из горла, не успев налить еще и себе. Да как этот… этот… пёс вообще заикнулся о таком перед Сакурой?! Да он в самом расцвете сил!              Хорошо, что Харуно не обращает на Паккуна свое дорогое внимание, переключаясь на сакадзуки. Неуверенно опрокидывает стопку и отчаянно краснеет.              — Забавно… ты не поддался весне, а я уже поддалась на твое предложение выпить с утра пораньше.              Это еще что… Да они только начали! Впрочем, спаивать свою драгоценную ученицу он не имеет права. В конце концов, у нее работа. Может, парень есть… А может и нет. Было бы лучше, чтобы не было. Его это обстоятельство почему-то странно успокаивает, даря какое-то ощущение стабильности в быстро меняющемся мире, за ритмом которого Какаши, конечно, не успевает.              Её реплика о его способности склонить её на сторону «зла» по-своему мила и безобидна. Он даже посмеивается в кулак — тихо так, да и через маску не видно его расплывшихся дрожащих губ, но Сакура всё равно замечает его веселье. И тут же взрывается:              — Сенсей! Я тут пытаюсь сделать так, чтобы вы не зачахли в этом чертовом фамильном склепе!              Какаши, конечно, таких оскорблений в адрес своей холостяцкой квартиры не потерпит. Даже если Сакура и действует из лучших побуждений, завлекая его на улицу. Нет, нет и еще раз нет.              Может, она и загулявшая милая кошечка, но вот он что-то староват для таких игр.              Однако Сакура идет ва-банк, неожиданно обращаясь к нему по имени:       — Не надо меня недооценивать, Какаши. У меня все навыки идеальной куноичи.              — Я и не сомневаюсь, я же тебя учил, — парирует он, но, если честно, уже начинает беспокоиться о возможных последствиях. Как знать, на что способна Харуно Сакура, когда дело касается уговоров…              И действительно, она пьет еще, коварно усмехаясь:              — Ну-у, некоторым вещам ты всё же меня не учил. Например, я научилась навыкам флирта.              — Серьезно? — Какаши даже поперхнулся, неосознанно воссоздав в уме обольстительный розоволосый образ. А Харуно продолжила напирать:              — Я миленькая и могу соблазнить тебя, если захочу. — Еще и улыбнулась так… так… предвкушающе!              Точно. Миленькая кошечка. И опасная, черт возьми. Он собак любит, а тут такое.              Чтобы только немного досадить ей, Какаши необдуманно выдаёт фразу, о которой пожалеет спустя десять долгих — ужасно долгих — секунд:              — Не переживай, ты уже это сделала.              Черт возьми, что он только что сказал? Вот и Сакура удивленно расширяет свои бездонные глаза, приподнимая розовые брови и всем своим видом показывая, что это, конечно, конкретный такой перебор.              Ну да. Перебор. Зато правда.              Однако молчать и смотреть на нее, такую ошарашенную, ему хочется меньше всего. Наверное, поэтому он бросает первое, что приходит в его глупеющую и седеющую голову:              — Может, пойдешь уже?              Это выглядит так, будто он её прогоняет. Ужасно. Ну не умеет он говорить правильные фразы!              — Только с тобой.              А Сакура — умеет. Иначе почему его сердце меняет ритм на сумасшедший, грозя выскочить из стареющего тела? Какаши не понимает. Он редко испытывает такие сокрушительные эмоции.              Может, это даже первый раз.              — Ты сейчас зациклилась на том, чтобы вытащить меня из моей уютной квартирки. Думаю, в деревне есть целая куча нормальных молодых людей, которым перспектива прогуляться с тобой по весенней Конохе будет казаться чем-то из разряда сбывшихся мечт...              Чем больше он говорит, тем сильнее Какаши кажется, что и он сам принадлежит к этой куче. Просто Сакура так умоляюще на него смотрит.              И он, конечно, не может ей отказать.              

***

             «Какой же дурак», — думает Харуно, глядя на то, как этот неуверенный в своей обаятельности мужчина придирчиво разглядывает себя перед зеркалом. Ой, и так ведь весь закрылся, и маской, и пальто…              Какой же Какаши все-таки дурак, мечтательно думает она, ведь ей не важна весенняя Коноха — с Какаши, стеснительно засунувшим руки в карманы, расцветает она сама.              — Смотри, цветки сакуры распустились! — удивленно восклицает Хатаке, наконец выйдя на улицу, и даже вынимает из кармана руку, чтобы тут же схватить за запястье мгновенно вспыхнувшую Харуно.              «Точно дурак!» — констатирует Сакура, сжимая его горячую ладонь чуть крепче.