Мой храм

Джон всегда считал, что для Шерлока приоритетом всегда была работа. Расследование, убийства, трупы, следы крови — все это его стихия, его образ жизни, который Ватсон не особо приветствовал, хоть и сам являлся его частью. Джону нравилось это чувство опасности, эта страсть, ему нравилось некое сумашествие Холмса в одержимости своей работой. Такой самоотдачи, такого самопожертвования Джон не видел уже давно. Он был обычным врачом, он гнался за стабильностью — стабильными отношениями, которые почему-то всегда рушились, толком не начавшись, стабильным заработком, тишиной и покоем. Казалось бы, желание любого ветерана Афганистана — жить спокойно вне войны, вне этой тревоги, но Джон был другим. Ему нравилось на войне, он еще не наигрался. Сердце просило опасности, душа просила адреналина. Холмс был той необходимой дозой, которая дурманила, заставляла двигаться застывшие от страха мышцы. Шерлок ничего не боялся. Он знал, что Джон его прикроет. Знал, что если обернется — Джон будет за ним, хоть и с руганью, но стоять, еле дыша от быстрого бега. Безоговорочное доверие Шерлока с первых дней убило в Джоне желание искать другого соседа. А зачем? Плата хорошая, центр города почти, сосед с прибабахом — ну и ладно. Хрен с ним. А кто сейчас здоров? Сегодня поздно вечером Шерлок возвращался домой. Лил дождь, но зонт — лишь лишний груз. Никогда не знаешь, пригодится ли. В домах загорался тусклый свет, кэбы подсвечивали летящие вниз капли, расплескивали лужи, которые старательно стекались назад. Шерлок шел и ни о чем не думал. Слишком уж липло мокрое пальто к телу, слишком уж мерзко и до мурашек с мокрых волос падали капли за воротник рубашки, попадая на еще держащую тепло кожу. Шерлок уже подходил к дому, взглянул на окна — окна 221Б горели. Джон, скорее всего, дома. Холмс зашел, скинул промокшее пальто, тщательно вытер ноги о половичок и поднялся наверх. Джон не услышал его прихода. Шерлок осторожно прошел в свою комнату, потому что Ватсон, видимо, дремал с лаптопом на коленях. Потом, оценив состояние одежды, снял ботинки и пиджак, повесил его на вешалку. К утру просохнет. Шерлок будет надеяться. Вернулся в гостиную, сел напротив Ватсона, недолго щурясь смотря на него. Шерлок иногда поражался растяпости соседа. Уснуть вот так. Как даже его родители не часто засыпают. Даже Майкрофт или Лестрейд. Хотя Лестрейд чаще. Шерлок решил прекратить эту бесконечную череду мыслей насчет него. Надо его разбудить. Но Холмс задержал свою руку прямо над плечом Джона, обтянутым так раздражающим бежевым джемпером. Шерлок сел назад, аккуратно, ежась от холодных капель, падающих на теплую кожу, опер на локоть голову и внимательно посмотрел на спокойное лицо Джона. Ну спит как младенец. Губы Шерлока дрогнули в улыбке, пальцы коснулись их — проверить, правда ли улыбаются. Глаза забегали по джемперу, по рукам, скрещенных на мерно вздымающейся груди. Шерлок впитывал каждую деталь, чтобы заставить себя забыть все это сегодня ночью, убеждая себя в сотый раз — ненужные чувства. Они мешают, жрут все, не дают рационально мыслить. Холмс не понаслышке знал, как может портить любовь восприятие мира. Действительно, на все смотришь будто через розовые стекла. Шерлок не мог себе позволить такого простого, приземленного чувства. Дело было не в Джоне, который на каждом углу готов был орать, что он — не гей. Шерлок всмотрелся в дрожащие во сне ресницы и вслушался в тихое сопение. Его губы сами зашептали: — Я не вижу ничего святого в том, чтобы покрывать голову в церкви. Разве покрытая голова женщины влияет на то, получит ли она гарантию на местечко в Раю? Гарантию на существование этого места? Я не верю в церкви, в их божественную силу. Моя церковь, мой храм — это ты. И всегда им был, — Шерлок еле слышно говорил это. — Может, я в тебя верю даже больше, чем в науку. Может быть, я уже фанатик… Холмс замолк, прикрыл глаза и встал. Каждый раз, когда выдавалась маленькая возможность, Шерлок произносил похожие слова. Джон спит, как убитый, так что никогда об этом не узнаёт. Холмс наконец касается плеча. — Ты собираешься спать тут до утра? — спросил Шерлок, чуть расталкивая Джона. — Сейчас… — Ватсон зашевелился, убрал лаптоп, потянулся и встал. Шерлок ушел в свою комнату, сел на кровать, стаскивая носки. Было тяжело слышать чужие шаги в другую комнату. Казалось, нет. Нет. Такое не должно было случиться. Нельзя его любить. Нельзя любить. Избавиться от чувств. Шерлок расстегивает рубашку, снимает брюки и ложится так в кровать — быстрее согреется. Он замирает, слыша глухие удары дождя о козырьки и подоконники. — Мой храм — это ты. И так было всегда. Шерлок закрывает глаза, вздыхает, снова заставляя себя убить эти чувства. Надо. Иначе никак.