Целует утро в спину Твой лоб уперся мне в ладонь Скорей умру, чем двинусь Если только осторожно Рассыпались по мне Пряди твоих волос Я не могу понять, когда, зачем и как Ты стала, ты стала, ты стала мне близка
Сложно понять, что чувствовала Реган Кэпп, когда узнала, что Геро Арле… точнее, Монти, больше не было в живых. Можно ли вообще говорить о каком-то облегчении, когда той, кто на протяжении многих годов исправно пила твою кровь, больше не было в живых. Даже если она была твоей «подругой»? Вначале было больно. И холодно, словно её окатили леденящей водой с ног до головы. Потом был гнев, жаркий такой, палящий, вперемешку с сожалением, что не она прибила эту дрянь самолично. Потом стало пусто. И тихо. Слишком тихо. Реган. Холодная, расчётливая Реган, разумная Реган, всегда-держащая-себя-в-руках Реган, сидела на кресле и залпом опрокидывала стопкой за стопкой дорогущий коньяк. Она не рыдала, не кусала локти, ни даже не проронила ни единой слезинки — нет, она просто пила будто бы сопливая школьница, которая только вот недавно дорвалась до родительского шкафа с дорогим алкоголем: с жадностью и без меры. Такое поведение ожидаешь от малодушной девчонки лет шестнадцати, вроде её дочери, но никак от зрелой женщины тридцати пяти лет. Возможно, это был её путь избавиться от груза всей многолетней кутерьмы — ведь близкие не поймут, а на похороны эти ублюдки Монти не позовут. Фамилия Кэпп сейчас выглядела не как родовая гордость, а как клеймо. От количества выпитого хотелось блевать, но она держалась. Щурилась только от крепости напитка, конечно, но продолжала пить, будто бы надеясь, что от очередной стопки её просто-напросто вырубит к чёрту. В конце-концов, она была дома, в своей крепости, без назойливой старшей сестры Гонерил и буйного младшего братца Кента. Даже Корнуолла не было — и слава Смотрящему! — Гермии. Она была одна. Как она и любила. Только Реган и оглушающая тишина.***
По разбитым зеркалам По кудрявым волосам Ты гадаешь, в чём же выйти наружу Доверяя, как себе, нездоровой худобе До конца не понимаешь, кто тебе нужен
А за заборами, за рекой, уже шли похороны. Антонио Монти стоял как бесполезная тряпичная кукла, озираясь по сторонам и словно со стороны наблюдая и перематывая все-все-все моменты с Геро снова и снова. И снова. А потом переводил взгляд на братца Клаудио. И снова думал, проваливался в свои спутанные, тёмные мысли, спотыкался и переводил дух. Лишь шмыгающие носами близнецы, оставшиеся без матери, возвращали его к реальности. Всё выглядело так неестественно-ломано, словно дурацкая постановка в театральном кружке племянницы Виолы. Как дурной сон. Кажется, ущипни себя — и ты проснёшься. Краем глаза он ловил взгляды брата Клаудио. Братец, словно провинившийся трусливый пёс, стоял в стороне, поджав хвост, пока к нему прижималась ни в чём не подозревающая невинная и верная жена Оливия, думая, что тот слишком уж опечален смертью дорогой невестки. Как-никак, они были так близки. Близки. Антонио захотелось презрительно сплюнуть на землю, вместе с накопившейся желчью изнутри. И, возможно, буквально немного позлорадствовать — ведь дети Клаудио знают про всю подноготную отношений родного отца и (уже мёртвой) тётки. Но больше всего сейчас ему хотелось вернуть Геро — да, ту изменницу; да, ту шлюху; да, ту самую, которая ему на днях призналась, что она никогда не любила его. (Вернее, любила. Как друга). Ту, о которой его и Клаудио ещё предупреждали его родители. Ту, за которую он дрался с самой, мать её, Реган Кэпп из другой стороны реки, все свои детство и юность. Но, всё-таки, Геро не заслуживала такой судьбы. Антонио её бы отпустил, но детей не отдал бы, даже зная, что они, вероятнее всего, даже не от него. Беатрис и Бенедик заслуживают лучшего. Настало время помолиться за покой умершей, что Антонио делает это беспрекословно. В конце концов, даже взбалмошная Геро заслуживала покоя на небесах.***
Изображала жертву, как героиня мелодрам Ты поломала пальцы обновляя «Инстаграм» Меня (сейчас) уже (с)тошнит от твоего вранья Ведь тело — это храм, не чешуя
— Реган! — звонкий голос Гермии раздаётся раскатистым эхом по всей комнате. Реган медленно оборачивается на крик дочери. Алкоголь превращает весь мир в слоу-мо. Голова идёт кругом от количества алкоголя — она в жизни не пила столько в один присест, поэтому чувствует, как горлу подходит тошнота. Но всё же, она хмурит брови, пытаясь изобразить трезвый рассудок перед дочерью, но это удаётся ей весьма слабо. — Т-ты… пьяна?! — с изумлением выпаливает Гермия, оглядывая свою мать с ног до головы. — Серьёзно?! Прямо сегодня, прямо сейчас?! Смотрящий, за что мне такая мать… — Гермия, иди в свою комнату. — устало выдыхает Реган, подливая себе ещё жидкости в стакан. У неё банально не было желания разбирать чувства с дочерью по кругу опять. Все слова, проговорённые за столько лет тысячу раз, были уже бесполезны. — Ты что творишь?! — Гермия разъярённо и бесцеремонно отбирает у неё стакан и швыряет его об стену. — Ты же обещала, что ты придёшь на этот раз! — Прости милая, — отстранённым тоном проговаривает Реган, даже не пытаясь смотреть в лицо Гермии, — но на сегодня никаких репетиций. — Сегодня выступление, Реган! — голос Гермии дрожит от напряжения и едва сдерживаемых слёз. — Последняя репетиция была день назад! Ах да, кому я рассказываю — когда тебе было дело до меня хоть раз за мои шестнадцать лет? Что на это… — она осекается, — а какая разница? Мне не нужны твои оправдания, мама. Наслаждайся своей компанией. Громкий хлопок дверью рокотом прокатился по всему дому. — Неблагодарная девка. — фыркает Реган, облокотившись на кресле. Глаза предательски закрывались, но она изо всех сил пытается держать себя в руках. Реган берёт со столика небольшую фотографию почти двадцатилетней давности, и внимательно рассматривает её: вот Геро, милая Геро, стоит у пирса и улыбается на камеру — такой искренней, нежной и лучистой улыбкой, от которой даже через столько лет сердцебиение становится быстрее. На какое-то мгновение Реган забывает, что застряла в этом постылом городе, в бесплодном браке, с навязанным ей ребёнком. Пальцы Реган аккуратно скользят по фотографии. Геро вошла в её упорядоченную, расписанную по часам и минутам жизнь, словно прекрасный ураган и разрушила всё подчистую — смела все закостенелые кэпповские правила и установки, и объявила анархию. Принесла тот желанный глоток свободы, который раз и навсегда опьянил молодую чопорную Кэпп. Жизнь, казалось бы, только начиналась… Были только она, Геро и целый новый мир, сияющий на горизонте. А потом Геро ушла на другую сторону реки. Без объяснений, без прощаний. Просто ушла. Вышла замуж за Монти, завела детей, продолжила жить, будто бы во вселенной Геро Арлекино никакой Реган Кэпп и в помине не было. Будто бы все их тайные свидания, милые секретные послания с сердечками, мягкие касания и поцелуи были блажью, дуростью. Чем-то совершенно несерьёзным. От неё не приходило ни весточки, ни строчки. Ни-че-го. Геро пропала также внезапно как и появилась. Фотография клочьями летит на пол.***
Я не буду притворяться, будто мы с тобой друзья Я и ты теперь чужие: ты довольна — «Я одна»
Антонио почти как никогда полон решительности. Все вещи, которые напоминали ему о Геро, летят в коробку и отправляются на чердак. Всё — её одежда, её любимая кружка, её дорогие наручные часы, которые Клаудио дарил ей на день рождения, их свадебные фотографии… Но выбросить он их не решается. В конце концов, близнецам нужна память об их матери, как бы ужасно она не поступила с ним. Виола вызвалась помочь упаковать все эти вещи. Антонио знает, что она знает обо всём. И от этого больнее — девчонка-то не виновата в грехах отца, но пойди объясни эмоциональному подростку такое. Причём, такому мягкому и доброму, как сама Виола, которая во всём была копией своей матери Оливии, и внутри и снаружи. Кроме глаз. Задумчивых, глубоких синих глаз, как у Клаудио. Чем больше Антонио задумывался о глазах Клаудио, тем больше обращал внимание на их сходство с глазами своего сына Бенедика. Нет-нет-нет, Антонио не хотел думать об этом. О, Смотрящий, пусть хоть в этом плане Геро была честна с ним… Пожалуйста. Они заканчивают уборку к полночи. Виола, стыдливо опустив голову, следует по коридору, и лишь у выхода Антонио её останавливает, мягко опустив руку ей на плечо: — Благодарю тебя за всё, — тихо произносит Антонио, не отпуская её плечо, — что бы не случилось, помни: ты хороший человек, Ви, и всё произошедшее никогда не сможет поменять отношения между нами. Виола молча кивает и заключает дядю в крепкие объятья. Антонио разрывает изнутри от всхлипов племянницы, но он упорно продолжает улыбаться ради неё. Спустя пару мгновений они расстаются. Ночь выдалась удивительно тихой, лишь рингтон в телефоне Антонио разорвал эту мертвецкую тишину.***
По разбитым зеркалам По кудрявым волосам Ты гадаешь как бы сделать мне хуже Доверяя, как себе, нездоровой худобе До конца не понимаешь, кто тебе нужен
Реган спускается в подвал — там довольно прохладно и сыро, отдает плесенью и несколько сладковатым гниением старой древесины от мебели. Ох, как она хотела бы сжечь это помещение, развести такой пожар, который сам Яков и его ученики не смогли бы потушить! Но с каждой ступенью её желание гаснет, заменяя на холодное спокойствие. Она опирается о стену, скрестив руки и тщательно рассматривая помещение, отдающее тягучей ностальгией. Даже тяжёлые шаги Антонио не выводят женщину из блаженного спокойствия. — Ты? — спрашивает он, приметив фигуру Реган в потёмках. — Да, я. — отвечает та, обозначая своё присутствие. — Дом был заброшен уже столько лет, с тех пор как Геро вышла за тебя замуж… — Реган звучит совершенно беззлобно, скорее задумчиво, — Столько лет прошло… Даже не верится. — И зачем ты меня пригласила, Кэпп? — Антонио был в недоумении. — Ты же меня ненавидишь. Реган пожала плечами: — Имеет ли тут значение наше отношение друг к другу или к Геро? Просто захотелось пережить это в какой-то степени опять. Без тебя всё было бы… — женщина подбирала подходящее слово, — как-то неправильно. В каком-то смысле, у этого дома только мы и остались, Монти. — Ты права. — голос Антонио раздаётся эхом в подвале. — Никому больше нет до него дела. Они стоят в тихом трансе, исследуя взглядом каждый уголок заброшенного дома Арлекино — вот, старые, затёртые фотографии с молодой Геро и её родителями. Вот коробка старых игрушек, которыми любила играть она, а вот — сломанный трёхногий стул, на котором она любила озадаченно раскачиваться, когда Реган или Антонио рассказывали ей свои истории. — Думаешь, стоит ли прощать её за всё дерьмо, через которое она нас провела? — лиловые глаза Реган несколько печально отблёскивают в темноте. Антонио молчит. Кажется, задумался. — Да. — пожимает плечами тот. — На кой ей уже наша ненависть там? — Мудро рассуждаешь, Монти. — горько усмехается Реган. — А я пока не могу. — Понимаю. Реган слышит тяжёлый вздох Антонио и то, как он медленно приближается к ней. Однако, всё, что она чувствует потом — его объятья. В какой-то момент слышится едва тихое, едва вкрадчивое: «Спасибо». В этот момент Антонио не кажется соперником-клановым врагом-ещё каким-то нелепым препятствием, а старым приятелем, переживающим общее горе. Или общую ненависть — непонятно. Они стоят в тишине ещё какое-то время, а потом расходятся.Была слаба Бегу, родная Я от тебя Прощай, сестра