Нежность

Невзоров проснулся и со стоном потянулся, осторожно переворачиваясь на спину. Под спиной пискнуло: — Александр Глебыч! Шея протестовала, но Невзоров все же обернулся. Полупридавленный мальчик розовый и хорошенький с опухшими губками, сложенными в аккуратное ожидающее «О», завозился, вытаскивая себя из-под Невзорова и становясь на колени. Невзоров скрипнул зубами, некоторые все еще были собственными, чем он втайне гордился, и буркнул: — Проваливай. Мальчик вероятно был здесь уже не в первый раз, потому что резво спрыгнул с кровати и ускакал в душ. Невзоров решительно не помнил ни лица, ни вполне задорной задницы. Все они, студенты, магистранты, аспиранты были одинаково душистые и ухоженные, подбритые, а то и вовсе обезволошеные, с европейским маникюром, не теряющие достоинства, тугие и приятные на ощупь… Скучные. Невзоров знал, где живет настоящее, знал, что нет ничего лучше, чем стертые о жесткий брезент колени, грязные обломанные ногти, раздирающие спину, поцелуи, воняющие табаком, сосновые иголки, путающиеся в волосах. И говно, да, не без этого, но какая разница там, где пахнет кровью и дымом, где темно и может шарахнуть в любой момент так, что ты не договоришь стыдно-нежное: «Сашенька», «Алешенька» или «Никитушка», разбрызгивая внутренности вместе со спермой. Этот острый контраст, врезался в Невзорова, как локоть случайного партнера утром у заново оживляемого костра: «А не пидорас ли ты часом, Глебыч?». Такое не подделывалось и не поддавалось пересадке, переносу. Он один раз чуть не сорвался на ласковое «Сереженька», но в мягкой постели после джакузи и кальяна это показалось невыносимо фальшивым и он быстро исправился, протянув: «Се-е-рж» с прононсом и облегчением, потому что было понятно, что невзоровскую постель они после этого эксперимента разделят разве что для здорового сна после дорогого коньяка или может после гаша — Серж стремительно скатывался в сибаритство, теряя остатки алкашеского шарма и заодно интерес Невзорова. А больше Невзорова никто в этом смысле и не интересовал. Не, ну не к Жирику же идти за острыми ощущениями или к, простигосподи, Милонову. Забавно, как часто его пытались ловить на юных совсем мальчиков. Действительно? Ну, ребята. Его спаивали, ему что-то подмешивали, чтобы потом поймать с малолетком, но стоило представить очередного пацана в облачении служки в церкви или вообще вспомнить семинарию, как ледяной водой окатывало, хотя стоял у Невзорова всегда хорошо. Что в молодости, что сейчас. Но в молодости, конечно, особенно. А вот себя, того молодого, со взглядом слегка заматеревшего Павлика Морозова, с жесткими носогубными складками и острой челюстью, с холодной головой и горячими руками, Невзоров бы отодрал с огромным удовольствием. Ох, как бы отодрал, сжимая каменную — наездник, знаток лошадей, а как же, задницу, может быть предварительно исполосованную командирским ремнем, проталкивая ноющий член между презрительно сжатых тонких губ, чувствуя, сопереживая, точно и безжалостно зная — нравится. Ему, тому сучонку, мелочному, злобному, гордому, прячущему за показной храбростью неизбывную, глубокую как холодный омут, трусость, за гордостью — неуверенность, за стальным взглядом — жажду, страсть, похоть. Желание, стыд и то, что прошлось бы Невзорову острым ледяным когтем вдоль позвоночника — убьет. Убьет, как только кончит… м-м-м… как только кончит второй или третий раз, но абсолютно точно. Волына запросто — в кармане, нож в ботинке и тело бросить где-то на мусорке — девяностые, господи, золотое было время… Невзоров подышал, прикидывая, стоит ли лезть за таблетками, но не стал. Обойдется. Интересно, ушел уже этот студент или догадался задержаться… Было бы кстати…