ротманс с кнопкой.

      мальчишка кровь с молоком. в его глазах целая жизнь. его души хватит на всех, а ума, чтоб егэ на 280 баллов сдать. глаза, что цвета зелёного чая, путь осветить готовы, а отблески золотые красок в чужие жизни добавить. он совсем не такой как они, он не пьет что-то крепче пива, не курит отвратительные ротманс с красной кнопкой, не крутит косяки по ночам и не барыжит ими за гаражами. ваня — мечта всех девочек, любимец учителей, гордость родителей и предмет воздыхания кудрявого серёжи.       а серёжа — человек проеб. его смех звонкий, но пустой, шутки смешные, но грустные, глаза яркие, но бездушные, а улыбка кривая, хоть и родная. он не любимец учителей, не гордость родителей, не предел мечтаний всех девочек, но предмет воздыхания идеального вани.       одному богу известно, как их в одну лодку занесло.       в квартире громко и пахнет травкой. в квартире музыка играет так, что голосов чужих не слышно. тут пьяные подростки танцуют под ламбаду, пока другие целуются на диване грязно и страстно. в них нет любви, только похоть и глушащий все эмоции алкоголь в перемешку с травой.       ване тут не нравится, но ване нравится сережа, который олицетворением всего этого является. он громко смеется с аминой, которая ему что-то на ухо шепчет кричит, потом за талию ее обнимает, прижимая к себе покрепче. они друзья, но с привилегиями. в их жизни все идёт с частичкой «но».       все хорошо, но кажется мы проебались.       я тебя люблю, но мы не можем быть вместе.        я не алкоголик, но это единственный способ расслабиться.       я больше так не буду, но я тебе точно лгу.       — будешь? — спрашивает слава, протягивая ване косяк.       — нет.       и славе как-то все равно, он из вежливости это делает, просто потому что тут все делиться привыкли. тут как в советском союзе все общее, все родное. пиво твоё, но его обязательно попробуют все. сигарета твоя, но ее обязательно пустят по рукам.       атмосфера мерзкая, пустая и колючая, словно лианы, что шипами в кожу впиваются до боли нетерпимой. и ване здесь плохо, неуютно и отвратительно, когда он в очередной раз замечет, что наташа с вадимом чуть ли не сношаются прилюдно. его все это бесит до невозможности, он не понимает, почему всем так хорошо, почему это эстетикой российской реальности называют, почему потом взрослые тети и дяди по этому скучают. просто бессмертных другой, он мнимый интеллигент, с четкими рамками моральными. нет секса без любви. нет поцелуев без симпатий. нет пьянству и наркотикам. и как только его угораздило в пешкова влюбиться, у которого все ванины «нет» — принципы жизни.       рядом с ним девчонка садится, он совершенно ее не знает, но от неё пахнет ванилью и клубникой, она трезва и кажется, что тоже не особо довольна своим нахождением здесь.       — эвелина, — с широкой улыбкой тянет она, протягивая руку парню.       — ваня, — неохотно отвечает мальчишка, руку женскую пожимая.       она красива, ее руки — настоящий бархат, голос — услада для ушей, внешность принцессы и принципы моральные, наверное, такие же как и у самого вани. чем пара ему не идеальная. а тем, что он любит другого. от него всегда пахнет табаком и руки грубые, холодные, а голос с баса сорваться на фальцет может в миг.       эва рассказывает ему что-то, вопросы задаёт, а бессмертных лишь кивает и односложно отвечает, не имея никого желания с ней говорить, его глаза прикованы к серёже, что амину зажимает в углу комнаты, его губы касаются чужих, и это настоящая пытка, потому что на этом месте хотелось бы оказаться самому.       — вань, слушаешь?       — да.       она болтает о кино, о музыке, искусстве, пока русоволосый мирзоеву взглядом сжигает. ваня ненавидит себя за то, что он слишком правильный, ненавидит свою слабость, ненавидит свои чувства, они не тому человеку предназначаются, совершенно не тому.       бессмертных даже не замечает, когда собеседница его пропадает, да и хуй с ней. он голову на спинку дивана запрокидывает, размышляя о чем-то далёком.       — че не понравилась, что ли? — возникает совсем рядом до дрожи знакомый голос.       серёжа.       — ты про кого? — вопрошает парень, на «друга» глядя.       — про эву.       он падает рядом, слишком близко, чтоб быть правдой, но слишком далеко, чтоб в чувствах признаться. пешков обкуренный, пьяный, весёлый, его улыбка развязная, нелепая, но родная. и ванино сердце даже пару ударов пропускает при взгляде в пустые карие глаза.       — ты же знаешь, я не хочу отношений.       и тут должна быть приписка «со всеми, кроме тебя». но русоволосый смирился, что серёжа лишь в его сокровенных мыслях любящий парень. ему даже не больно уже от осознания этого, просто тупо и неприятно.       — да ладно, она девочка классная, ты присмотрись, такая же как и ты, умница, красавица.       и голова пешкова на ванином плече оказывается, кудри щекочут шею, пока серёжа как ни в чем не бывало прикрывает глаза, а в голове его вертолеты летают да звёздочки блестят.       — ванек, пошли покурим.       — пошли.       и он бы никогда и ни с кем не пошёл, но это ощущение редкой близости заставляло идти против самого же себя. ванины чувства к кудрявому вообще многое в жизни парня под вопрос ставили, рядом с ним все принципы куда-то испарялись.       на балконе холодно и зябко, мартовские ночи все ещё холодные, а они стоят на бетонном полу в одних лишь носках, а из тёплой одежды на них лишь флисовые толстовки, что согревали лишь едва.       серёжа курит тот самый ротманс с красной кнопкой, пока ванина сигарета лишь тлеет от ветра. он все же не курит, просто стоит рядом, и будь кудрявый чуть трезвее, он точно бы за это предъявил, как за напрасное использование жизненно важных ресурсов.       — ванек, — вновь тянет сергей, опираясь на собственные руки головой, потому что ноги его держат слишком слабо, — ты целовался когда-нибудь с мальчиками?       и от такого вопроса ваня аж кашлять начинает с непониманием на друга глядя, в его взгляде читается: «что за хуйня?». а в голове лишь «хотелось бы, но только с тобой» условным баннером горит.       — нет.       а серёже похуй на чужой ответ, он неустойчиво вперёд поддаётся, худощавое тело руками обвивает и целует, мажа губами сначала куда-то по щеке. губы пешкова горьковатые от травки и коньяка, сухие и потрескавшихся, вовсе не такие, какими их ваня представлял, но до этого сейчас совсем нет дела. он отвечает неуверенно, сминая чужие губы, и под натиском мальчишечьей страсти тот старается все делать более нежно, не уводя столь желанный момент в тупую похоть.       — я блевать, — звенит у бессмертных в ушах, когда тот только открывает глаза.       серёжи уже нет на балконе, а ваня стоит с выражением лица настолько глупым, что тут и карикатурное изображение не нужно.       и этого он так желал? да.       и об этом он мечтал с 9 класса? да.       и об этом он будет жалеть? точно да.       серёжа об этом на утро даже и не вспомнит, а ваня не напомнит, потому что он слаб. и так и останется все это тяжелым грузом на душе, оставляя за собой новый шрам на сердце, что все так же влюблено и трепещет только лишь при одном взгляде на кудрявого.       и бессмертных ни на одной вписке больше не появится, потому что это слишком мерзко и потому что боится снова обжечься о пьяный поцелуй с предметом воздыхания.