– Какие чудные цветы! – воскликнула Элли. – Они хороши! – вздохнул Страшила. – Конечно, будь у меня мозги, я восхищался бы цветами больше, чем теперь. – А я полюбил бы их, если бы у меня было сердце, – вздохнул Железный Дровосек.
Сначала оно кажется небольшим, но при каждом шаге с горы становится понятно, насколько оно на самом деле огромное и бескрайнее. До самого горизонта тянется красный цвет, и под светом летнего солнца поле становится только ярче. Лошади начинают беспокойно ржать, и участники процессии переглядываются, боясь высказывать догадки, что это за цветы, при императоре. Дорога проходит почти вплотную к полю. С этого расстояния можно разглядеть, как от ветра некоторые лепестки опадают и, подхваченные, улетают прочь. Гу Юнь, конечно, этого не видит. Перед ним все еще красное зарево, похожее на пожар с картины. Запах, который он чувствует, чем-то напоминает старое лекарство. — Ваше Величество… — Найдите того, кому принадлежит это поле. Больше ничего не делаете, — Чан Гэн резко останавливает лошадь. — Маршал, прошу вас посмотреть вместе со мной. Он спешивается, умудрившись наступить в единственное место, где дорога после дождя окончательно высохла. Гу Юню везет меньше, и он пачкает сапоги в грязи. Нужно смотреть, куда наступаешь, но что толку, если совсем ничего не видно? Чан Гэн с грацией божьего наместника быстрым шагом идет к кромке поля. Под неслышный шепот сопровождающих Гу Юнь устремляется следом. Чан Гэн с задумчивым видом срывает один из цветков, вглядываясь в его сердцевину. Его лицо ненадолго искажается, прежде чем он поднимает взгляд и смотрит, считай, Гу Юню в душу. Лепестки цветка стираются между пальцами Чан Гэна. Гу Юнь наклоняется ближе к другим цветкам, чтобы понять. Открытие совсем немного холодит душу. — Этого стоило ожидать, — говорят они почти одновременно. Проблема в том, что Гу Юнь все еще смотрит на мак и не слышит шепот Чан Гэна. — Что ты сказал? — спрашивает Гу Юнь, поднимая голову. Он незаметно срывает один из цветков. — Неважно, — лицо Чан Гэна болезненно искажается. — Ничем хорошим это не закончится. — Хозяина поля найдут, — обещает Гу Юнь. Он лично достанет его из-под земли, если чиновники не будут способны даже на эту мелочь. — Но тебя беспокоит не это. — Сколько еще таких полей? — Чан Гэн подходит ближе. — Сколько таких полей раскидано по Великой Лян? Как долго я их не замечал? Впервые за столько лет Гу Юнь видит в нем сходство с Ли Фэном. Вся страна принадлежит императору, но он не может быть вездесущим, что бы ни говорили жрецы. Правление Тай Ши — точно феникс, милостиво помогающий возрождать страну из пепла, но под его широкими крыльями не может цвести только хорошее. — Мы с этим разберемся, — Гу Юнь незаметно для свиты берет Чан Гэна за руку. — Ты не можешь знать все. — Но разве я не должен? — шепчет тот ему в ухо. — В любом случае, сожаления здесь бессмысленны. Гу Юнь крепче сжимает его руку, соглашаясь. Он не сомневается в таланте Тай Ши решать все новые проблемы, более того, он верит в него, как не верил ни в одного императора на своем недолгом веку. Но может ли Чан Гэн гарантировать, что не убьется об сладость опиума, пытаясь навсегда искоренить память о ней? Они смотрят на маковое поле, и цветы колышет ветер, унося запах прочь. У Гу Юня начинает кружиться голова. Здесь нельзя стоять долго. Гу Юнь слегка дергает руку Чан Гэна, но тот не двигается с места. Его мысли медленно выходят за пределы гениальной и светлой головы, мутным облаком кружась вокруг. — Тебе нравятся цветы? — спрашивает Гу Юнь, протягивая ему сорванный мак. — Если не думать об опиуме, они довольно неплохие. — Да, — Чан Гэн едва улыбается, принимая цветок, — я бы хотел, чтобы они росли в императорском саду. Мне нравится, как они выглядят. Гу Юнь срывает еще несколько цветков и безжалостно выдергивает из них коробочки с семенами. Он не замечает, как Чан Гэн делает то же самое. Так император Тай Ши и великий Аньдинхоу обворовывают несчастного наркоторговца.***
Во дворце начинают твориться странные вещи. Сначала великий маршал приказывает посадить семена, привезенные из недавней поездки. Он наотрез отказывается объяснять, что это за растения, даже когда садовники чуть ли не слезно умоляют о хоть какой-то информации для подбора места и почвы. Маршал уходит, не удостаивая их ответом. После этого император Тай Ши издает новый указ об объездах территории Великой Лян. Теперь весной и летом они должны проходить чаще, каждый ответственный должен писать собственный отчет, и малейшие расхождения будут подвергаться тщательному изучению. Как и в случае маршала и тех семян, Его Величество не объясняет причины. На все воля Сына Неба. Чан Гэн идет по коридору, наблюдая за движениями пыли в ярком свете широких окон. Услышав шаги, он прячется за ширму и ждет, пока придворные со своими разговорами свернут за угол и почти стихнут. Никто бы не подумал, что император может прятаться в собственном дворце, но ему не нужны лишние слухи. О глазах и ушах стен он уже позаботился. Лечебные комнаты находятся сразу за прозрачными дверьми оранжереи, и Чан Гэн ненадолго останавливается, чтобы посмотреть на растения там. Из них делают большинство лекарств, лишь несколько растут, просто радуя взор своим видом. Но они успокаивают взгляд. Есть странное умиротворение в том, как на зеленые листья падает солнечный свет. Чан Гэн никогда не чувствовал себя настолько вымотанным. В былые времена он, как и сейчас, до рассвета занимался счетными книгами, законодательством и людьми во дворце, а потом шел на собрание Совета и выверенно исправлял измученную страну. Силы не могли покинуть его, даже если бы на месте всех дорог столицы разверзлись бы рваные раны обрывов. И Гу Юнь просил его умерить пыл. Теперь от усталости Чан Гэн не может даже спать, если выпадает подходящий случай. Он лежит на кровати, глядя в темноту над собой, и слушает мирное дыхание Гу Юня. Конечно, такая роскошь выпадает ему редко. Он не может позволить себе снизить темпы работы, когда на счету каждая лишняя неделя. Это было бы сродни предательству Великой Лян. Тем более, что по ее венам и артериям теперь течет опиум. Чан Гэн стучится в дверь одной из лечебных комнат и дожидается, пока ее откроют. Он приветствует Чэнь Цинсюй поклоном. Сначала она едва заметно смущается, потом ловит его, когда он едва не заваливается на нее. Она усаживает Чан Гэна в одно из кресел и снова становится его наставницей и лекаркой. Должно быть, выглядит он действительно не очень. — Когда Вы в последний раз спали? — спрашивает Чэнь Цинсюй, бегло осматривая его. — Пару дней назад, — Чан Гэн морщится от очередной вспышки мигрени. — Вы вредите своему организму, — уверенно заявляет Чэнь Цинсюй. — Я бы рекомендовала Его Величеству снизить нагрузку и в ближайшее время взять выходной, чтобы набраться сил. — Это невозможно, — мягко и уверенно говорит Чан Гэн. Его упрямство становится все более совершенной глухой стеной, чем старше он становится. — Поймите, Ваше Величество, — Чэнь Цинсюй начинает его уговаривать, осознавая, что это напрямую относится к сохранности ее страны, — Кость Нечистоты усиливала возможности Вашего тела. Сейчас оно такое же, как у любого другого человека. И любому другому человеку будет не под силу сделать и половину того, что делаете Вы. — Я понимаю, — Чан Гэн вежливо улыбается. — Я пришел за тем, чтобы попросить Вас об услуге. Он достает из рукава простой тканевый мешочек, перевязанный бечевкой, и передает его Чэнь Цинсюй. Едва открыв его, она понимает тоже. Она недоверчиво смотрит на измученное и почти просветленное лицо Чан Гэна, потом на семена. Чэнь Цинсюй должна беспрекословно выполнять все поручения этого человека, и ей требуется почти минута, чтобы взять себя в руки и не засмеяться. — Эти недозрелые, — наконец произносит она. — Из них делают опиум, но я не обладаю такими умениями. — Я слышал, из мака получают обезболивающее и снотворное, — Чан Гэн морщится от осознания, что ему действительно приходится это говорить. — Я бы хотел, чтобы Вы сделали что-то подобное для меня. — Есть более простые способы… — У меня правда очень болит голова, и из-за этого я не могу спать, — сдается Чан Гэн. — Пожалуйста, сжальтесь надо мной. Его слова и тон голоса заставляют Чэнь Цинсюй вздрогнуть. Она помнит, как быстро иссяк император Лун Ань, да смилуются боги над его несчастной душой, и, должно быть, он точно так же говорил со своим лекарем, мучаясь от хронических болей. Ее уверенность в том, что Чан Гэну нужен отдых, усиливается, сталкиваясь с его упрямством. — Я все же настаиваю на разгрузке Вашего рабочего дня, — говорит Чэнь Цинсюй после паузы. — Я не могу, — Чан Гэн порывается встать, и у него темнеет в глазах. — В стране распространяется опиум. Как только с ним будет покончено, я приму во внимание все Ваши рекомендации. Чэнь Цинсюй со всей скорбью по здоровью императора Тай Ши осознает: он действительно не может. Все ее аргументы, связанные с реакцией Чан Гэна на травмы Гу Юня, теперь становятся по-настоящему жестокими. Она не имеет права вселять в него еще и чувство вины. Чэнь Цинсюй подходит к стеллажам и достает плотно запечатанный сосуд из самого нижнего ящика. Она старается давать маковое молоко лишь при сильных повреждениях и нестерпимой боли, но теперь Чан Гэну об этом не скажешь. Чэнь Цинсюй передает ему сосуд и с тоской смотрит, как тот исчезает в его рукаве. — Для начала этого хватит на несколько дней. Принимайте по три глотка за полчаса до сна, — говорит она. — Через месяц постоянного потребления, боюсь, даже этого не хватит на одну ночь. Ни в коем случае не прекращайте его пить резко, сначала обратитесь ко мне. — Спасибо Вам, госпожа Чэнь, — в голосе Чан Гэна звучит искренняя благодарность. Он все-таки встает, игнорируя темноту в глазах и внезапную слабость. Нужно только решить вопрос с опиумом и разработать ряд мер, которые действительно будут работать. Чан Гэн останавливается в дверях и оборачивается, внимательно глядя на Чэнь Цинсюй. — Госпожа Чэнь, мы с Вами должны сделать все, чтобы сохранить это в тайне от Цзыси, — он поджимает губы, — хотя бы во избежание внезапной смены монарха. Всего Вам наилучшего. Глубокой ночью, прижимаясь к теплому боку Гу Юня, Чан Гэн впервые за месяц засыпает на четыре с половиной часа. Тем же утром Гу Юнь покидает столицу, чтобы объехать границы и удостовериться в том, что они все так же священны и незыблемы.***
Спустя месяц, в самый разгар лета, великий Аньдинхоу наконец отбывает с Северо-Западной границы. Земли варваров, пришедшие в упадок и поначалу радовавшие глаз, начинают утомлять и расстраивать его даже без люлицзин. Он убил полжизни, чтобы смотреть на это, но теперь, когда внутри находится сочувствие, самозабвенное торжество уже не отводит душу. Последнее письмо Чан Гэну Гу Юнь отправляет перед самым отъездом. Не то что это действие имеет под собой хоть какую-то логическую основу. Должно быть, они оба находят в этом утешение в разлуке. Непонятно, чему там утешаться, но пусть так. В любом случае, сразу после этого Гу Юнь вместе с небольшой процессией, состоящей из зеленых новобранцев и Шэнь И, покидает штаб. «В некоторые дни мне кажется, что единственное зеленое здесь — это они». Вот, что он написал. В Гу Юне медленно чахнет рассказчик, но он обещает себе, как только постареет еще немного, примется писать мемуары. Или диктовать их, чтобы кто-нибудь записывал. Чем южнее, тем невыносимее жара. В степях, где на сотни ли вокруг негде укрыться, нередко вспыхивают пожары. На второй день Гу Юнь снимает легкую броню, и ее состояние заставляет всерьез задуматься над организацией ритуального костра специально для нее. Чан Гэн бы так и поступил, если бы увидел. В полдень они устраиваются на привал и недолгий сон. Отчаявшись выжимать одежду, Гу Юнь распорядился проходить большую часть пути под покровом ночи и ранним утром, чтобы никто не повредился умом от жары. Шэнь И уже поздно об этом думать, но есть же еще и эти мальчишки. — Эй, — Гу Юнь кидает в Шэнь И неровный деревянный кубик, который вырезал от скуки. Он должен был стать черепком, но не срослось. — Поговори со мной. Шэнь И смотрит на него с раздражением и продолжает молчать. Гу Юнь, устроившись немного удобнее, опускает голову на дорожную сумку, и яркое голубое небо вглядывается в него, разводя облаками. Можно ли чувствовать себя более живым, чем здесь, когда под костями — сухая, прогретая солнцем земля, в носу — запах степных трав и полевых цветов, а рядом — верный друг, готовый пойти и в огонь и в воду? Вот, что он хотел бы показать Чан Гэну. Кажется, трон и правление медленно заставляют его забыть о том, как их страна выглядит в самые безмятежные моменты. Какая она — не на бумаге и объездах, а настоящая, за которую они на самом деле побеждали. На Великом Совете Чан Гэн защищал и эту пыльную дорогу, и каждую травинку, и сухую землю. Но знает ли он об этом сейчас? — Я вырос в похожих местах, — говорит один из новобранцев. — У нас ходила легенда одна, о Хозяйке Степи. Хотите расскажу? Мальчишки, утомленные молчанием и все еще немного нервные от присутствия Гу Юня и Шэнь И, наперебой соглашаются. Костер они, конечно, не разжигают, боясь спалить все вокруг, но усаживаются вкруг потеснее. Шэнь И готовится слушать с искренним интересом, и Гу Юнь тоже поднимается, забывая о небе. — В общем, не знаю я, с чего все это началось, да и никто не знает, — голос у новобранца немного дрожит от волнения. — Но сотни лет назад, до Великой Лян и правления Его Величества императора Тай Ши, на землях моей родины случилось бедствие. Злой бог ветра, желавший лишь хаоса и человеческих страданий, наслал на предков моих несчастье. Каждую ночь бушевала буря. Она не давала деревьям и урожаю прорасти, сносила соломенные крыши и уводила всех птиц прочь. Реки вышли из берегов, ведь теперь их ничего не держало, и затопили ближайшие к ним деревни. Не щадил бог ветра и людей: если они выходили ночью из своих домов, то он сдувал с них лица до самых костей. Так и повелось, пока с севера не пришла женщина. Не то что она была старая, но повидала уже много. Она рассказала, как там, в северных степях, строят дома из кожи и дерева, чтобы защититься от таких бурь, возвращала птиц и говорила с водой, чтобы она смилостивилась и вернулась в свои русла. Каждая деревня хотела дать ей кров и принять ее в благодарность за помощь. Но в один день она попросила у старого вояки его меч и ушла в ночь. До самого рассвета ветер, казалось, бушевал в сотни раз сильнее, но она все не возвращалась. Подумали, померла, но сходить проверить боялись. Лишь утром тот старый вояка вышел со двора, и вместо голой земли, опустошенной богом, увидел бескрайнюю степь. Он тарабанил двери и звал всех посмотреть. Случилось чудо, и та женщина победила в схватке, но видно ее нигде не было. Лишь через одну луну, когда стало понятно, что опасности больше нет, несколько молодых ребят пошли на четыре стороны ее искать. Никто ее не нашел, и все решили, что она вернулась в родные края. Только один юноша, пошедший на север, никому не сказал о том, что видел. Посреди степи выросло дерево, да такое, что и за сто лет не вырастет. Листы его были красными, а густую смолу было не отличить от крови. Между его корнями из земли торчал тот меч, что взяла женщина. Испугавшись, он вернулся назад и лишь на смертном одре, будучи немощным стариком, рассказал об этом своим детям и внукам. Должно быть, не сражалась та женщина, порешили они. Должно быть, пожертвовала свою кровь этим землям, и жертва чужим людям сломила бога ветра. А мы с вами вот поэтому можем ночью переходить и не бояться бури. — И варваров, ее собственный народ, мы победили и обобрали, — звучит в тишине голос Гу Юня. — Вот, чем оборачивается доброта к чужим. Хорошая история. Мне понравилась. На закате они снова седлают коней и продолжают свой путь. Гу Юнь все думает о Хозяйке Степи, которая спасла людей, потому что была достаточно добра и безрассудна. Это была не юная девушка с горячей кровью, а зрелая женщина. Либо ей было нечего терять, либо она на самом деле и человеком не была. Глубокой ночью горизонт заливает яркое пламя. Гу Юнь приказывает перейти на галоп, чтобы разобраться, что к чему. Даже если они останутся на месте, оно может дойти до них в считанные часы, а так… в любом случае, это решение кажется безрассудным. Но ближе становится различим широкий ров, наполненный водой, опоясывающий огромное поле. Когда они подъезжают, жар плавит кости. И запах. — Прижмите ткань к носу и рту! — командует Гу Юнь, не зная, может ли горящий мак подействовать так же, как и опиум. — Да смочите вы ее водой, черт возьми! Необъятное маковое поле уже догорает, когда они добираются до другого его конца. Гу Юнь говорит, что с них хватит ночевок под открытым небом, и решает задержаться и пополнить запасы чистой воды в городке, лежащем на их пути. Шэнь И, конечно, не верит, но под утро они действительно тарабанят двери постоялого двора, обессиленные путем в почти две сотни ли за ночь. Отоспавшись, Гу Юнь решает посмотреть на поле снова. Пустая, выжженная дотла земля, которую так защищала та варварка. Вряд ли она желала, чтобы на ней кто-то помыслил выращивать мак и травить народ. Злющий и утомленный жарой, Гу Юнь возвращается назад. Он не знает, что с этим делать. Видимо, Чан Гэн начал принимать какие-то меры, раз они специально сожгли поле. — Что росло на том пустыре? — спрашивает Гу Юнь у хозяина постоялого двора. — Да так, — голос хозяина подрагивает. — Давали простояться, чтобы засеять в следующем году. Убирали сорняки, чтоб потом не мучиться. — Я похож на идиота? — Гу Юнь смотрит ему в глаза. — Великий маршал… — Так что росло на том пустыре? Заикаясь, хозяин постоялого двора начинает оправдываться. Поняв, что это не помогает, он бросается в ноги Гу Юню и просит пощадить его, если он выдаст имя владельца поля. Приходится задержаться еще на неделю. На исходе месяца Гу Юнь и его отряд возвращаются в столицу вместе с молодым богачом, решившим вложить все унаследованное состояние в опиум. Разбираться с этим лично после долгой дороги не хочется, и Гу Юнь отправляет своих солдат вести пленника под конвоем во дворец. Он надеется, Чан Гэн тоже не будет разбираться с этим лично сейчас. Шэнь И чуть ли не умоляет отправиться с ним в поместье Шэнь, и приходится согласиться. Они тайно пробираются туда, не уведомив никого о своем визите. До поздней ночи они сидят в холодных комнатах, молчат и осмысливают происходящее. Когда наступает час, в который все домочадцы Шэнь ложатся спать и не могут начать расспросы и нравоучения, Гу Юнь уходит. В экипаже он осознает, что не стоило задерживаться так надолго. С другой стороны, он попросил передать императору краткое письмо, чтобы предупредить, что ему нужно морально поддержать Шэнь И и хорошенько замерзнуть. Но все еще нет никаких гарантий, что Чан Гэн не решил закончить со всем пораньше и ждать его в поместье Аньдинхоу. По приезде Гу Юнь лезет в открытое окно, чтобы никого не разбудить. Свою дорожную сумку и тем более, упаси Хозяйка Степи ее трогать, пока не почистят, легкую броню он оставляет во дворе посреди дороги. Так точно заметят, ужаснутся и заберут. Гу Юнь никогда не издевался над своими старыми слугами, но этот день настал. Ему действительно очень жаль. Зато хватает совести принять ванну, ледяную, как сама смерть. Зная Чан Гэна, это весьма предусмотрительно. Вряд ли он пустит его даже в постель после дороги под палящим солнцем, не говоря уже об остальном. Гу Юнь наконец заходит в спальню, отчетливо осознавая, что вернулся домой. Теперь он может рассказать не только о границах и маковой истерии. Имеет ли он, как Аньдинхоу, право на знание истории той варварки? Должно быть, нет. С какой-то точки зрения. С другой же — они оба защитили одни и те же земли, чтобы уберечь их от всех бед. Сейчас они в надежных руках императора Тай Ши. Не магией, так сталью и законами. В любом случае. Гу Юнь не сразу замечает Чан Гэна. Тот лежит на кровати, сложив руки на груди, и Гу Юнь подходит ближе, стараясь не разбудить его. Значит, не дождался. Он убирает прядь с его лица, чувствуя нежность и огромную любовь к этому человеку. Не удержавшись, Гу Юнь целует его, зная, что скорее всего разбудит. У Чан Гэна все еще очень чуткий сон. Но сейчас он даже не ворочается. Странный привкус. Гу Юнь задумчиво переводит взгляд на столик у кровати и видит пустой сосуд, как будто от вина. Только Чан Гэн не пьет. Несколько секунд Гу Юнь предается панике. Он хватает Чан Гэна за запястье, проверяя пульс, и тот слишком медленный для нормального человека. — Проснись, черт тебя дери, — громко произносит он, наклонившись. — Чан Гэн! Тот, будто что-то почувствовав, вздыхает во сне и сжимает руку Гу Юня. И все еще не просыпается. Бывают яды, которые действуют так? Он еще раз смотрит на лицо Чан Гэна. Оно такое безмятежное и как будто юное. Раньше Чан Гэн никогда не спал так спокойно. Это до сих пор кажется настоящим сокровищем. Гу Юнь стоит над ним, постепенно успокаиваясь. Если бы его действительно отравили, никто в здравом уме не оставил бы сосуд из-под яда рядом. Тем более Чан Гэн не мог сам выпить его. Гу Юня передергивает от этой мысли. Ему остается только раздеться и лечь рядом. В качестве жеста вернувшейся нежности он берет Чан Гэна за руку. Подумав, что это мало, Гу Юнь закидывает на него ногу, стараясь оплести его своим телом. Ощущения чистой постели и дома делают свое дело, и он тоже засыпает. Утром Чан Гэна уже нет. В оставленной записке он обещает вернуться пораньше и устроить себе выходной завтра, если Гу Юнь захочет. Того сосуда уже нет, и думать о нем больше не хочется. Весь день уходит на то, чтобы привести себя и мысли в порядок. Короче говоря — на безделье. Только Чан Гэн, чуть ли не впервые на памяти Гу Юня, не держит слово. Он возвращается глубокой ночью, и даже его идеальные одежды сбиты у воротника. Чан Гэн счастливо улыбается, видя Гу Юня в их постели, и подходит, чтобы поцеловать его. Снова этот странный вкус. Чан Гэн быстро отстраняется, когда Гу Юнь начинает развязывать его пояс. — Извини, я очень устал, — он виновато улыбается. — И я правда вернулся пораньше. — А я правда хочу, чтобы ты взял выходной, — говорит Гу Юнь и целует Чан Гэна в висок. — Не думаю, что получится, — он хмурится. — Ты привез мне новую головную боль, но лучше так, чем незнание. Утром я не подумал об этом. Чан Гэн раздевается и ложится рядом, обнимая Гу Юня. Есть доля очарования в щекотке от его дыхания в шею, и это почти усыпляет. Но нужно все-таки прояснить кое-что. — Между нами же все хорошо? — уточняет Гу Юнь, потому что Чан Гэн никогда не пренебрегал близостью после длительной разлуки. — Конечно, — он звучит удивленным. — Я просто очень хочу спать, и если я засну, пока, скажем, буду внутри тебя… — Все-все, — Гу Юнь прерывает его, боясь даже представлять подобную картину. — Я понял. Чан Гэн прижимается к нему ближе и фыркает от смеха. Он и правда выглядит уставшим, как будто ему самому пришлось тащиться через полстраны по степи. Гу Юнь закрывает глаза, думая, что расскажет ту легенду завтра. Или в любое другое время. В любом случае — теперь она выжжена на его костях.***
Столица утопает в жаре. Император Тай Ши, раскрывший причину усиленного режима работы сразу после отбытия Аньдинхоу полтора месяца назад, до сих пор каждый день созывает министров и советников. Масштабы, с которыми им приходится столкнуться, не представлял никто из них. К сожалению, даже с этим приходится бороться. В редкие дни, когда Гу Юнь дожидается Чан Гэна, они почти не говорят. Ночь сменяется утром, и нужно снова просыпаться в пустой постели. Должно быть, теперь они поменялись местами. Гу Юню приходится уяснить: его знания о контрабанде и незаконных оборотах мало того, что не совсем подходят для борьбы с опиумом, так еще и устарели на несколько лет. Говоря более конкретно, большую часть своего времени он проводит во дворце, надеясь, что Чан Гэн хотя бы из-за этого позволит себе перерыв в несколько минут. Странное дело. Свет все так же падает на белый мрамор пола сквозь широкие окна, но есть ли вообще свет, когда дело касается разрушения страны изнутри? Гу Юнь не знает, откуда в Чан Гэне столько сил сидеть на ежедневных собраниях с самого начала и до конца. Остальных он разделил на две условные группы, которые должны приходить в разное время. Какая забота. Гу Юнь, даже присутствуя на первых собраниях, не может застать Чан Гэна утром. Враг неизвестен и слишком… гражданский, видимо. У него нет конкретного лица, и он повсюду. Маковые поля — лишь малая часть проблемы. С открытием и развитием торговых путей, в том числе и морских, опиум начал поступать в Великую Лян еще в прошлом году. Это не неизбежная дорога к катастрофе. Скорее — отчаянные меры по ее предотвращению. Он возвращается из тронного зала и вспоминает. Когда все это началось, Гу Юнь настаивал на том, чтобы мак посадили в оранжерее. Он идет туда, надеясь, что за это время с цветами ничего не случилось. По крайней мере, они нравились Чан Гэну. В оранжерее жарко и влажно. Красные бутоны — пятна на вечнозеленом здешнем мире. Гу Юнь наклоняется, зачем-то трогает один из них, и лепесток сам плавно опускается на рыхлую землю. Цветков всего семь. Нельзя так просто растрачивать то, что еще не совсем значит смерть и разрушение. Как огонь — маленький костер согревает в ночи, а пожарище не оставляет в живых ничто. На плечо ложится чья-то рука, и Гу Юнь по жестокой привычке хочет защищаться, но берет себя в руки и оборачивается. Чэнь Цинсюй стоит перед ним без капли сожалений во взгляде. Может быть, где-то в глубине души ей доставляет удовольствие такая безобидная власть над эмоциями самого Аньдинхоу. — Я искала Вас, — объявляет Чэнь Цинсюй и отходит на несколько шагов. — Генерал Шэнь покинул столицу этим утром, — чувствуя обиду, говорит Гу Юнь. — Я знаю, — она и бровью не ведет. — Я пришла за тем, чтобы попросить Вас об услуге. Пожалуйста, поговорите с Его Величеством. — А что с ним? — несмотря на все, несмотря на бесконечное доверие к Чэнь Цинсюй, голос Гу Юня звучит слишком резко. — В данный момент он пытается убить себя работой, — она понимающе смотрит на его жесткую позу. — Вы, как никто другой, знаете, что это значит. — Имеем ли мы какое-то право отвлекать императора Тай Ши от защиты Великой Лян? — Гу Юнь усмехается. — Скажите, в чем дело, и я приму все меры. — Дело в том, что он не до конца осознает, насколько сильно отличается выносливость Уэргу и обычного человека, — начинает Чэнь Цинсюй. — Сейчас, когда угроза стране снова возникла, это понимание окончательно улетучилось. — Я заметил. Но он… — Не выглядит абсолютно истощенным? — подсказывает Чэнь Цинсюй. — Вы знаете, косметика с Запада творит чудеса. У них есть технологии, позволяющие скрывать несовершенства кожи. Учитывая качество Вашего зрения, Вы могли даже не заметить разницы. — Паршивец, — шепчет Гу Юнь себе под нос. — Насколько я знаю, его не прекращают мучить мигрени, — спокойно сообщает она. — И мы с Вами знакомы с рецидивами старых ран на фоне нервного потрясения. К ним можно привыкнуть, когда Вы готовы к этому, но, боюсь, Его Величество — точно не тот человек, который мог бы к ним подготовиться. — Почему он терпит? — оглушенно спрашивает Гу Юнь. — Сила воли императора Тай Ши нерушимее, чем любой союз на земле и в небесах. Как, впрочем, и упрямство. Если не предпринять никакие меры, в скором времени мы можем лишиться их самым прискорбным образом. Гу Юнь терпеть не может, когда Чэнь Цинсюй говорит о проблемах Чан Гэна вместо Чан Гэна. Когда-то давно ему точно так же пришлось услышать о Кости Нечистоты от нее, и это воспоминание — не то, что должно было повториться. Гу Юнь чувствует себя идиотом, как есть. Конечно, он просил Чан Гэна отдохнуть, но не настаивал, потому что тот говорил, что справляется и у него есть на это силы. Паршивец. Они говорят еще какое-то время, и Чэнь Цинсюй, как и всегда, просит Гу Юня не винить себя в том, что он не смог уследить за всем. Прошло всего несколько дней с его возвращения, он не видел всей картины, точно так же беспокоился о судьбе страны и, в конце концов, действительно не мог заметить западную пудру. Гу Юнь уже собирается уходить, когда Чэнь Цинсюй жестом просит его остановиться. — Пожалуйста, не вините его ни в чем, — тихо говорит она. — Он достаточно страдал, и у него были причины на все, о чем мы говорили. Я хочу, чтобы Вы об этом помнили. — Разве я могу в чем-то его винить? — Во времена тяжелых испытаний мы можем надеяться только на поддержку людей, которых мы любим, — Чэнь Цинсюй осторожно улыбается. — Я лишь хотела убедиться в том, что Вы остаетесь самой надежной опорой Его Величества. Они расходятся. Гу Юнь, чувствующий и беспокойство, и усталость одновременно, возвращается в поместье Аньдинхоу, твердо уверенный, что сегодня он скорее не будет спать, чем позволит Чан Гэну уйти до его пробуждения.***
Утро пасмурное. Кажется, вот-вот пойдет долгожданный дождь, но облака лишь висят ниже, чем обычно. От такой погоды обычно начинает тянуть старые раны и голова болит еще сильнее. Покои Аньдинхоу в непривычном полумраке кажутся серее, чем они есть на самом деле. Гу Юнь кое-как открывает глаза, видя лишь расплывчатые силуэты. Он шарит рукой по прикроватному столику, надеясь, что Чан Гэн еще не ушел. Со звоном опрокидывается и падает что-то бьющееся. Гу Юнь наконец находит люлицзин, чувствуя, что не готов смотреть на какую-либо часть этого мира, кроме Чан Гэна. — Ты уронил мое… — звучит совсем близко. Чан Гэн осекается, не закончив фразу. Гу Юнь смотрит на него, не зная, плакать ему или смеяться. Чан Гэн мягко освобождает люлицзин из его руки и задумчиво рассматривает, будто впервые видит. Его лицо, пока зрение подводит Гу Юня, прекрасно, как и всегда. — Дай я на тебя посмотрю, — просит он, и Чан Гэн со вздохом подчиняется. Гу Юнь искренне всю ночь обдумывал размах преувеличений Чэнь Цинсюй, но теперь он даже не знает, что должен сказать. У Чан Гэна на щеке след пудры, но в остальном… Гу Юнь видит, насколько он истощен. Теперь в глаза бросаются и заострившиеся черты лица, и масляный взгляд, и чернеющие тени под глазами. — Все в порядке? — спрашивает Чан Гэн, пытаясь незаметно переместиться в полумрак. — Я вчера говорил с Чэнь Цинсюй, — Гу Юнь крепко сжимает его руку, чтобы избежать нежелательных побегов. Честно говоря, он не ожидает того, что брови Чан Гэна на мгновение изломятся, обнажая что-то сломанное внутри, а из улыбки уйдет тепло, оставляя болезненную усталость. Ему же не может быть так плохо от одного прикосновения? Гу Юнь ослабляет пальцы, но выражение страдания с лица Чан Гэна никуда не сходит. — Она тебе сказала? — он выглядит испуганным. — Конечно, она мне сказала, — Гу Юнь начинает раздражаться. — Знаешь, несложно заметить, что ты себя убиваешь. — Я не… — Чан Гэн неотрывно смотрит на него, и его бьет мелкая дрожь. Гу Юнь поднимает руку, чтобы успокоить его и немного запутать пальцы в непослушных волосах, но Чан Гэн зажмуривается и сжимается, ожидая удара. — Что с тобой? — Гу Юнь чувствует обиду. Он, черт возьми, просто хочет, чтобы его драгоценный и несомненно великий император Тай Ши отдохнул. Разве он может навредить Чан Гэну? Вроде бы, они давно с этим разобрались. — Я сегодня же покончу с этим, — бесцветно произносит Чан Гэн. — Надеюсь, ты сможешь простить меня за эту слабость. — Слабость? — переспрашивает Гу Юнь. — Ты издеваешься? Чан Гэн поджимает губы и встает. Он возвращается к зеркалу и косметике, и в его жестах есть что-то слишком твердое, не совсем человеческое. Это не имеет ничего общего с Костью Нечистоты, Гу Юнь лишь смотрит на болезненно прямую спину и руки с ровными, совершенными движениями. Словно, если Чан Гэн чуть более свободно сядет или возьмет эту чертову кисточку, он сломается. Гу Юнь наконец понимает. Суть не только в усталости, в каком-то другом деле, о котором знает Чэнь Цинсюй и не должен был узнать он сам. Что-то, за что Чан Гэн испытывает перед ним вину. Гу Юнь пытается придумать повод для этого, но ему не приходит в голову абсолютно ничего. Он злится, конечно, он злится на то, что Чан Гэн не дает себе отдохнуть, но нет причин, по которым можно было бы не прощать. Это что-то внутри. Что не нравится Чан Гэну гораздо больше и с чем он бы не хотел иметь ничего общего. Какая-то слабость, которую он считает недостойной. Иногда вещи, за которые Чан Гэн мог бы позорно себя казнить в особые дни, абсолютно не укладываются у Гу Юня в голове. Вроде как, они всегда на одной стороне и должны справляться с этим вместе, что бы ни случилось. — Я не знаю, что ты имел в виду, — громко говорит Гу Юнь спине Чан Гэна. — Госпожа Чэнь рассказала мне о том, что ты истощен, но все равно продолжаешь изводить себя. — Только это? — Чан Гэн оборачивается. — Тогда она пожалела меня. — В чем дело? — Я расскажу тебе вечером, — обещает Чан Гэн. — Нет ничего, что стоит твоего беспокойства в такое раннее утро. — Ты обязан вернуться раньше заката, — настаивает Гу Юнь. — Иначе я вытащу тебя с совета, а, если ты будешь сопротивляться, все увидят, как я обычно поступаю в таких ситуациях. — Ладно, — Чан Гэн еще раз подходит к нему. — Как тебе будет угодно. Теперь его лицо выглядит слегка уставшим, как и было на протяжении всей этой маковой истории. Гу Юнь переплетает их пальцы и поддается, когда Чан Гэн с нежностью целует его. Между ними не должно быть убивающей — в буквальном смысле — недосказанности, и Гу Юнь уже выучил этот пренеприятнейший урок. Видимо, пришло время сменить роли. — Ты можешь еще немного поспать, — мягко говорит Чан Гэн. — Я встаю очень рано. — Я заметил, — Гу Юнь раздраженно хмурится. — Все-таки поспи, — Чан Гэн толкает его на подушки. — Ты явно не выспался. И он уходит, будто сам по утрам не похож на полутруп. Гу Юнь чувствует себя уставшим от всех этих недомолвок «ему же во благо». Хорошо хоть, Чан Гэну хватило ума не сказать еще и так. Они справятся с этим, обязательно справятся, но сейчас Гу Юнь позволяет себе беспокоиться и злиться. Он так и не засыпает. Наверное, это чувствовал Чан Гэн, когда шла война. Довольно паршиво, если не вдаваться в подробности. Гу Юнь упрямо смотрит в потолок, трещины на котором даже не может разглядеть. Там нет ответов, конечно, но всего лишь потолок и крыша поместья отделяют его от неба, а это почти ничего, только небольшие преграды перед тысячами ли воздуха и солнечного света, перед облаками, с которых вода капает так долго, чтобы совсем чуть-чуть не долететь и удариться о чьи-то руки или пороги домов. Подумать только, дождь проходит такой долгий путь, чтобы какой-то маленький человек помешал ему. Люди, они такие — подчиняют природу и ломают ее устои, в итоге подражая ей в своих изобретениях. Мак естественен, как естественны непогода или знойная жара, но с ним борется государство, чтобы остаться целым. Ветер естественен, но была женщина, которая сломила его желание яростной свободы. Гу Юнь медленно встает с кровати, вспоминая совет Чэнь Цинсюй. Нужно лечь набок, замереть на несколько секунд и только потом осторожно подниматься, чтобы не темнело в глазах и не тревожило старые раны. Это тоже природа — уже самого человека, и изнутри она враг, разрушает тело, чтобы разрушать сознание, над которым уже не имеет власти. Это не какие-то особые идеи, скорее мысли, проносящиеся за секунду странной логической цепочкой. Время от времени люди забывают, что одна война по-прежнему идет, и она будет вечной, потому что иначе они бы не были людьми. Гу Юнь приводит себя в порядок, стараясь перестать думать об этом. Такое не приводит ни к чему хорошему, только к лишним головным болям. И тогда это значит очередное маленькое поражение. Во дворце еще живы люди, что довольно удивительно, учитывая количество собраний. Гу Юнь со смешком проходит мимо стайки клерков, которые натужно обсуждают предстоящий сбор. Документация того, что можно записывать, довольно утомительна. Парнишка с северным акцентом осекается на полуслове, когда замечает Гу Юня. Он разучился быть тенью. Да и не слышит ведь почти. После утреннего собрания, на котором обсуждаются меры наказаний за употребление и хранение опиума в небольших количествах, у Гу Юня начинает дергаться глаз. По его опыту с цзилюцзинем это не решает проблему, но подрывает авторитет власти у определенных слоев населения. Им кажется, что в этом нет ничего такого, и для них это выглядит, как вмешательство императорского двора в частную жизнь. Другая сторона — особенно преданные предатели и доносчики, желающие выслужиться. Они будут сообщать об опиумных наркоманах в местные департаменты, считая своим долгом сломать чью-то жизнь. И каждую такую жалобу придется рассматривать, увеличится финансирование внутренней армии, которой придется тратить больше ресурсов на дорогу и отвлекаться от своей работы по защите населения. И, конечно же, внутренняя армия — это не Черный Железный Лагерь, в ней полно идиотов, так же желающих выслужиться и сломать чью-то жизнь. И все это будет закручиваться, но не решит проблему. Запретный плод сладок, будь то мак или коррупция. У страха перед законом рано или поздно появляется предел, и тогда начинаются проблемы. Любой полководец или император должен в первую очередь внушать уважение и незыблемость своего авторитета, а уже потом страх. Трепет должен быть смешан с обожанием, и тогда ни злые языки, ни ветра перемен не всколыхнут власть и могущество. Гу Юнь выходит в коридор, специально замедляя шаг, чтобы Чан Гэн смог нагнать его, выглядя при этом достаточно прилично. Сегодня перерыв в почти два часа, и у них есть время, чтобы поговорить. Только не о новых законах — Чан Гэн гораздо лучше понимает, к чему они приведут, и лишние напоминания об этом сделают еще хуже. Если появится какая-то альтернатива, очевидно, к ней надо прибегнуть. Но пока лучшее и худшее, что можно сделать, это запугивать народ Великой Лян. Чан Гэн незаметно настигает его у самого поворота. Лицо — величественная маска императора Тай Ши, и теперь она почти настоящая, реальная, учитывая все слои косметики. Гу Юнь не знает, куда им идти сейчас. По-хорошему он должен вернуться в поместье, потому что его присутствие во дворце уже излишне. Но оставлять Чан Гэна наедине с выбором из двух зол, в окружении людей, которые либо понимают, либо не осознают, бесчеловечно. «Должно быть что-то еще, — пишет Чан Гэн на ладони Гу Юня, — иначе мы потеряем весь прогресс». — Разве не в этом основная проблема наркотиков, как явления? Мы не единственные. — Я не хочу, чтобы память обо мне была подобна памяти о Ли Фэне, — лицо Чан Гэна на мгновение искажается. — Великая Лян должна оправдывать свое название. Гу Юнь долго не отвечает. Они проходят в императорскую оранжерею, где маки все никак не хотят отцветать. Здесь душно и влажно, и одежда становится тяжелой, а дышать гораздо тяжелее. Пахнет пряным перегноем и растениями. Свет из окон как будто желтее, чем в любой другой части дворца. Чан Гэн чуть ослабляет ворот, и тоже замечает красные брызги мака. Он смотрит на них с улыбкой до того несчастной, что у Гу Юня сжимается сердце. Невыносимо осознавать, что такие маленькие и красивые цветы способны изнутри отравить и разрушить любую страну. — Иногда нам остается только смириться с некоторыми вещами, — замечает Гу Юнь. — Люди истощены после войны. Это быстрый способ забыться и заработать. — Заработать… — Чан Гэн не отводит взгляд от цветов. — Люди наживаются на яде для самых светлых умов и сами не представляют, насколько ужасно оказаться в плену дурмана. — Опиум принимают добровольно. — Как можно добровольно идти на это? — Чан Гэн резко смотрит на Гу Юня. — Я не могу понять сейчас, и вряд ли мне это подвластно в будущем. Я не вижу для этого ни одной причины, понимаешь? Как можно променять трезвый взгляд на опиум? — Иногда реальность хуже, чем самые страшные кошмары, — мягко говорит Гу Юнь. — Не все люди настолько непоколебимы в своих принципах. Твоя сила воли — результат огромных трудов, но обычные, никому не нужные крестьяне в маленьких городках гораздо слабее. Они не хотят думать о несломленном духе, они хотят простых удовольствий или побега от своих проблем. Тебе хочется, чтобы все были настолько же сильны, как и ты. Нам никогда не понять, что нужно обычному человеку. Это слишком просто, когда у тебя есть время и деньги, чтобы думать, а не выживать. — Людям не нужны великие победы и престиж их страны, когда победа означает голод и разрушенные города, — заканчивает за него Чан Гэн. — Это правда. Если мы не будем считаться с этим, то приведем Великую Лян к очередному кризису. — Я хотел сказать, что тебе не стоит взваливать так много на себя, но это, похоже, бесполезно, — Гу Юнь усмехается. — Ты не думал, что проще оставить все, как есть? — Думал, — Чан Гэн кивает. — Но это та же проблема, что и с цзилюцзинем. Если мы позволим опиуму просто быть, без контроля, то не сможем предугадать дальнейшие последствия. Это недопустимо. Он снова обращает все свое внимание к маковым цветкам. Гу Юнь наблюдает, как красивый профиль Чан Гэна становится резче в неверной тени. Так он выглядит, как утром, невероятно уставшим правителем, слишком молодым, чтобы с легкостью найти решение проблемы, но слишком умным, чтобы не заставлять себя это делать. Когда это закончится, они обязательно отдохнут. Может быть, уедут на горячие источники. Или просто закроются от всего мира на неделю, давая хоть какое-то успокоение неврозам чиновников. Вряд ли они посмеют просить о какой-то работе после нескольких недель изнурительных поисков. — Посмотри на них, — неожиданно произносит Чан Гэн. — Эти цветы. Они такие красивые. — Мне казалось, тебе неприятно видеть их. — Это похоже на насмешку, — Чан Гэн не отводит взгляд. — Но они находятся в самом сердце столицы, в самом сердце Великой Лян, и все, что они делают — удовлетворяют мой взгляд. В сущности, это благоприятное влияние, потому что я чувствую себя лучше, — он срывает один лепесток, задумчиво рассматривая его в своих пальцах. — Когда император чувствует себя хорошо, он принимает более рациональные и верные решения. — Что ты имеешь в виду? — Если… — лицо Чан Гэна светлеет. — Если предположить, что мы можем извлечь из этого выгоду, позволив людям так же самостоятельно решать, как им относиться к опиуму, принимать его или нет, то черный рынок не сможет им манипулировать. Мы уберем эффект недоступности, но сможем контролировать продажи. Спрос упадет, и останется излишек, который можно продавать. Из опийного мака получается еще и снотворное, а на Западе медицина отстала от нашей почти на сто лет. У них меньше лекарственных трав, и мы могли бы продавать им мак. Конечно, часть из этого пойдет на опиум, но это решает две проблемы в долгосрочной перспективе: во-первых, мы создадим первый канал зависимости Запада от Великой Лян, что даст нам возможность в дальнейшем развивать торговлю и увеличивать экспорт. Во-вторых, несмотря на все, опиум ухудшает общее благосостояние населения, и они еще долго не будут представлять угрозы для нас. — Ты хочешь накачать Запад опиумом и сделать его экономически зависимым от Великой Лян? — уточняет Гу Юнь. Чан Гэн воодушевленно кивает. — А здесь мы объявим монополию на все виды продукции, которая получается из мака. Казна будет напрямую получать доход с национализированных полей и тщательно контролировать отпуск любого товара, будь то опиум или снотворное. Если у нас будет монополия, мы сможем поднять цены, что сделает наркотики фактически недоступными для большей части населения. — Я всегда знал, что ты гениален, — Гу Юнь чувствует себя абсолютно пораженным. — Черт возьми, это действительно сработает. — Ответ был на поверхности, — Чан Гэн пожимает плечами. — Моя вина, что я так долго не хотел к нему идти. Он осторожно улыбается, и эта улыбка на самом деле такая счастливая, такая искренняя, что внутри у Гу Юня сжимается весь тот клубок нежности и любви, который он испытывает к Чан Гэну просто за то, что тот существует. Но сейчас, когда он как император Тай Ши снова смог найти способ преумножить богатства Великой Лян, Гу Юнь готов встать перед ним на колени и в очередной раз поклясться в вечной верности. Вместо этого он тоже улыбается и, удостоверившись в безопасности обстановки, быстро целует Чан Гэна. Через десятилетия, когда это станет историей, люди будут слагать легенды о гениальности императора Тай Ши и бесстыдстве великого Аньдинхоу.***
Несмотря на найденное решение, дел у Чан Гэна в этот день меньше не становится. Он возвращается в поместье Аньдинхоу поздней ночью, как и обычно, и Гу Юнь почти не удивляется. Он подходит ближе и наблюдает за неверным отражением в зеркале: Чан Гэн смывает косметику с лица, иногда бросая осторожные взгляды на него. Должно быть, раньше он делал это утром, пока Гу Юнь спал, и почти сразу же наносил слои пудры снова. Это напоминает время, когда Гу Юнь месяцами не снимал легкую броню. — Завтра ты можешь встать позже, — говорит он, пока Чан Гэн расплетает волосы. — Хоть что-то эти дармоеды точно сделают без тебя. Чан Гэн замирает и сжимается. Он кивает, зажмурившись, и наощупь открывает небольшой сундучок. Гу Юнь цепенеет от иррационального ощущения ужаса, что Чан Гэну может быть плохо. Чэнь Цинсюй предупреждала его, она говорила про мигрени и старые раны, и Гу Юню казалось, что он видел, как это происходит. Дурная голова быстро стерла воспоминания о том, как Чан Гэн умеет переступать через себя. Его подрагивающие пальцы находят белый непрозрачный сосуд и сжимают так, что костяшки белеют. Чан Гэн выпрямляется, смотрит на Гу Юня мутно, словно сквозь, и бледнеет почти до цвета несчастного сосуда. — Это лекарство госпожи Чэнь? — Гу Юнь, придя в себя, тянет руку, чтобы помочь откупорить сосуд, но Чан Гэн резко дергается. Он похож на натянутую до предела струну. Черты лица заостряются, а пальцы, сжимающие белое горлышко, еще сильнее дрожат, и Чан Гэн не смотрит туда, только на Гу Юня. Теперь радужка его глаз не краснеет, а зрачки не двоятся, но взгляд — такой же безумный, как при приступах Кости Нечистоты, и сквозь него проглядывает та же необъятная бездна. — Я. Не буду. Это. Пить, — Чан Гэн, скривившись в отвращении, с громким стуком ставит сосуд на стол. Он шумно дышит, снова закрывает глаза и складывает руки на коленях. Гу Юнь не знает, можно ли трогать его, очень давно он слышал, что людям в таком состоянии может стать только хуже от прикосновений. Чан Гэн резко тянет Гу Юня на свои колени, и силы у него гораздо меньше, чем было при приступах Кости Нечистоты, но от неожиданности Гу Юнь поддается. Чан Гэн целует его, кусая за нижнюю губу. Он пытается распутать завязки верхнего ханьфу, не отрываясь, и это уже слишком. Гу Юнь вскакивает, широко распахнув глаза. — Что, мать твою, ты творишь? — Хочу тебя, — шепчет Чан Гэн, и это звучит так, словно мгновение назад не его разрывало от боли. — Пожалуйста? — Что в том сосуде? — Гу Юнь и бровью не ведет. — Маковое молоко, — Чан Гэн меняется в лице, и теперь он смотрит обиженно и раздраженно, как смотрел в детстве, когда его маленький и довольно вредный ифу говорил что-то нелепое. Гу Юнь хватает его за руку, сдирает с места и в несколько движений усаживает на кровать, крепко держа за плечи. Чан Гэн не сопротивляется. Его спина болезненно прямая, а лицо похоже на маску, и он в ярости. Гу Юнь трясет его, как тряпичную куклу, чувствуя себя беспомощным идиотом. Удостоверившись в том, что Чан Гэн не двигается, он возвращается к зеркалу, забирает сосуд и, почти не думая, открывает его. Чан Гэн смотрит с отстраненным интересом, будто это никак его не касается. Он пожимает плечами, когда Гу Юнь садится рядом. — Сколько тебе нужно выпить? — Этого хватит, — губы Чан Гэна сжимаются в тонкую линию. — Этим можно убить человека, — Гу Юнь кривится. Он аккуратно подносит маковое молоко ко рту Чан Гэна, и тот пьет, прикрыв глаза. Разбираться с этим они будут, как только приступ боли пройдет. Они сидят некоторое время, соприкасаясь только коленями и локтями. Гу Юня все еще потряхивает от злости, но Чан Гэн немного расслабляется. Он сжимает и разжимает кулаки, смотря прямо перед собой. Зная, какие невероятные логические цепочки рождаются в этой голове, Гу Юнь обнимает его одной рукой и кладет голову ему на плечо. Чан Гэн наверняка думает, что проблема в маке, а не в том, что он довел себя до этого. — И давно? — тихо спрашивает Гу Юнь. — В день твоего отъезда, — голос Чан Гэна звучит невероятно устало. — Госпожа Чэнь пыталась отговорить меня, но у меня не было времени отдыхать. — Это снотворное, — Гу Юнь поднимает голову. — Я в курсе, — Чан Гэн фыркает. — Я не мог спать от усталости и боли, и она рекомендовала мне взять перерыв, чтобы восстановиться, но мак куда эффективнее, как я думал. — Не очень-то помогает, — Гу Юнь с сомнением смотрит на пустой сосуд. — И сейчас ты решил, что можно перестать пить его, потому что теперь у тебя есть время на выходной? Чан Гэн кивает. Гу Юнь не выдерживает и пихает его локтем. Раздражение от таких невероятных умозаключений встает комом в горле. — Ты вообще слышал, как надо отказываться от таких лекарств? — уточняет Гу Юнь. — Ни в коем случае не прекращать пить резко, — говорит Чан Гэн. — И что? — И ничего, — огрызается он. — Мне надоело чувствовать себя наркоманом, понятно? — Я годами пил лекарство, чтобы нормально видеть и слышать, — парирует Гу Юнь. — Ты считаешь меня наркоманом? — Это другое, — Чан Гэн вцепляется пальцами в свое колено. — Когда ты вернулся, я уже пытался не пить мак. На следующий день я решил, что с меня хватит, и я знаю, как ты чувствуешь запахи. Я сидел в кабинете час, и это было… довольно плохо, честно говоря. — Ты мог сказать мне, — Гу Юнь накрывает его ладонь своей. — И ты бы отреагировал точно так же, — горечь в словах Чан Гэна чувствуется на языке. — Это довольно унизительно — пытаться избавиться от опиума и при этом травиться им. — Опиум — это яд. Его делают по-другому, а маковое молоко — довольно полезная вещь, если не пить его ведрами, — Гу Юнь усмехается. — Я злюсь не из-за мака, а из-за того, что ты решил довести себя до изнеможения. — Ты сам знаешь, что промедление могло усугубить ситуацию еще сильнее, — Чан Гэн ложится на спину и тянет Гу Юня за собой. — Тебе правда не противно? — У тебя очень большой кредит доверия, — честно сообщает тот. — Серьезно, очень. Нет, не противно. — Ладно, — Чан Гэн зевает. — Я хочу спать. — Эй, стой, — Гу Юнь несильно трясет его. — Ты правда пытался отвлечь меня сексом? — Ну, я правда хочу тебя, — Чан Гэн улыбается. — Но мак начал действовать, и теперь я не уверен, что могу шевелиться. Гу Юнь недовольно вздыхает. Он снимает с Чан Гэна императорские одежды и укладывает почти бессознательное тело под одеяло. Раньше это бы казалось странным, потому что так сильно заботиться приходилось о нем самом со всеми ранениями и неприятными инцидентами. Сейчас Гу Юнь понимает, что Чан Гэн находит в такой заботе. Если замотать его в одеяло, сможет ли он выбраться утром?.. На следующий день Чэнь Цинсюй расписывает подробный план, как постепенно уменьшать дозы мака. Каждый вечер Гу Юнь следит за тем, чтобы Чан Гэн его принимал. В какой-то момент косметика становится ненужной. Новые законопроекты вступают в силу, и напуганные спекулянты, сто раз извратившие сплетни, сами приезжают в столицу и передают документы на свои поля. Жизнь постепенно идет дальше, и у Гу Юня появляется план, который хоть немного оправдывает все слова о его бесстыдстве.***
Есть что-то чарующее во внутреннем дворце, куда не бросают взгляды министры и помощники. Императоры здесь рождались и умирали, перестраивали комнаты и коридоры под свой вкус и пытались остаться в истории уродливой вазой или красивейшим гобеленом, привезенным с Запада. Гу Юнь знает эти стены слишком хорошо. В большинстве своем они вызывают отвращение к обманутому прошлому. Но сейчас, когда погребенный под пылью и снегом романтик в нем вдруг поднял голову, остановить лихорадочные идеи невозможно. Поэтому он ведет Чан Гэна в купальню, иногда оборачиваясь, чтобы поправить черную повязку на его красивом лице, и крепче сжимая его руку. Пару раз Гу Юнь чуть не пропускает нужный поворот. — Ты когда-нибудь слышал легенду о Хозяйке Степи? — спрашивает он, заводя Чан Гэна за ширму. Гу Юнь снимает с него императорские одежды и старается повесить их так, чтобы не осталось ни одной складки. Может быть, это не та история, которую стоит рассказывать сейчас, но тогда он вообще никогда ее не расскажет, и она останется в небольшой пропасти, куда попадают все безымянные герои и забытые сказки. — Когда путешествовал, — Чан Гэн едва заметно качает головой, когда Гу Юнь оскорбленно цокает. — Если хочешь, можешь ее рассказать. Это было много лет назад. — Нет, — Гу Юнь развязывает повязку. — У меня все равно не получится. Место не то. — Я был у того дерева, — вспоминает Чан Гэн. — В него попала молния, и оно погибло. Конечно, кто-то может сказать, что это непогода, но мне нравится думать, что Хозяйка Степи все-таки освободилась. — Она бы сказала, что Великая Лян и те люди, которых она защищала, в надежных руках. Гу Юнь обхватывает лицо Чан Гэна ладонями и рассматривает его с улыбкой. Никаких следов усталости и изнеможения, расширенные зрачки и мягкие губы, по которым он проводит большим пальцем. Может быть, чтобы видеть это, он и пытается вернуть зрение и слух. В мире есть так много плохих вещей, на которые хотелось бы закрыть глаза, но стоит смотреть, чтобы были и хорошие. Гу Юнь не собирается раздеваться здесь. Он целует Чан Гэна и почти поддается провокации в виде попыток развязать пояс верхних одежд. Но у него есть какая-то необходимость позаботиться о Чан Гэне сейчас, не беря ничего взамен. Гу Юнь чувствовал себя таким беспомощным в последние пару месяцев, потому что обстоятельства и упрямство Чан Гэна не позволяли ничего сделать. Вода тяжелая, с сильным запахом масел и трав. Это не похоже на успокоительное или афродизиак. Хочется прижать Чан Гэна к себе и не отпускать, но Гу Юнь только вытирает руки после проверки температуры и уже собирается уйти, чтобы посмотреть, насколько пыльная императорская спальня, но Чан Гэн обхватывает его запястье и проводит по линиям на ладони пальцами. — Тут довольно много места, — замечает он. — К тому же, я должен удостовериться, что ты помылся. — Да как ты… — Гу Юнь возмущенно смотрит на него. — Ты хочешь, чтобы я остался? — Кажется, мое желание видеть тебя постоянно никак не изменилось, — Чан Гэн чуть склоняет голову набок. — Ты же не оставишь меня в этой ледяной воде? — Она не ледяная, — бурчит Гу Юнь, снимая ханьфу. — Моя чистая одежда в спальне. — Тут есть влажные простыни, — доверительно шепчет Чан Гэн, когда Гу Юнь опускается рядом. — Их используют, чтобы охладиться после ванны. — То есть теперь здесь не холодно? — уточняет Гу Юнь. — Ифу всегда греет мое сердце своим присутствием, — Чан Гэн наматывает прядь его волос на палец. — Не называй меня так!.. С водными процедурами они заканчивают нескоро. Гу Юнь твердо пресекает все попытки Чан Гэна заниматься сексом в воде в основном потому, что у него кружится голова от тепла и запаха. А еще у него есть план, который хотелось бы не нарушать. Он распутывает завившиеся от влаги волосы Чан Гэна и несколько раз промывает их, пытаясь вспомнить все средства, с помощью которых это надо делать. Они должны оставаться мягкими и пахнуть хорошо. В императорской спальне нет и намека на пыль. Она не выглядит жилой, просто очень чистая, и Гу Юнь догадывается, что, даже если бы он не просил убраться здесь, она была бы такой же. Чан Гэн с интересом смотрит на кованное изголовье гигантской кровати, и Гу Юнь, черт возьми, знает направление мыслей в его голове. Он ложится, подперев подбородок рукой, и наблюдает, как Чан Гэн раздевается. Простыня стекает на пол, и теперь ее придется поднимать кому-то другому. Гу Юня раздражают крупные бусины на покрывале, но это стоит того. На самом деле, это всегда стоит того, даже если Чан Гэн будит его посреди ночи и просит разрешения взять у него в рот. Хотя, признаться, иногда это кажется очень странным. Чан Гэн садится, и Гу Юнь обнимает его со спины, утягивая назад. Он целует его шею, проводя пальцами по бледной коже, и это должно быть щекотно из-за мозолей. Чан Гэн тихо вздыхает и расслабляется. Гу Юнь скучал по этому ощущению. Мак выводится чертовски долго, но сейчас говорить об этом он точно не станет. Чан Гэн не любит долгие прелюдии, скорее предпочитает находиться в точке наивысшего удовольствия как можно дольше. Можно сколько угодно ворчать и говорить о его торопливости, но это вряд ли что-то изменит. Гу Юнь сползает ниже, крепко удерживая бедра Чан Гэна, чтобы они оба случайно не оказались на полу, и несколько секунд наслаждается видом. — Позволь… — он сглатывает вязкую слюну. — Позволь ифу позаботиться о тебе сегодня, хорошо? — Да, конечно, — Чан Гэн вздрагивает, когда Гу Юнь касается его языком. — Мне нравится быть с тобой. Я так скучал по… Фраза обрывается на полуслове, и Гу Юнь позже позволит себе додумать, что он хотел сказать. Все нужное ему сейчас — под его губами и руками. Он тоже скучал, правда. Конечно, он не говорит об этом, потому что занят более важными делами, но внутри все скручивается от удовольствия и обожания, когда Чан Гэн под ним шумно дышит. Его бедра бьет крупная дрожь, и Гу Юню нравится чувствовать ее под своими ладонями. Чан Гэн тянет его наверх, намертво сжав плечи, и то, как он лихорадочно целует, наводит на определенные мысли. Гу Юню тоже это нравится. В некотором роде. Только в определенное время. То, как Чан Гэну всегда хочется почувствовать собственный вкус, это… очень горячо. Похоже, нужно готовить его ртом чаще, потому что это какое-то восхитительное безумие. — Делай так почаще, — шепчет Чан Гэн в шею Гу Юня, привыкая к заполненности. — Почему ты так редко трахаешь меня, ифу? — Потому что тебе слишком нравится моя задница, — Гу Юнь целует его волосы. — Это правда, — Чан Гэн смеется, и это маленькое движение заставляет вздрогнуть. — Напоминай мне иногда, что я очень люблю тебя внутри. И, конечно же, в этот раз чуда не случается, и спина Гу Юня пару раз норовит переломиться, потому что его тело абсолютно не создано для удовольствий. Чан Гэн шепчет непристойности, и ему хочется отвечать, и потом, когда они лежат, переплетясь ногами и руками, вспоминать об этом уже немного неловко. Гу Юню, в сущности, нужно не особо много. Всего лишь император Великой Лян в собственных объятиях и огромное, невероятное чувство, которое у них есть на двоих.***
«Ваше Величество, Признаюсь, я была удивлена, что мы с Вами добрые друзья. Я всегда буду ценить эту дружбу, и сделка, которую Вы мне предложили, так же прекрасна, как и Ваша добродетель. Буду кратка: первая партия отправится на Запад уже в следующем месяце. Если исходить из Ваших расчетов, они не спохватятся еще очень долго. Комиссия, предложенная Вами, меня устроит. Я постараюсь организовать поставки цзилюцзиня, но здесь нельзя знать наверняка, пока не увидишь своими глазами. Вы поступили мудро, когда обратились ко мне. С наилучшими пожеланиями, Муг, королева пиратов»