see you again

      Московский сидит за огромным столом своего кабинета, нервно постукивая по клавиатуре ноутбука пальцами и изредка бурча тихие маты. Глаза его сосредоточены на тексте, плечи чуть сгорблены.       Мужчина даже слегка вздрагивает, когда дверь открывается с громким хлопком об стену. Михаил лениво поднимает глаза, тут же замирая в предвкушении. Он любит играть на публику, — всегда нужно делать вид что очень заинтересован и ждёшь все новых и новых слов от собеседника. Но не в этот раз.       В этот раз собеседник и сам всегда демонстрирует безразличие и холод, если то ему удобно, и на корню пересекает все попытки к актёрским замыслам Москвы.       Вашингтон серьёзен как и всегда, что видно в его уверенной походке и движениях рук, — он поправляет ими пиджак, разглаживая каждый сантиметр. Очки у него как всегда блестят чистотой так, что в них можно видеть собственное отражение. Весь его образ, весь его вид — сплошная сосредоточенность и самоуверенность, скрываемая за интеллектом и этикетом. Где-то Михаил это уже видел.       Следом за столицей США наглой, развязной походкой заходит — вваливается, скорее — куда большая головная боль для Московского, и куда лучшее оружее по устранению спокойствия Вашингтона. На лице того неизменно красуется уже надоевшая Михаилу пара тёмных очков, которую владелец видимо менять не собирается ближайший век точно.       —Кого я вижу, — улыбается Михаил, все же решаясь немного сыграть роль дружной столицы. — Сядь, Московский. Отсвечивает, — быстро отрезает Вашингтон, усаживаясь напротив стола. — Стараюсь. Нью-Йорк остаётся стоять, опираясь локтями на спинку стула Вашингтона, с интересом приспуская очки до такого уровня, чтобы никто не видел его глаз, но он мог видеть все ярко и чётко.       В конечном итоге, разговаривая полчаса напролёт о совместных проблемах, две столицы не пришли ни к какому выводу, отчего Вашингтон, сильно разозлившись на “безответственность” Михаила, вышел из кабинета, напоследок хлопнув дверью. Так же, как тогда, когда зашёл в него.       — Он в последнее время мало спит, много пьёт кофе и много выражается, — смотря вслед столице полушепотом говорит Нэйтен. Он тут же выпускает смешок, который режет слух Московского, и поворачивается в его сторону, — Тебе нравится как он злится? — Не думаю. Он вспыльчивый. — А мне нравится...— Нью-Йорк, подобно хищнику улыбаясь, обходит стул, на который опирался и садится, закидывая ногу на ногу, — Он такой сексуальный в этот момент, не заметил?       Михаилу хочется сказать, что все это чушь и ему вообще фиолетово, ведь он немного занят своими делами. Но Нэйтен запрокидывает голову на спинку, чуть скатывается по сиденью, и, кажется, Миша хочет удариться головой об стол.       Они сидят в полной тишине несколько минут. В это время Нэйтен все также нагло рассматривает Московского, а тот сидит неподвижно и пытается сообразить дальнейший план действий.       — А ещё мне нравится когда мужчины носят костюмы, — Нью-Йорк поднимается со своего места и чуть ли не модельной походкой приближается к Михаилу, — Они такие горячие в них, — Нэйтен заходит за спину Московского и укладывает руки на его плечи, — Знаешь, так и хочется с них его снять, — он наклоняется к уху блондина, переходя на шёпот. Мурашки по спине у Миши бегут то-ли от горячего дыхания, то-ли от слов Нью-Йорка, — Оставить засосы там, где никто не увидит, но увижу я, облизнуть и поцарапать, где увижу только я, — руки на плечах начинают двигаться, поглаживая то их, то чувствительную шею, — И наконец спуститься...       Договорить Нэйтену не даёт дверь, которая снова открывается со стуком. Вашингтон не выглядит удивлённым, разочарованным или что-то в этом роде. Он просто кидает взгляд на Нью-Йорк и бросает короткое: — Такси подъехало, пошли. Разворачивается и идёт вперёд по коридору, зная, что за ним последуют.       — Ну ладненько, мне пора, — Нью-Йорк моментально направляется в сторону двери, словно ничего не было и они тут сорта чая обсуждали, и оборачивается только на пороге, — Bye-bye, baby.  You will suffer today, because I will come to you in wet dreams.       Мише кажется, он готов окунуться в прорубь, лишь бы забыть всё.