Ночной ребëночек

В забегаловке "чистая" половина во втором этаже. И уже на лестнице слышно, как много в ней народу, как буйно носятся половые и какой густой, горячий угар стоит по всюду. И вот отец садится, сняв шапку, распахнув полушубок, и сразу заказывает несколько порций, — селянку на сковородке, леща в сметане, жареной наваги, — требует графин водки, полдюжины пива и приглашает за стол к себе знакомых: каких то рыжих мужиков в тулупах, каких то чернявых мещан в чуйках.. Какое мучение сидеть в этом чаду, в этой тесноте, среди бесконечных и непонятных разговоров и споров без всякой меры пьющих, закусывающих и пьянеющих людей! Сколько их кругом, этих мужиков, извозчиков, толстых купцов, худых барышников! Сколько красных, распаренных едой, водкой и духотой лиц, потных лбов, лохматых голов, густых бород, чаек, армяков, полушубков, тулупов, громадных сапог и тающих валенок, разводящих лужи под табуретами. Как везде натоптано, наплëвано, как дико и нелепо орут за некоторыми столиками и как ошалели половые в белых штанах и рубахах, носясь туда сюда с блюдами и сковородками в руках, с задранными головами, меж тем как спокоен только один высокий и худой робо-старик, строгим и зорким командиром стоящий за стойкой. И, однако, как долго летит этот ужасный день. А в понедельник всë это наконец закончится. Город принимает смиренный и будничный вид, пустеет даже базарная площадь— и такое облегчение надвигается на Эдгара: отец уезжает. Да, даже отец проснулся нынче уже совсем не таким, как просыпался все эти масленичные дни. Он прост, тих, чем то озабочен. Он собирается, расплачивается. А там, во дворе, уже стоит заведëнная машина. Последний, самый, с одной стороны горький час. Отец, огромный, толстый от медвежьей шубы, надетой по верх полушубка, в чëрных, выше колен, валенках и в большой боярской шапке, сядет на диван и скажет; — ну, присядем, Эд и Христос с тобой. И тотчас же встанет и начнëт торопливо крестить, целовать его, совать руку к его губам.. Ещë минута — и колëса машины начнут крутиться. И поедет машина далеко, далеко, вон из города, в серые снежные поля— и прощай, ещë одна скучная в жизни неделя, ничем не отличавшаяся от других. — давай, Эдгар, Христос с тобой.