Долго не живут.

Светлые коридоры центрального отделения Чёрного Ордена в это ранее утро оказались безлюдны и тихи. Коридор, причудливо окрашенный солнечными лучами, жидким золотом льющимися из вытянутых окон, время от времени лениво поворачивал, заставляя молодого человека отвлекаться от своего увлекательного занятия: похода по золотисто-чёрной зебре и попыткам ступать только на черные полосы. По оставшейся с девства привычке — если ступишь на свет, можешь привлечь к себе ненужное внимание. А вокруг тишина и только тихий стук его шагов. Словно вымерли, и никого не осталось в живых, но Аллен знает, что это впечатление обманчиво. Стоит только пройти в холл, и его уже встречают эти странные фигуры, закутанные в алые балахоны — Вороны. Он сбавляет шаг, начинает идти ещё медленнее, приостанавливаясь у первого попавшегося окна, только чтобы отсрочить момент встречи с этими типами. Снаружи уже светло, хотя солнца не видно, прямо перед окном густо растут высокие колючие кусты, от лёгкого ветра негромко постукивающие по стеклу своими узловатыми, скрюченными пальцами. Вороны смотрят в его сторону, не торопят. Они дают ему попрощаться с этим местом. Они милостивы… Кажется, за прошедший со дня уничтожения Тысячелетнего Графа месяц Аллен возненавидел это слово — милосердие. Ватикан, Церковь, Чёрный Орден - они все оказались милосердны. Они как могли помогли и излечили всех, кто пострадал в последней битве. Они как смогли прямо объяснили, что он, Аллен Уолкер, с рождения был настоящим носителем паразитического типа, и его жизнь пожирало собственное оружие. И он исчерпал свой лимит. Юноша с седыми волосами оказался стариком, которому осталось два года, не больше, при условии, что он не будет использовать чистую силу. Он оказался бесполезен, и его отпустили на все четыре стороны с собственными воспоминаниями и собственной рукой. Ватикан оказался удивительно щедр в своём победном величии. А Аллен протягивает наконец-то руку, перехватывая у Ворона сумку с некоторыми вещами. Лямка туго врезается в плечо, несмотря на то что поклажа оказалась почти невесомой, просто на плече лишь недавно зажила рана, и кожа всё ещё слишком нежная. Аллен бегло проверяет застёжки, вновь поднимает взгляд на Воронов и, не окидывая холл прощальным взглядом, не пытаясь встретиться с кем-нибудь перед уходом, не принимая прощальных презентов, переступает через порог навстречу пронизывающему прохладному вечерку и мёрзлому аромату приближающейся зимы. Он покидает это место, не оглядываясь. Не имея при себе ничего, что имело бы принадлежность к Ордену, ни малейшего клочка бумаги или фотографии, а на плечах больше нет и не будет знакомого экзорцистского плаща. С ним осталась лишь его память и бесполезная отныне левая рука... Наверное, это то, что можно было бы назвать инвалидностью. Вот и правда — Коронованный Клоун, как только представление закончилось, вновь стал никому не нужным, презираемым шутом. Исчерпавшие себя экзорцисты с паразитической чистой силой долго не живут. Но двери за ним не закрывают, и Аллен, успевший отойти лишь на пару метров, ещё не определивший, что делать теперь, слышит чьи-то неприлично громкие, слегка смазанные в своём некогда чётком ритме шаги. И вспоминает, что не одинок. Канда Юу грубо отбирает вещевой мешок у Воронов, окидывая их раздражённым, циничным взглядом, и тоже ступает наружу. Аллен пытается улыбнуться, только чтобы раздразнить товарища по несчастью, заглядывает мечнику в глаза… И понимает, что не стоило этого делать. Не выдерживает, отворачивается, пытаясь сохранить присутствие духа. Глазами Канды смотрит бездна. Канда прихрамывает. Его сломанная нога заживает уже месяц, от некогда сверхчеловеческой регенерации теперь остались только крохи, с трудом дотягивающие до общечеловеческого стандарта. Он тоже лишь израсходованный материал. Бракованные результаты некогда затеянных экспериментов тоже долго не живут. Но даже с такой повреждённой ногой Юу умудряется ходить, ничем не выдавая своего состояния, боли или неудобства, с выпрямленной спиной, Мугеном на поясе и гордым, не сломленным прямым взглядом, который яснее ясного говорит о том, что ждёт любого, кто посмеет усомниться в его силе. Но Ватикан эти предупреждения не колышут. Аллен слышал о Юу. Аллен знал об этом и в душе даже злорадствовал, одновременно, словно маленький мальчишка, радуясь тому, что он теперь не единственный, кто выжил, но отныне, увы, непригоден. Хорошо хоть руку выламывать не стали. Впрочем, Юу ведь тоже вышел за эти массивные старые двери с Мугеном. Расточительно, — сказал бы Аллен, если бы его спросили. Всё по-честному — думает седовласый мальчишка глядя на собственную руку, что с рождения была всегда с ним, и за которую он не раз огребал по самое не хочу. «Хотят, чтобы ты её ещё активировал и поскорее сдох» — заметил Юу, когда они были ещё частью Ордена. И Аллен уже не знает, что ему делать с рукой. Она напоминает проклятый глаз… Тот — проклятие, которое помогает, а рука, вроде бы, благословение, что убивает. Или смерть лучшее, что может его теперь ждать? Аллен не против, он прибережёт для скелетистой леди в тёмном балахоне свою самую искреннюю улыбку. Канда окидывает замершего юношу пустым взглядом, словно пытаясь понять, стоит ли тот его царственного внимания, и это так знакомо и привычно, что Аллен фыркает. — Что, тоже попал в выбраковку? — голос сиплый, едва прорывающийся из горла. Последние пару суток Уолкер провёл в молчании, опасаясь, что, если попробует произнести хоть слово, разрыдается на месте. Он был так слаб. Удивительно, но узнать, что ты вот-вот сдохнешь и что это никого больше не волнует, было больно. Наверное, он слишком привык к домашнему теплу, к месту, в которое всегда можно вернуться, к тому, что у него есть друзья, одни из которых теперь под командованием Ватикана, работали в разных частях света, а те, что остались рядом, отводили при встрече глаза, будто бы смерть — это заразно. А Канда отвечать на его вопрос не спешит. Отвернувшись, оглядывает дорогу, словно прицениваясь и определяясь, куда теперь идти. Словно они на перекрёстке, полном огромного количества путей, но за воротами Ордена лишь одна дорога… И по жизни у них тоже был лишь один путь. Вот только глядя на мечника, Аллен не может поверить, что этот путь ведёт к смерти. Канда излучает холодную уверенность, силу и внушает уважение. Аллен уверен, стоит только на горизонте появиться врагу, и Юу тут же извлечёт Муген, активирует и вновь вступит в давно изученный вдоль и поперёк танец смерти. Канда Юу не может быть калекой или слабаком. Это так же удивительно, как мёртвый Учитель… Согласно всем отчётам, Генерал мёртв, об этом знают все, но Аллен уверен, что тот на деле жив, здоров и как всегда не в меру расточителен. Как он там справляется без своего личного добытчика? — А тебе что с того, Мояши? А Аллен даже не ожидает уже ответа. Оказывается, его вопрос был принят, обработан и был выдан ответ, к которому седой мальчишка готов не был. — Ну… не одиноко… — он отвечает первое, что пришло на ум. И теперь пришла очередь Канды фыркать. Аллен не видит его лица, но на мгновение позволяет проскочить мысли, что тот скрывал смешок. — Мозгов ты так и не набрал, бобовое чудище? — в словах Юу усталость, он небрежно хлопает Аллена по предположительно пустой голове, и тот, сдавленно охнув от неожиданности или слабости, всё же так и садится на оказавшийся под ногами мшистый пень. Маска важности, непоколебимости и уверенности слетает в одно мгновение. Юу удивлён, его глаза широко распахнуты, брови слегка приподнялись, а губы искривились в пренебрежительной гримасе. Да, Аллен стал вот так слаб. Оказывается, Юу остался вполне себе живым человеком. И Аллен чувствует — под белой рубашкой, где-то там, в груди, бьётся его раненое, в самом прямом смысле этого слова, сердце. Он пока жив, но уже является не более чем отходом, ненадёжным, разваливающимся, умирающим, что и на люди выводить-то стыдно. Отходом, от которого пожалел избавиться Чёрный Орден. Он жив. И не важно, что есть это идиотское «пока». Он жив сейчас, а что будет дальше, разве оно важно? И он расхохотался. Хохоча долго, безумно и громко, сотрясая морозный воздух и надрывая и без того больное горло. И отчего-то его смех совсем не причинял неудобства, заставляя всё тело пробуждаться ото сна, пуская по венам живительные вибрации радости. — Иди к чёрту, Мояши. Канда морщится, разворачивается и, пытаясь скрыть удивление, что лишь на мгновение промелькнуло на его лице, начинает быстро удаляться от высоких кованых ворот штаба. — Подожди-ка! — Аллен вскакивает на ноги, оттягивая ремень сумки, чтобы не мешался, и принимая скорое, немного безумное решение — не смерти достанется та самая, оставшаяся в запасниках «настоящая улыбка». Аллен ускоряет шаг, едва поспевая за явно прихрамывающим мечником и с трудом сдерживая желание окликнуть его, закричать в полный голос что-то совершенно несуразное и безумное, такое же безумное, как его смех, его плач, его сменяющие друг друга безликие, болезненные улыбки. Не замечая выпирающего из земли валуна, он падает, неловко раскидывая руки и, кажется, сдирая ладонь в кровь, с удивлением наблюдая, как тоненькая алая струйка бежит по грязной ладошке и запястью, грозя в любой момент перепачкать рукав белой рубашки. А его грубо хватают за плечо и ставят на ноги. С тяжёлым вздохом, с явным усилием. Но Аллен всё ещё не видит слабости в прямом взгляде тёмных глаз. И даже не удивляется тому, что Канда молчит, а не проходится по его неуклюжести и врождённости тупости. Потому что Юу опять удивлён, и его подрагивающие пальцы с недоверием тыкают в губы седого подростка. Улыбающиеся губы седого подростка, улыбающегося психопата, который только что упал и едва не сломал себе нос. Но Канда удивлён, он никогда прежде не видел этой улыбки. И мечник, тут же смущаясь и не справляясь с собственными эмоциями, хмурясь и закусывая губу, отступает, будто Уолкер превратился в диковинного зверя. И Аллен тоже немного удивлён. Он не знал, что всё ещё способен на эту улыбку, что она не сломалась за годы бездействия, не запылилась, не отсырела, не распалась на части. Юу моргает, у него длинные чёрные ресницы, почти чёрные же глаза, радужка которых сливается со зрачком, и лицо обрамляют пара чернильных прядей, выбившихся из хвоста. Он бледный, нереальный, красивый и смертельно опасный. Может быть, Канда согласится принять эту улыбку вместо смерти? Он улыбается Канде Юу. Это точно безумие, или так влияет на него приближение тёмной Леди, но Аллену это нравится. А Канда, отвернувшись, уходит вниз по тропе, пренебрегая широкой дорогой. Он идёт гораздо медленнее, нежели прежде. Даже оглядывается на спешащего за ним подростка. А ещё в его глазах больше нет бездны. …Такие, как эти двое, долго не живут. Но мгновения их жизней обычно стоят вечности.