Стихшая молитва

Зажмуренные веки распахнулись, и Мэй Няньцин впал в очередную протухшую темноту, застоявшуюся многолетнюю плесень, которая облепила всё свободное пространство. Чернота, что вылилась на него бурным потоком реки изо рта Наследного Принца Уюн во сне. Он бежал, сбивая ноги в кровь, падая и поднимаясь вновь, но любые силы ограничены пока ты человек, неважно, небожитель или демон, все равно остаёшься лишь сосудом. Мэй Няньцин опустел до конца. Брось камень в пустую глиняную вазу, услышишь как он ударяется о дно и характерный звук поднимается по стенкам вверх. Духовные силы исчерпались и вслед физические, озеро иссушилось и мелкие трещины разошлись по каналам. Если он попытается ещё, одна попытка выжать из мокрого песка остаток, то маленькие царапины под трескающийся звук разрастутся длинной сплошной паутиной. Дно озера превратится в каньон с комком червей грызущих всё вокруг себя. Это будет последний взмах руки и призыв, после чего всё внутри обрушится. Советник никогда не пойдёт на такой необоснованный риск, но уже не бежит, а переставляет ноги чуть быстрее обычной ходьбы. Вязкая чернота облепляя душит всё, чего касается, деревья, сжимаясь, разлетаюся в щепки, исчезая в небытие, трава и дороги погребены под её тяжестью. Всего чего она касается теряет жизнь и силу. Попытки оборачиваться давно иссечены, Цзюнь У исчез за горизонтом, оставаясь лишь страшной картинкой в сознании, чучелом которого начало разрывать из-за безумного смеха. Капля за каплей полился поток из глаз и рта каждого маленького лица других советников. Приподнятые уголки рта округлились полумесяцом и Наследный принц Уюн раскрыл рот, где лишь зияла пустота черноты. Прежде, чем Мэй успел вглядеться, оттуда, словно из устья реки, хлынула пугающая чернота. Стекающий ручей по белоснежным одеждам набирал скорость подобно ветру. Мэй шагнул назад, неуверенно и мелко он отходил от него цунь за цунем, пока не пустился в бега, лишь бы не слышать пугающий смех, от которого дрожь пробирала руки и сердце, разрывая в сознании реальность. В голове всё трещало по швам, рассыпалось на глазах, Мэй Няньцин не мог понять в полыхающем сознании, что тот Цзюнь У, которого он знал, исчез. Он походил на чудовище из книг, но вовсе не на Наследного Принца Уюн. Вместе с расплавленным и соженным государством, рухнувшим мостом с самих небес, умерло и само сокровище, потухло подобно искрам салютов в ночном небе, что, достигнув пика высоты, навсегда гаснут. Его дорогое высочество осталось лишь в воспоминаниях советника, в соженных руинах и чудом уцелевших остатках зданий. Душа благоухающая сладкими ароматами ягод и ландышей, чище подземных вод и ярче солнца, вмиг обуглилась, засветившейся тьмой ярче безвездных ночей. Пало не Уюн, пал сам Наследный Принц. Он один в силах был осветить всё небо, самая яркая звезда на полотне небес. Мэй Няньцин споткнулся о собственные ноги и не предпринимал даже попыток подняться. Обернулся последний раз, в ужасе наблюдая как поток черной смеси стремительно приближается. В голове не было ни одной мысли, лишь бешенно стучащее сердце от страха, но прежде, чем случилось неизбежное, он проснулся. Спина покрылась каплями ледянного пота, одежды неприятно липли и впитывали жидкость, но Мэй пытался сконцентрироваться на реальности, растирая веки до боли, отчего лишь сильнее рябило в глазах. Он давно привык ко мраку Тунлу, живя в нём уже около столетия, теряя счет времени и практически не покидая пещеру. Бывший советник словно стал неотделимой частью, сливаясь и пропадая в неровностях каменных стен. Самым ярким и видимым пятном были его собственные белые одежды, покрывшиеся землянной пылью. Он устало всматривался в них, придерживая голову за виски и стараясь отделить сон от реальности. Кошмар уже распался на мелкий гравий, теряясь по углам, но он ничего не мог поделать с возникшими чувствами, которые тянулись вьюнами из сна в реальность, оплетая его по плечи, сдавливая тысячами стебельками грудь в попытках достать до сердца, что, сходя с ума, билось о рёбра. Пронизывающее до костей отчаяние мешалось с ужасом, исходящим изнутри, чем сильнее он пытался вглядеться в грязь собственных одежд, не поднимать головы, тем чётче становился образ его драгоценного Высочества. Слипшиеся пряди волос, покрытые грязью и пылью, походившие на слипшееся и запутаное нечто, безумный смех набатом звучащий в ушах Мэй Няньцина. Цзюнь У улыбался широко, но его взгляд был мёртвым, глаза, когда-то сиявшие янтарем под лучами солнца, поглащали своей беспросветной бездной. Живое воспоминание раздирает заживо кожу, заставляя заходиться в немом стоне и скрежете. Он словно оглох и онемел, находясь вовсе не под Тунлу, а в тех самых чёрных водах, что почти настигли его во сне. Вьюны сжимают и оплетают сильнее, ткань ханьфу опасно трещит под натиском растений. Мэй трясущимися руками проверяет свой пульс по точкам и с сожалением обнаруживает, что он всё ещё жив, возврашаясь к старой мысли, что пряталась в углу сознания так же, как и он в бегах. Мэй Няньцин должен был пасть тогда, вместе со званием советника, исчезнуть в землях Уюн, где он родился, где и было его место. Всё это время он лишь безмерно тоскует по тем временам, не находя себе нигде место, навечно теряясь. Он бы многое отдал, увидеть сияющую нежностью улыбку Принца и лучистые глаза, но закрывая глаза он видит лишь падшее божество, изломленную птицу, ударившуюся о земную твердь. Мэй сам выбрал заточение, в качестве наказания себе, своими руками загнал в пещеру, в кромешную тьму, с которой столкнулся Цзюнь У. Только вот это и близко не шло с тем, что испытал он, лишь писчинка в море. Мэй Няньцин никогда и близко не поймёт того, что прочувствовал Цзюнь У, он не подойдёт даже на цунь. Порой ему казалось, что он сходит с ума, не замечает когда засыпает и просыпается, проваливаясь из одного кошмара в другой. На его руках не было крови, но во снах она окрапает его с головы до ног, так и не смываясь, застывая толстой чёрной коркой. Он слишком часто засыпает в углу и бьётся во сне головой о глыбы за спиной, просыпаясь от тупой ноющей боли. Зажимая руками рану и пугаясь до стука зубами, впадал в оцепенение. Горло сдавливало, оплетало невидимыми верёвками изнутри, воздух застревал и обжигал. Мэй Няньцин в ожившем кошмаре смотрел неотрывно на ладони, сотрясаясь от мысли, что нужно поднять взгляд. Если это сон, то стоит ему посмотреть перед собой, и он увидит его, изувеченное лицо с орущими и пищящими советниками, которые Цзюнь У улыбаясь срезал. Желание подойти и выхватить нож велико, но страх парализует каждую конечность и каждый раз он неподвижно и тупо смотрит на то, как его дорогое Высочество сходит с ума. Каковы бы не были его собственные суждения, пускай он был хоть миллион раз прав, но всё это так мелко и тщетно. Ничего не смогло помочь и каждое предсказание, будь они прокляты оказались правдивы. Небеса отныне пусты для него, там некому молиться, с момента падения Цзюнь У из его рта не выпало ни одно слово мольбы. Мэй Няньцин аккуратно привстал, опираясь на стену по памяти зная все более-менее гладкие места. Он был здесь столь долго, что в действительности помнил каждый угол и трещину, из которой поддувает или течёт вода в дождливый сезон. Из головы так и не выходил лик Принца, Мэй мог себя хоть до крови щипать и кусать, но всё это были лишь жалкие потуги. Воспоминание вальяжно застряло в голове, не желая отпускать, обнимая его словно вьюны, сжимая в тески. Семенящие заплетающиеся шаги, с трудом переставлял ноги, чувствуя усталось не меньшую, чем во сне. Не мог же он начать лунатить, занимаясь самосовершенствованием или просто бегая по пещере, хотя это не было так удивительно. Мэй Няньцин самому себе давно не удивлялся. Оторвав взгляд от земли, он вновь попытался ухватиться за плывущую перед глазами реальность, но рябь продолжала карябить и мельтишить. Воздух вокруг потяжелел и на полпути сбивался, оседая где-то на стенках, так и не доходя до лёгких. Он продолжал держаться крепко за стены, но всё вокруг словно вода, погружало в себя и не давало никакой точки равновесия. Одежды полностью пропитались потом, липли к влажной и холодной коже, словно Мэй искупался или попал под дождь. Самый слабый сквозняк вызывал дрожь и бывший советник ежился, словно птицы зимой, только вот у них есть перья, а он ощущал себя абсолютно обнаженным под метелью. Внутри всё горело, обжигая сухостью, которая драла глотку, будто он сам оказался тем самым путником из своей загадки, только вот небожитель отдал стакан кому-то другому, сославшись на то, что тот оказался более достойным. Лицо Принца загорелось лишь ярче, говоря прямо, что после совершенного поступка он не достоин ничего, кроме пещеры, в ней и должен кончится его век. Мэй Няньцин бросил взгляд в сторону, где тускло прогорали остатки свечи. В кругу сидели три куклы, тускло свесив головы к полу, словно в глубоком от усталости сне, и лишь ореол света в кругу освещал их бледные лица. Но в них не было ни грамма жизни, души или сил, это были лишь куклы, сосуды, двигающиеся по воли бывшего Советника. Каждое из этих лиц он помнил до родинки и седой пряди, не давая исчезнуть воспоминаниям в пепле прошлого, стараясь изгнать их маленькие уродливые копии из головы. Карты с ними играть было скучно, но это были самые живые напоминания о прошлом, что рискнули ускользнуть каждый раз, стоило им рассыпаться в песок. Это происходило каждый раз, когда Мэй Няньцин забывал наполнить их духовными силами, как сейчас. Прямо перед его глазами они рассыпались, правращаясь в три горки песка. Рука, державшаяся за стену, съехала вниз, царапая ладонь об острые грани камней, кровавый кипяток тонкими ручейками потёк вниз, скатываясь с руки на стены. Мэй Няньцин обычно чувствительный к боли, ощущал всё как-то отдаленно, словно его тело и он сам были разделены. От вида трёх ровных горок песка поотдаль внутри словно что-то надломилось и крови будто бы лилась не из ладони, а внутри него что-то прорезалось. Удушающее рыдание, что должно было вырваться вот-вот, так и осталось сухим вскриком боли, утонув в приступе кашля. Мэй Няньцин осел на каменный пол, сминая шею в попытке пустить чуть больше воздуха, но дышать легче не становилось. Отчаяние сжимало виски, заставляя вглядываться в то, что называлось советниками. Вьюны, что плелись за ним, пытаясь оставить на земле, вновь накинулись, оплетая уже ноги и руки. Свеча прогорела, погружая всё в комок темноты и грязи, заставляя вновь теряться советника, путаться. Боль, что во сне, что наяву, была ощутима и везде, где бы он не прибывал, она преследовала его. Земляная пыль и мелкие камни забились в рану, стоило ему облокатиться на неё, и вспыхнула яркими шипами боли. По лицу заструились дорожки слёз, но он уже не понимал от чего и почему. Мэй Няньцин не мог вспомнить ни дня, когда ему не было больно, если он и забывал, то только лишь под гнётом страха и тревоги, которые гнались за ним первые дни побега. Тонкий мрамор души бился и откалывался по кусочку днём за днём, он лишь желал одного, когда всё рухнет и сотрётся в пыль, не останется ничего от его души. Всё, что у него оставалось в руках, это бесполезная вереница сожалений, тянувшаяся за ним с того дня и история Уюн, которую все забыли или вскоре забудут. Для него рухнуло не только государство, но и целая жизнь. Его дорогое Высочество стерлось в собственном сумасшествии боли и пропало, словно и не было его никогда. Он исчез и Мэй не может предпринять даже попытки что-то сделать, он совершенно бесполезен. — Мэй-мэй? Мэй замер и с приоткрытыми губами, с трудом веря собственному слуху. Голос его дорогого Высочества он узнает из тысячи даже спустя долгие года. Нежный и низковатый звон, что он не надеялся услышать больше никогда, ни в одном кошмаре Цзюнь У так не обращался к нему. Словно он сам же наложил вето у себя в сознании на прозвище, что столь драгоценно, нельзя запятнать. Весточка тепла и весны сохранившаяся глубоко в сердце. Он не мог осмелиться поднять глаза, но шелест одежд и ярко-белый подол, мелькавший перед глазами, ослеплял до боли, привыкшего к темноте Мэя. Вьюны, разорвав одежду, впивались и прорезали кожу, сдавливая в клетку грудь. Он не знал, что вымолвить, и следущие действия Цзюнь У. Все чувства так перемешались, что различить где страх или радость было невозможно. Он промычал что-то неразборчивое в ответ, ожидая начало кошмара. Но лава не заполнила пещеру, свод не рухнул и никто не цеплялся за его шею, кроме собственной руки в попытках размять. Одежды Цзюнь У всегда отличались излишней аккуратностью, он сам требовал этого от слуг и себя, не позволяя ни одному пятну или помятой складке вмешиваться в повседневную жизнь. Среди всей убогой пыли и грязи Тунлу, он светился блеском чистоты и ухоженности, отталкивая всякую затхлость от себя. Как и раньше его уверенные и быстрые шаги, шелест шёлкового ханьфу, и он подошёл вплотную, присев рядом. Совершенно не опасаясь грязи, она словно исчезала под его шагами, и Мэй Няньцин уверен, если бы здесь остались следы жизни, то под ногами Принца всё бы зацвело. Рука, лежавшая на земле сжалась в кулак, но пронзающая боль лишь отдалась отголоском, а золотые нити вышивки сияли лишь ярче. Плечо потяжелело от теплоты прикосновений и промерзший насквозь Мэй Няньцин дернулся всем телом от контраста тепла. Он помнит всё, что связывало его с его Цзюнь У. Он всегда был во всём деликатен до мелочей, касался гладкими подушечками пальцев и лишь немного задевал ладонью. Это жест нисколько не изменился, всё также аккуратно, словно советник кукла, которую можно разбить. После он всегда смотрел с теплотой обожания на Мэй Няньцина и на душе разливалось тихое умиротворение от одного лишь взгляда. Как же ему хотелось поднять лицо и вновь увидеть эту лучистость лета во взгляде, но он знал, что это просто новый кошмар или что-то хуже, он увидит лица советников и улыбку полумесяцом, пустой холодный потухший блеск в глазах. Мэй Няньцин потерял его дорогое Высочество и сам был в этом виноват. Призрак прошлого не унимался и легонько провёл по дрожащиму плечу, поглаживая: — Мэй-мэй, чего же ты так дрожишь, должно быть заболел в этой сырости стен. Посмотри на меня. Соблазн и надежда увидеть то, что невозможно, но так желает разбитое в осколки сердце бывшего советника высоки. Гораздо больше, чем воспаленный разум, но он не мог решиться. Мэй Няньцин боялся увидеть очередное отражение кошмара и себя, павшего так низко и недостойно, так глупо оставив его. Молчание самый громкий ответ, об его стену разбиваются сотни обид и страхов, всё ещё не поднимая головы, он говорит, впервые за многие недели из горла вылетают слова, цепляясь за охрипший голос. Он с удивлением обнаруживает, что ещё способен произносить слова и говорить, но во рту так сухо, что даже это даётся с трудом. Мэй не может молчать, иначе силки разорвут его в конец, заключив в ловушку беспомощное сердце: — Моё дорого Высочество, этот советник не должен был вас покидать. Он ужасно сожалеет и каится. Никогда ещё слова так легко, столь искрение слова наполненные самыми тяжёлыми чувствами не произносились так просто. Он много раз представлял как говорит их, возвращаясь в тот день к нему. Трусливо сбежав, почти не оборачиваюсь, он раз и навсегда провёл черту между ними. Советник должен был остаться, попытаться вернуть наследного Принца на истинный путь, но он бросил его в полнейшей беспомощности и одиночестве. Поступил хуже предателя, очернив долг и честь, но, самое главное, он оставил его, клялся, что всегда будет рядом, подле него. В те секунды, что была произнесена фраза он не врал ни капли и говорил с открытым сердцем, но как же легко было сломить его дешёвую правду одним лишь страхом, который овладел им, словно животным. Мэй Няньцин может произнести миллион фраз извинений и оскорблений себя, но это не изменит ничего, скомканный лист навсегда останется со складками и погнутостями, сколько его не выпрямляй. Слова никогда не были его сильной стороной, а в этот момент они лишь попытка разбудить человека с кожей цвета пасмурного неба и навсегда застывшей грудью. Цзюнь У продолжает упрямо требовать чтобы Мэй поднял взгляд, увидел свой очередной худший кошмар, который он заслужил. Смысла в этом действии никакого, но может всё закончится быстрее и он уйдёт, оставив его одного с песком в руках, поэтому он поднимает голову и видит то, что ожидал меньше всего, даже не задумывался о таком. В тихом уголке надежды, он жаждал увидеть лицо Принца, когда тому было лишь семнадцать, но ожидал увидеть гримасу из сна, перекошенную и внушающую тихий ужас лишь одним своим видом, парализуя каждую конечность и сковывая льдом всё внутри. Всё, что увидел Мэй Няньцин, было ничего, лишь гладкая кожа, обтянувшее то, что зовётся лицом. Абсолютная мешанина из ничего, даже мышцы замерли не двигаясь. Так идеально натянутая, словно зеркало, казалось, что дотронься и лопнет от натяжения маска. Удивление молниеносно сменилось опасением и Мэй отполз назад на несколько цуней, зацепляя и протирая дешёвую ткань. Рука с плеча так и не упала, оставаясь в прежнем положении, он не стал сжимать, удерживая сильнее, на полшага приблизился и присел рядом, продолжая успокаивающе поглаживать. Мэй Няньцин просто не мог расслабиться и все, что ему хотелось, так это сжаться в комок, не давая тронуть себя Принцу, только не сейчас, он просто больше не выдержит под его пытками, Мэй слишком истощён. Силки вьюна уже начали оплетать сердце в ловушку, запирая его в сжимающейся клетке. Если он попробует вдохнуть чуть глубже, лёгкие разорвутся от боли и сдавленное тисками сердце лопнет. Он умрёт мгновенно и быстро, захлёбываясь в собственной крови. Страх пронизывал иглами каждую точку и мысль, вновь и вновь втыкаясь в мягкую плоть, разрывал изнутри мелкими проколами в сотнях и тысячах местах, прогрызал словно черви землю. Казалось, он питался воздухом, забирал его без остатка и сковывал по рукам и ногам, связывал невидимыми веревами. Любая попытка вдохнуть, лишь пища для грызущего душу ужаса. Мэй Няньцин схватился за грудь двумя руками, но только разодрав её, он мог дышать свободно, пальцы впивались в собственные рёбра, скребя по ним. Рука плавно переместилась на макушку, неторопливо поглаживая, Цзюнь У не унимался и не собирался отходить, настойчиво аккуратный он присел на колени и своим прежним голосом шепнул: — Мэй-мэй, чего же ты так боишься, что довёл себя до такого состояния? Этому Наследному Принцу так нравился чёрный жемчуг твоих волос, но они так спутались. Не трать себя на пустые муки совести. Неожиданная прохлада почувствовалась в районе лба и следуя за этим свежим ощущением, словно за мягким ночным ветром, играючи трепещущим с листьями, бывший советник прильнул к ладони, пытаясь остудить раскленную голову. Ему показалось что раздался тихий и глубокий вдох, в пещере было слишком молчаливо и каждое движение, действие приобретали характерный звук. Только прожив в темноте, Мэй познал язык вещей и звуков, чей шёпот порой был громче крика. Его дорогое высочество никогда не кричал, он всегда сохранял вежливую улыбку и спокойный тон, внушая каждой своей частичкой лишь теплоту весеннего мира. Мэй записывал чернилами памяти каждое слово и движение, что оставались картинами в голове. Не было ещё человека элегантнее и краше, чем Принц, выведенный изящными и точными мазками кисти художника-гения, он был живым воплощением искусства. Бывший Советник знал, выписал у себя на костях поэму из причин, почему он не должен сейчас касаться его, льнуть к тому, от чьих мягких и родных прикосновений тески вьюна опали и сгорали в грязи Тунлу. Он не должен был произнести и слова, не должен был и смотреть на него, но всего один раз позволит себе наглость, даже если его просьба обернётся сущим кошмаром, Мэй готов: — Моё дорогое Высочество, можете ли вы обнять меня, я так скучаю… Его прервали на полуслове заключив в мягкие и крепкие объятия рук, одной рукой Цзюнь У придерживал его, положив голову на плечо, а воторой мягко поглаживал спутавшиеся грязные волосы, словно они были чистыми. Мэй Няньцин не знал, насколько он был сейчас противен, провоняв потом и испачкавшись в грязи с кровью, но Принц не замечал это, лишь продолжал убаюкивающе гладить и прижимать к себе. В его груди спокойно и равномерно слышались удары сердца, под которые у бывшего советника смыкались глаза. Сколько бы не касался его Мэй Няньцин одежды оставались ослепительно чисты, поэтому с небольшим уколом совести, он все же робко обхватил его спину, сворачиваясь колачиком на коленях. Бывший советник с трудом разлепил веки и поднял взгляд, изумлённо уставившись в тёплый янтарь глаз, проникающий своим светом в саму душу. Его дорогое высочество вновь обрело лик и смотрело на него, как прежде, сбывшаяся страшная надежда, непозволительна прекрасная. Пальцы Мэй Няньцина дрогнули, медленно, чувствуя сопротивление воздуха, который нехотя, но пропускал его, он дотянулся до фарфора кожи Цзюнь У. Грубыми подушечками пальцев, всё ещё дрожащими, он провёл по ровной щеке. Ощущая каждый своей шероховатостью гладкость кожи, впервые за долгое время бывший советник вспомнил ощущение радостного счастья, он не мог верить происходящему ни одним цунем своей души, но чувства были настолько настоящими, что он ощущал физически как они расцветают ввысь внутри него, пробиваясь сквозь слои земли, как семя, давшее росток. Цзюнь У взял его тонкое запястье и прижал ладонь к себе, не отпускае его. Он чуть наклонился, целуя в лоб своего советника и ласково прошептал: — Мэй-Мэй, засыпай, обещаю завтра тебе будет лучше.