Принципы

У каждого человека есть принципы, которым он следует на протяжении всей своей жизни. Так проще, так легче. Но когда что-то выходит из-под контроля, принципами приходится поступиться. Наоя Зенин — неизвестная переменная. Он ломает привычный порядок, установку, наводя полный хаос. И значений у него не просто множество — их бессчетное количество. Наоя не имеет принципов, потому что они его сковывают, не забывайте, он — апогей неустройства. Личная головная боль Тоджи Фушигуро, всегда прямолинейного и спокойного. Его сложно сбить с привычного пути, ведь он имеет принципы, главный из которых — не спать с вертлявым пацаном, желающим завалить в постель отброса своего клана, двоюродного братца. Змеей извивается, ластится обманчиво медленно, трется своей чешуйчатой шкурой, задушить хочет, вцепиться клыками в кожу и пустить яд. Но кожа Фушигуро — непробиваемый панцирь, не подойдёшь так близко, как бы ни старался. Как и все пресмыкающиеся, Наоя сбрасывает старую шкуру, меняет на новую, более красивую, более блестящую, чтобы заманить жертву в умело расставленную ловушку. Только вот Тоджи так просто в ловушку не попадает, закрывшись от него в своем жилище. Пацан щерится на все отказы подобно гадюке, шипит громко, но все же отступает до новой линьки, дабы попытать удачу снова. На деле же, вместо красивой шкуры — разные личины Зенина, которые тот меняет с постоянной периодичностью, вместо твёрдого панциря — те самые принципы Тоджи, непреклонные и стальные. Сравнения наиболее точного не найти. Наоя Зенин отставать не хочет абсолютно, напирает и напирает, пока еще есть запал, иначе придется прибегнуть к другим способам. И почему из всех соклановцев ему досталась именно эта заноза? Причина кроется в силе. Тоджи, не имея того, чем так хвалятся в его семье, ставит все на физическую мощь, тренируется ежедневно, превосходит пределы, готовится к уходу. Поместье Зенинов — яма с ядовитыми змеями, не удивительно, что отпрыск их, единственная надежда и будущий глава, такой же, только более хитрый и смертоносный. За красивой маской таится тьма чернее ночи, опаснее яда, капающего с острых клыков. Пацан каким-то непостижимым образом подобрался к Тоджи ближе всех, обернул свою заинтересованность силой в яркую и пошлую обёртку низменного желания. Нос задрал высоко, кинул пронзительный взгляд с вызовом. "Смотри, я могу идти наравне с тобой", выплёвывает броско. "Обойду тебя, будь внимательным", щурит узкие глаза и скрывается, оставляет мерзкое послевкусие меди в глотке. За всеми этими словами скрывается страх остаться в одиночестве, Наоя нутром чувствует подвох, потому и цепляется за последнюю нить, удержать хочет. А у Тоджи принципы, не позволяющие оставаться здесь и дальше, пацан для него не значит ровным счётом ничего, чтобы ими поступиться. Наоя познает индустрию моды и красоты постепенно, чувствуя себя в своей стихии. Сметает с прилавков все, что кажется подходящим, довольный новым приобретением. Красится всегда ярко, броско, но макияж наносит гармонично, будто был рождён для этого. Стрелки по-блядски длинные вырисовывает с усердием, острые как лезвие нагината, до самых бровей, губы вымазывает помадой ненавистно алой как кровь врагов, ресницы тушью удлиняет — перед Тоджи красуется. "Я красивый", шепчет довольно, глядя на себя в зеркало. "Челюсть не оброни", говорит ему, актерски глаза закатывает, но все равно ищет одобрения. Тоджи нет дела до чужой красоты — он занят тренировками и самосовершенствованием, отмахивается от братца, как от назойливой мухи, не обратив внимания даже на недовольный возглас. Не интересует его отпрыск зениновский ни с косметикой, ни без. Наоя статуей замирает, красные губы кривятся в злой усмешке, он исчезает в своих покоях, окинув напоследок взглядом презрительным. "Отброс", шипит под нос, зубы сцепляет покрепче, лупит по груди — за клеткой из рёбер сердце стучит суматошно от досады. Снова не получилось. Наоя волосы сам себе обесцвечивает почти до кончиков, корнает ножницами как вздумается, чтобы не было никакой схожести с соклановцами. Белый и черный на голове, хаос под стать ему. Наое нравится, теперь-то Тоджи должен обратить на него внимание. Перед зеркалом другой человек — лицо, вымазанное косметикой, хищные черты которого не скрывает даже она. Причёска новая. От Наои не остается ничего, осыпается постепенно, он старую шкуру сбрасывает еще раз — появляется на свет новая личина. Отец недоволен сыном, главная надежда клана не думает о будущем, вверяет всего себя в эксперименты с косметикой. Он все еще думает, что это подростковый бунт, пройдёт, мол. Только вот пацан не хочет с косметикой расставаться, пробует новые варианты, все ради того, чтобы взгляд одного был направлен только на него. И Тоджи действительно смотрит, но как-то странно, будто дыру выжигает, а Наоя плавится каждый раз — шкура новая пришлась его кузену по душе, он доволен. Треплет волосы пацана — солома вместо мягких прядей. Хватает их пальцами почти грубо, в сторону оттягивает, Наоя не сопротивляется, позволяя делать все, что тот захочет, главное, ему нравится к нему прикасаться. Не истинный Зенин он больше, одна фамилия осталась, отрёкся от сестёр и братьев, глядит на них с отвращением, высокомерно поджимая накрашенные губы. Он только на Тоджи смотрит, вздыхает с едва скрываемым восхищением, любуется его силой, но на него больше не равняется, ему достаточно и мимолётного внимания, которым одаривают. Наоя сам прокалывает себе уши. Тоненькой иглой пронзает мочки, от боли кривится, но оно того стоит. Кровь скатывается по шее струйкой, белый воротник алым пачкается. Наоя этот цвет не любит, еще свежи в памяти картинки, как Наобито Тоджи наказывал. Отхлестал прилюдно в назидание остальным, отвратительный шрам на губах оставил. Он тогда отца возненавидел до пелены перед глазами, хотел заступиться, но брат осадил — ему защитники не нужны, сам справится. Тоджи проколы замечает, серьги в ушах блистают, привлекая внимание. Он трогает пальцами едва зажившие мочки, и кровь крупными каплями стекает по пальцам, окрашивает их в ненавистный Наое алый. Зенину больно, но он вновь терпит, а после глаза широко распахивает, когда старший брат ее слизывает, смакует на языке. Сердце бьётся в суматохе, чеканит каждый удар, грудную клетку пробивает. Они пересекаются взглядами на долгую секунду, и Наое кажется, мелькает что-то в отрешенном взгляде Тоджи. Первый звоночек в ушах отдаётся подобно удару о гонг, его лихорадочно подбрасывает в неясном трепете и подчинении. Кровь его понравилась Тоджи. Наоя проскальзывает ночами в тесные покои Тоджи, брезгливо поднимая полы хакама, дабы не запачкать, и просит больше боли в надежде на то, что ему не откажут. И Тоджи, переступая через принципы, эту боль дарит — она острая как нож; шершавая как веревки, обвивающие тело, а еще обжигающе горячая как те унизительные пощечины. Увечья он наносит грамотно, не скупается на приложенную силу, каждый раз доводя Наою до грани, за которую толкает резко. Тоджи надеется, что этого хватит, чтобы утолить голод, живущий внутри Зенина, продолжать в том же духе у них больше не выйдет — Наобито синяки и царапины замечает, смотрит на сына подозрительно долго, а потом свой взгляд переводит на ошибку клана побочной ветви. Он будто знает их грязную тайну, потому презрительно поджимает губы и спрашивает Наою о ссадинах не скрытых за воротом кэйкоги. Сынок его манерно кланяется и извиняется за неосторожность, лжёт каждый раз искусно, прикрываясь тяжелыми тренировками, и Наобито верит. Все попытки Наои зайти дальше Тоджи пресекает, смотрит на брата отчужденно и отправляет восвояси. Наоя и в глаза преданно заглядывает, и у ног вьётся, словно беспризорная псина, и вымаливает немного внимания — делает все, чтобы его заметили. Только ответной страсти нет и не было никогда, воображение Наои картины рисует красивые, где его берут грубо, с особой жадностью. Он сам себя этим губит, от реальности отмахивается и утопает в иллюзиях нужности, нежно гладит шрамы на руках, оставленные человеком, которым покорен. Планы и надежды осыпаются как карточный домик в тот день, когда Тоджи уходит. Наоя себя преданным ощущает, стоит услышать из уст брата новость. Он без него здесь сгинет, отравится своим же ядом, а соклановцы его сожрут, как только почуют запах слабости. С Тоджи он себя цельным чувствует, склеенным по кусочкам, одному нельзя оставаться ни в коем случае. Наоя на его руках виснет, кричит проклятия, слезы смаргивает, тушь по лицу размазывает. Такой жалкий сейчас, он был когда-то статным и сильным, кричит о ненависти, остановить пытается, но властный взгляд заставляет пасть на колени — тело помнит настоящего хозяина, млеет предательски. Наоя оказывается покинут тем, кому поклонялся. Наоя себя терзает. Острым ножом старые шрамы перекрывает новыми, слова на руках выводит: "Омерзительный"; "Грязный". Захлебываясь в слезах смотрит в зеркало и видит там только блеклую оболочку себя старого, теперь он полностью разбит, как и отражение, покрытое сеткой из трещин. Старая шкура сбрасывается тяжело, будто с носителем расставаться не хочет, он безжалостно ее отдирает кусками, кровью обливается. Новая личина лучше оказалась, красивее и смертоноснее. Он косметику наносит по новой — стрелки теперь еще острее, помада еще ярче, тушь — водостойкая. Может, принципы Тоджи остались теми же, но Наое по душе меняться.