5 Seconds of Summer — Lover of Mine
Меч блестит, слепит отражением солнца на отполированном лезвии, гарда-крыло порхает над пальцами — бросок из руки в руку могут позволить себе немногие, и что, если не это, называется мастерством? — Не стану предлагать бамбуковый. — Аято приподнимает уголок губ в улыбке. У него в руке синай, любовно отшлифованный, сбалансированный, и всё же не соперник боевому клинку. — Звон металла взбодрит скорее. — И уху приятнее, — усмехается Кэйа. Как и Итэру, в качестве домашнего одеяния слуги преподнесли ему юкату, и если Итэр предпочёл лишь вежливо принять подарок, Кэйа воспользовался им немедленно. Едва перехваченный на талии, мягкий шёлк стекает с плеч, расходится на бёдрах, бесстыдно открывая смуглую кожу и сухие мышцы. — Я слышал, что ты любишь упражняться по утрам. Аято склоняет голову к плечу, задумчиво трогает родинку под губой. Он так же, как Кэйа, носит юкату едва завязанной, — но при его появлении все, кто не хочет неприятностей, опускают глаза. Все, кроме мондштадтских гостей, не знающих ни скромности, ни правил местного этикета. Или знающих и презирающих это знание (Аято склоняется к последнему варианту). — Так что, — Кэйа блестит зубами в улыбке, подбрасывает и ловит меч, со свистом очерчивает остриём круг, сгибает ногу в колене. Юката с ним в сговоре — обнажает больше, чем следовало бы, почти не оставляя тайны. — Дружеский поединок? Хочу узнать, чего ты стоишь. Только годы жестоких интриг и виртуозного лицемерия позволяют Аято не задохнуться от возмущения. Чего он стоит?.. Кэйа польщённо смеётся — всё-таки заметил, а значит, опасный противник, куда опаснее, чем кажется, — легонько стукает мечом о меч, плашмя, чтобы не повредить дерево, и Аято оценивает его заботу о чужой собственности. — Давай, лорд Камисато, брось меня на лопатки. Сгораю от любопытства. Итэр столько говорил о тебе и твоём глазе бога. О том, что не видел ничего красивее, — но я думал, это он про тебя. Грубый флирт, и Аято прикусывает кончик языка, чтобы не сказать лишнего. Почти жаль, что слова имеют над ним власть. Знает ли Итэр, что Аято зависим от лести? Говорил ли об этом со своим любовником? Как много Кэйа знает, о скольком ещё догадывается? Довольный собой, Кэйа отступает — юката падает с плеча, перекинутая на грудь длинная прядь соскальзывает на спину, — бросает долгий манящий взгляд, и Аято откликается на этот безмолвный зов, инстинктивно, как зверь. Зверь живёт в каждом воине. Самый холодный разум, самая отточенная техника — всего лишь клетка, позволяющая сдержать ярость, на время смирить жажду. Но смирить — не значит избавиться. Синай падает в ровно подстриженную траву, катится с холма вниз, — а Аято, целя Кэйе в лицо остриём своего меча-волны, надеется увидеть страх или хотя бы смущение. Но нет ни того, ни другого, лишь любопытство и всё та же лёгкая улыбка. Когда-то долгие медитации помогли Аято прийти к истинно глубокому пониманию Гидро стихии, к тому, какую мощь способен подарить глаз бога. Когда-то ему требовалось закрыть глаза, чтобы почувствовать её — рябь на безмятежной глади воды. Рябь от того, как заходится сердце врага. Сердце не может лгать, даже когда лгут глаза, руки и слова. Сердце выдаёт слабость и страх — и открывает дорогу клинку. Но в тот краткий миг, когда Кэйа сцепляется с ним взглядами, Аято не слышит биения его сердца и не чувствует страха. Водная гладь безмятежна, ни одна камелия не качается на непрошеных волнах. — Думаешь, я лёгкая добыча? — шепчет Кэйа и с силой отбивает удар. Аято отшатывается, разъярённый, атакует, и зверь вырывается из клетки. Кэйа по щиколотку утопает в воде, окружённый призрачными цветами, потрясённо оглядывается, и в ударах его сердца слышится восхищение. Лесть, которая Аято по вкусу, — но его самолюбие ещё не отмщено. Уходя в сторону, он оставляет перед Кэйей свою копию, зыбко мерцающую, угрожающую новой болью зазевавшемуся противнику, — и обрушивается десятком хлёстких ударов. Звон клинка горячит кровь; говорят, со стороны выглядит как казнь, не как честный бой, но Аято не привыкать брезговать честностью. Лёд вгрызается во влажную кожу внезапно — и лишь тогда Аято вспоминает, что за стихию обуздал Кэйа. Крио кристаллы взвиваются в танце, и, окутанный инеем, Аято терпит поражение не как воин — как глупец. Он поскальзывается, растягивается на спине и, тяжело дыша, поднимает клинок в попытке заслониться от удара. Кэйа не бьёт. Солнечные зайчики отскакивают от голубоватого лезвия во все стороны, рассыпаются по траве и искрящемуся льду, — и, смирив жаждущего крови зверя, Аято чувствует, как по безмятежному саду расходятся волны-круги. Это сердце не знает страха. Любопытство — вот что ведёт его, и от этой мысли обида испаряется вместе со взвесью влаги под утренним солнцем. — Прости, — без тени улыбки говорит Кэйа и протягивает руку, — рефлекс. — Гостям в этом доме не следует извиняться, — качает головой Аято, приняв жест мира. — Я ещё возьму реванш. — Надеюсь на это. — Кэйа выпускает его пальцы с неохотой, и его — не лесть, симпатию — Аято тоже оценивает по достоинству. — Нечасто встретишь интересного противника. Аято усмехается. Ему доводилось фехтовать с Итэром. Неплохо, но не так интересно, когда противник больше полагается на стихии и интуицию. Поддев меч Кэйи своим, он скользит лезвием по лезвию, до самой гарды, и от этого сладкого звенящего звука чувствует себя пьяным. — Скрести со мной клинки ещё раз — но обещай, никаких больше стихий. Меч в его руке рассыпается серебристой пылью — и он пользуется этим, чтобы коснуться руки Кэйи. — Обещаю, — выдыхает Кэйа, глядя ему вслед. «Самое красивое, что ты можешь увидеть, — довольно думает Аято, спускаясь с холма к дому, — ещё скрыто. Рискни взять — и поймёшь». Принимать гостей — приятная, пусть и хлопотная обязанность, лежащая преимущественно на плечах Томы. Аято ждут другие дела, не требующие ни силы, ни быстроты реакции, ни отточенности рефлексов, и он занимается ими с должным вниманием и полным отсутствием интереса. Может, виновата полная луна, но к вечеру, когда впечатления утра меркнут за чередой тягостных решений, усталость обрушивается с особенной силой. В другой раз Аято бы, может, пораньше отправился спать, но сон в дурном настроении — верный спутник кошмаров. Выложенный узорчатыми деревянными плитками пол тренировочного зала рассечён полосами лунного света, и Аято перечёркивает своей тенью каждую из них, пока идёт к стойке с оружием и вытаскивает любимое копьё. Никакой страх не имеет над тобой власти, пока ты крепко держишь оружие. Оружие не даёт силу, но помогает управлять ей. Так говорил отец, когда учил его сражаться в этом самом зале, кружась меж полос лунного света как смертоносный призрак. У него не было глаза бога, но Аято всё равно ему уступал. Годы спустя тени тех, чьей крови испил клинок Аято, каждую ночь тянулись всё ближе, но живыми они пугали куда сильнее. Шаг, выдох, разворот. Взмах, упор на остриё, удар ногами и снова разворот. Приём, который блестяще усвоил Тома — и который самому Аято никогда не удавался так хорошо. Тонкая кость, быстрый ум, гибкие суставы и дрянной характер — так и становятся мечниками. Аято усмехается своим мыслям — и вздрагивает от ответного смешка. Давно ли Кэйа стоит на пороге — какой смысл спрашивать? Швырнув копьё к стойке, Аято идёт через зал — каждая плитка под босыми ногами знакома ощупью и каждая знала его бесславные поражения и злые слёзы, — и чем ближе, тем шире расходятся круги-волны по безмятежному саду, давно ставшему чем-то сродни шестому чувству. Кэйа здесь, потому что хочет его — и потому что так же, как сам Аято, не знает покоя. Зарывшись рукой в ослепительно белый мех его накидки, Аято встаёт на цыпочки и, как ночной цветок, срывает первый поцелуй. Лунный свет заливает их как вода, очерчивая ярче каждый изгиб, оттеняя каждый изъян, превращая наготу в нечто более откровенное, чем просто неприкрытая кожа. Аято не торопится; сидя у Кэйи на бёдрах, он касается тонких светлых шрамов, обводит пальцами маленькие соски и отпечатавшиеся на рёбрах следы от корсета. Позволяя ему любоваться, Кэйа держит скрещенные запястья за головой — и Аято больше не слышит ударов сердца, но чувствует их, когда прижимает ладонь к его груди. — Утром, — говорит он, — я видел, как вокруг тебя порхали снежинки. — Неужели боишься холода? — хрипло смеётся Кэйа и изгибается под ним. Аято закусывает губу — откровенные прикосновения нечасто ему по вкусу, но то, как член Кэйи ложится на ягодицу, там, где манит коснуться ещё одна родинка, снова льстит. — Хочешь, расскажу историю о призраках? — Никаких призраков, — обрывает Аято и с груди перекладывает ладонь ему на губы. Между пальцев скользит быстрый язык — Кэйа не скрывает своего бесстыдства, ни в словах, ни в ласках. — Лунные ночи — для живых. Он чувствует рукой широкую улыбку — и знает, что в этот раз Кэйа не будет его щадить, а после не выразит сожалений. Но и Аято не сдастся без боя. Их поединок длится почти до рассвета. В тающем сером сумраке на плечах и бёдрах темнеют следы от зубов и ногтей, ноют сбитые о пол лопатки и колени, а синяки на рёбрах и щиколотках — от пальцев, не от бамбуковых мечей, но, вот странно, Аято вовсе не чувствует усталости. Он ждёт, что, как и прочие любовники, Кэйа уйдёт, когда насытится, — но Кэйа остаётся, и снежинки от его горячих пальцев искрятся на коже, пока он покрывает ладони Аято медленными, сладкими поцелуями. Может, потому Аято и решает: достоин или нет, пусть смотрит. — Уносит поток цветы, что срывает с камелий яростный ливень… — шепчет он, и призрачный сад безмятежности скручивается в водоворот, беззвучно бьётся о стены под низким потолком, осыпает всё вокруг прозрачными лепестками, а смертоносные капли бьют в пол, как клинки. Сдерживать зверя — не то же самое, что приручить его, и мало кто понимает эту простую, но разочаровывающую истину. «Я не тот, кем кажусь, и ничто во мне нельзя назвать красивым». Кэйа тянет его за руки, опрокидывает на спину, ложится сверху, давит всем весом, целуя, — и у Аято снова саднят сбитые лопатки и ноет растянутый зад, но с лепестками мешаются ледяные кристаллы, острыми гранями напоминающие сюрикены, и Кэйа шепчет ему в губы: — Ты ещё красивее, чем я думал. Утром Аято затягивает пояс юкаты туже — ему ни к чему лишние сплетни. Долгая ночь притупила быстроту реакции, но даже сейчас он способен обогнать свою тень, пока обрушивает молниеносные удары на собственную копию, которая, как и он, за привлекательной внешностью скрывает смерть. Определённо мучительную. Сколько мертвецов таит безмятежная вода? Сколько неподвижных лиц увидит тот, кого не обманет усыпанная цветами блестящая гладь? Кэйа не стыдится ни налившихся багровым укусов, ни синяков. Юката соскальзывает с плеча, когда он небрежно подбрасывает и ловит синай. — Сегодня без стихий, — напоминает он с улыбкой, — я видел достаточно. Надеюсь, ты не торопишься? — Я не строю планов на утро, — говорит Аято. — Только тренировки и другие приятные впечатления. «Что скрывается под глянцем льда?» — думает он, когда Кэйа скрещивает с ним меч и, дразня, тянет за рукав. Это ещё предстоит выяснить, но одно Аято уже знает. Камелии ярче всего расцветают под снегом.28-29.03.2022