Просто

      На улице вечер, темнота. Лёгкий, холодный ветерок качает листву деревьев. Время от времени снаружи доносятся звуки проезжающих мимо машин.       Тихое тиканье часов нарушает спокойствие в поглащенной тьмой квартире. Всё слилось воедино. Кажется, будто мир стал одним большим, давящим пятном, а все люди, все дома, улицы, деревья, даже обычная кружка с давно остывшим кофе - не настоящие, а просто галлюцинации воспаленного мозга. Хочется снова почувствовать себя живым, частью реальности, а не выдуманного кем-то мира с шаблонами. Хочется выбраться из этой погрязшей в грязи нереалистичной плоскости больного воображения.       Именно поэтому, уже не считая, сколько раз такое повторялось, именно поэтому, прямо сейчас, закрыв за собой дверь и устроившись прямо на полу, именно поэтому, сжимая в руке лезвие в противно-желтой оправе, он безжалостно бьёт себя режущими ударами по руке.       Ведь это, мать вашу, акт милосердия.              Лезвие оставляет лёгкие, с капельками крови порезы, и человек, сидящий на полу около собственной кровати, надавливает сильнее. Ему самому противны эти корявые шрамы по всему телу - ногам, рукам, даже на животе. Какой он герой, если уродует сам себя? Какой он герой, если не может найти другой, более гуманный выход?       Кожа слегка расходится.       Ещё один удар по тому же месту и открывается вид на мясо. По запястью стекает кровь. Тошнота подбирается к горлу, и молодой человек понимает, что все прошло. Что, раз уж он снова чувствует боль, то значит, что он реален. Смешанные чувства облегчения и отвращения оседают в душе, покидая тело в виде тихого вздоха.       В следующий момент доносится звук открывающейся двери.       — Хитоши? Ты дома?       Паника.       Парень вскакивает и судорожно хватает салфетки. Кровь уже стекла на любимые домашние штаны. Ну и черт с ними, сейчас главное, чтобы ничего не было увидено.       В прихожей включается свет. Мужчина в пальто и с пакетом в руках осматривается, параллельно снимая обувь и замечает знакомую черную курту, сваленную на табуретку около двери.       "— Что-то не так…"       Хитоши и вправду забыл, что приглашал к себе сегодня жданного гостя. Спустя два года после выпуска он и его бывший учитель сошлись и стали парой. И, конечно, никто не знает. По крайней мере сейчас. Только вот загвоздка в том, что за это время Шинсо так и не рассказал о своей проблеме. Конечно, Айзава уже видел шрамы. И он знал, откуда они (точнее, маленькая их часть). Но он не был в курсе, что его Тоши совершает такие ужасные вещи до сих пор.       Тошнота усилилась, а кровь продолжала литься из открытой раны.       — Хитоши?       А парень дрожащими руками неловко перематывал руку бинтом, специально приготовленным и валяющемся на кровати. Натянув рукав толстовки с котиками, Хитоши наконец вышел из своей спальни.       — Шота! Прости, я задремал и не услышал, как ты пришёл, — слегка неуверенно пробормотал молодой человек, всеми силами пытаясь сделать вид, будто проснулся пару секунд назад. У него, конечно же, не получилось.       — Я рад, что ты смог поспать хотя бы чуть-чуть, но у тебя все в порядке? — в своей привычной манере отрезал Айзава.       В порядке. У него все в порядке.       Хитоши подошёл со спины и принялся снимать чужое пальто. Рука жутко болела, чесалась и, похоже, до сих пор кровоточила. Нужно промыть рану, пока не занесло какую-нибудь инфекцию, но пока это невозможно.       — Всё нормально. Как дела? — самым непринуждённым тоном, насколько это вообще было возможно, спросил Шинсо, вешая чужое пальто и быстрыми шагами проходя на кухню. Мужчина взял пакет, набитый продуктами ("— Хитоши, нельзя питаться одним воздухом.") и пошёл следом.       — Первокурсники решили покончить с будущей карьерой героя и после каникул пришли с пустой головой, — пробормотал Айзава, включая свет и раскладывая продукты.       — Сочувствую и им, и тебе, — усмехнулся Шинсо и включил чайник.       — А им-то что? Это не младшая школа, пусть знают, на что пошли.       — Жестокий ты человек, Шота. Лично я тоже после каникул ничего не помню. Да что уж там, я после выпуска напрочь забыл, как решаются эти ваши задачки. — Хитоши поднял глаза к потолку и припомнил, как яростно пытался вдолбить себе в голову математику.       — Ничего не помнил, Хитоши. Ты больше не ученик, на минуточку, — с ухмылкой припомнил Шота, параллельно раскладывая в холодильнике яйца.       — Да, к сожалению… Прошла эпоха тренировок и экзаменов, да здравствует взрослая жизнь, — пробормотал Шинсо, вспоминая, как десять минут назад укорял себя, что будучи героем совершает такие глупые поступки. Что будучи героем продолжает делать себе больно, просто потому что не может без этого жить.       Айзава прыснул и посмотрел на бывшего ученика. Что-то в нем было не таким, как раньше. Кажется, синяки под глазами стали темнее и больше. Или это освещение плохое? К сожалению, они не могут проводить друг с другом много времени. Что уж там, они практически не видятся неделями. Поэтому такие перемены, как отросшие волосы или болезненно-бледное лицо не могут ускользнуть из-под взгляда про-героя. И оно даже к лучшему, потому что простое человеческое волнение заставляет вглядываться в чужое лицо, ища новые изменения.       — Что такое? — спрашивает Хитоши, почувствовав на себе пристальный взгляд.       — Ты стал хуже спать. В твои мешки под глазами добавили ещё пару килограмм песка, — пожал плечами Айзава, достал кружки из ящика и подошёл ближе, с тихим стуком ставя их на столешницу. Хитоши насыпал в них кофе.       — Ага, в последнее время неважно сплю. Хм, из-за чего же? — съязвил парень. Он знал, что Айзава беспокоится, и правда ценил это, но сейчас ему не хотелось привлекать чужое внимание своими пустяковыми проблемами, из-за чего пришлось принять оборонительную позицию.       — Крепись. Это только начало, дальше только хуже. — оперевшись о столешницу ответил Шота.       — Знаю…       Наконец, они сели за стол и начали трапезу, состоящую из кофе и тайяки ("— Ах, тайяки!"). В полиэтиленовом пакете на столе лежали душистые персики, две банки растворимого кофе стояли рядом. За окном сверкалось, часы показывали семь часов вечера, и Хитоши задался вопросом, сколько же он сидел в своей комнате. Вероятно очень долго - он заперся в комнате, кажется, в пять.       — Тебя что-то беспокоит? — Айзава положил свою руку на чужую ладонь. Шинсо невольно вздрогнул и, сам того не заметив, озабоченно посмотрел на лицо мужчины.       — Нет, с чего ты это решил? — указательный палец покружил по краю кружки.       — Ты какой-то зашуганный. Тихий, хотя обычно болтаешь без умолку, когда я прихожу. Твоя куртка в прихожей валяется на тумбочке, но ты терпеть не можешь беспорядок в прихожей, поэтому всегда вешаешь её на последний крючок. — рассуждал Шота в своей привычной манере, — В твоей квартире выключен свет, а значит, что ты не просто уснул, а забыл о моем приходе. Ты совсем перестал заботиться о себе, Хитоши, посмотри на свои круги под глазами. И… — Айзава резко остановился и нахмурился.       Хитоши успел перебрать все маты на всех языках, которые он знал.       — И.?       — И на твоей левой штанине свежая кровь.       Шинсо опустил взгляд. Черт. Как он мог забыть?       — Хитоши, я не хочу напрягать тебя. Но с тобой что-то происходит. Это нельзя оставить просто так, понимаешь?       Молодой человек поднял голову и встретился взглядом с потемневшими, глубокими глазами.       Хитоши мог придумать отмазку, сказать, что порезался пока готовил или что-то в том же духе.       Но он не хотел больше врать.       Он снова опустил глаза и медленно одернул левый рукав толстовки. Так просто. Рана оказалась хуже, чем он предполагал. Тонкий слой бинта полностью пропитался кровью, сделавшись абсолютно красным, окрашивая еще и ткань рукава. Все это видел и Шота. И ему, скорее всего, сейчас ужасно противно.       Наступило молчание. Шинсо просто сидел и смотрел в пол, царапая внутреннюю сторону ладони ногтями. Он даже не знал, как отреагировал Айзава. Возможно, он уже ушёл. Сколько они так сидели? Минуту, пять, десять? Полчаса?       Пока Хитоши сидел и гадал, что происходит, Айзава успел мысленно разбить себе голову до сотрясения мозга, раз уж он им не пользуется. Почему-то он даже подумать не мог, что его самый дорогой человек может заниматься подобным. Он думал, что это осталось в прошлом. Он думал, что все хорошо. Внутри стало безумно холодно.       "— Идиот… — проносилось в собственной голове, — Слепой мудак."       О, Айзава был очень зол. Не на Шинсо, а на себя. Не заметил. Не уследил. Не обратил внимание. Как давно это происходит? Почему он молчал? Почему он это делал? Вопросы кружили голову, делая только хуже.       — Тебе нужно обработать порезы, — только и говорит Айзава. Голос, как всегда - безэмоциональный, прямой, с хрипотцой от перманентного курения. Шинсо мысленно вздыхает - его не упрекают, верно?       Пока мужчина приклеивал пластыри на «безобидные» порезы, Хитоши смотрел в никуда и думал о чем-то своём.       — Хитоши… Я тебя не упрекаю. Я понимаю, что тебе тяжело. Мы можем поговорить.       Наконец, Хитоши смотрит на Айзаву - хмурого, бледного и со злыми огоньками в глазах. Он чувствует себя таким слабым и измученным. И это правда, он чувствует что-то действительно ужасное. А еще он ощущает, что наконец-то имеет свободу, которой сам себя лишил. Хитоши ловит себя на мысли, что самое время разрыдаться, но слезы не идут. Он ведь герой.       И Айзава бережно притягивает его к себе, и понимает без слов, что тот чувствует. Да, с Хитоши что-то не так, но пока он не хочет рассказывать, Шота потерпит. Шота не сделает хуже.       — Прости… Вроде я уже не подросток, а маюсь какой-то ерундой… — на что Айзава заливается тихим, хриплым хохотом. Слушать, как из его груди вырывается чистый смешок, как будто ничего страшного не происходит, обнимая и прижимаясь к его груди - лучшее, что могло произойти с Шинсо сегодня.       — Не говори так. У всех есть чувства. И их нужно проживать.       Хитоши согласен. Ему страшно и он судорожно выдыхает, осознавая, что кошмар ещё не закончился. Но он не один, и теперь он сможет рассказать. Рассказать и пережить.