Мудила

Росинант громыхнул дверью и едва не спалился, громко матюкнувшись — он прищемил шубу! Но вроде никто из команды не ломился обличать шпиона. Удачно он успел между «ёбаный Доффи!» и выдиранием из двери горелых перьев накинуть «тишину». Щелчок пальцев, и вуаля. Жаль, одним щелчком не сотрёшь ничего, кроме звуков! Он закурил, привычно сбил с плеча оброненный зажигалкой огонёк и неуверенно глянул на свои ноги. На белых джинсах алели пятна, совсем как румянец у молоденьких курсантов перед старшими по званию. Потёртая ткань удушливо воняла травами и виноградом, мерзко липла к бёдрам, но хуже всего было то, что Росинант, казалось, до сих пор ощущал на ней язык Доффи! Буэ. Конечно, всё логично. Очень даже! Это же было пятно от вина Доффи. Слизывать его братец может с чего и кого угодно. Захочет — со спины шлюхи в любимом борделе, захочет — с грудей охмуряемых дам на Сабаоди или вот — с коленей неуклюжего дебила Корасона. Троллил же, сука. Наверняка и не думал даже, что у некоторых от этого может возникнуть стояк. Но стояк возник. Нелогично. Неуместно. Противоестественно. И это было противно, да! В этом Росинант убеждал себя, пока драпал по коридору до каюты и клял подложившие ему свинью штаны. Эти джинсы были невезучие. Или Доффи просто их ненавидел? То в драке оставит грязный отпечаток туфли аккурат на жопе, то пожамкает загребущей ладонью бедную, отбитую обо все углы коленку. От воспоминаний, таких ярких, бесящих и неловких, о даже сейчас ощутимых прикосновениях Росинант поморщился и, докурив сигарету до фильтра, пальцами придавил клюнувшую чёлку искру. Оглядевшись, обнаружил себя посреди каюты в одной штанине, погружённым в мысли о лапающем его братце, который под предлогом тайны с улыбочкой говорил ему в затылок всякие гадости, обжигая и томя низким тембром своего голоса, нервируя, сволочь, чудовище развратное, мразь… Да упадёшь ты или нет?! Последнее он сказал уже вслух, с ненавистью глядя на собственный член. Член в ответ молчал, уверенно, словно в насмешку, натягивая трусы. Мудила. Так и будет его звать! Росинант закурил новую и зло процедил: — Предатель. Интонации дяди Сэнгоку прозвучали уныло и реакции вызвали ноль целых хрен десятых, как и всякое нравоучение у пылкого юнца. Блядь. Да ему ж не четырнадцать! И это Доффи! Доффи, так его растак, родной ебанутый братец, он с ним одних рабов на Мариджоа делил, спали в обнимку под мамино пение, он теперь трёхметровый волосатый мужик в розовых перьях, жестокий пират и отцеубийца! Ебанутый братец как наяву ослепительно улыбнулся белыми зубами и лизнул винное пятно на штанах. — Даже не думай! — Росинант ткнул пальцем в заинтересованно дрогнувший под трусами член и ощутил панику. Панику и усталость от всего этого дерьма. Ладно. Ладно! С этим можно бороться. На постель он плюхнулся как был, полураздетый, поёрзал задницей по ворсистому покрывалу — щекотно, блин, — умял под шею подушку. Затянулся сигаретой для настроя и сунул руку в трусы. Решительно и… и… Вот! Сегодня мы подрочим на властную красавицу Хину с его потока. В облачке дыма нарисовалась мерзкая и довольная рожа братца, но Росинант упрямо отодвинул её за воображаемые рамки. — Я сказал — Хину! Высокий хвост из гладких, блестящих волос, длинных-длинных, тяжёлых и шелковистых, он хорошо их помнил, как и свой восторг. Помнил и сильные стройные ноги, не такие длинные, правда, как у Доффи, но у того они, как у… как у… палочника, вот! И волосатые пиздец! Идеально загорелые, словно вылепленные из теплого камня, с узкими щиколотками, тьфу! Сплошная театральщина! Не чета коленкам и бёдрам Хины в синяках от суровых тренировок генерала Цуру. Вот это — родное, знакомое, привычное, всегда волнующее своими линиями, белизной и упругостью отзывчивое сердце Росинанта, а с пубертата — и кое-что пониже. В ладно скроенном мундире у Хины талия, как у принцессы, узковатые бёдра — зато какой изгиб у задницы! — и аппетитная грудь в рыжих веснушках, бледнеющих к зиме и яркой коричной посыпкой манящих летом в вырезе блузки. О да, этот терпкий запах специй и пота его всегда заводил. Как и фантазии о том, чтобы баюкать в ладонях эти груди. Соски у Хины наверняка крупные и гладкие. Или маленькие? В редких светлых волосках или с родинками у тёмного ореола? Как думаешь, Доффи, у такого типа девушек… Доф… Стоп. Какой, на хуй, Доффи? Кулак по инерции гулял вдоль члена ещё с минуту, вторя издевательскому эху «Доффи-Доффи-Доффи… на хуй» в ушах и толчкам крови в паху — то ли от фантазий о Хине, то ли — внезапно — от потной груди брата: тяжело вздымающейся, под ветром и солнцем, в вороте черной шёлковой рубашки, в раме из белого паруса и синего неба. Росинант чуть не кончил, ослеплённый этой наглой чувственной красотой, и подавился окурком. — Не, ну блядство какое, а! — возмутился он, откашлявшись. А, нет, это корабль качнуло — отчалили. Росинанта мягко толкнуло в ладонь, на грудь посыпался пепел, а он, развернув запястье, заворожённо рассматривал Мудилу. Проступающие венки под влажной кожей и небольшую бледную головку. Интересно, у Доффи такой же? Если их раздеть и его отмыть от грима, зашлифовать шрамы, а с Доффи соскрести лоск, стереть жуткую улыбку, они сойдут за близнецов, даром что два года и восемь сантиметров разницы, вот так нипочём не скажешь, что братья, что… Доффи дрочит на своё отражение — так, что ли? Росинант фыркнул. Охуеть, свежая новость! Но при чём он сам? И почему его приятель мудит хуже портового сутенёра?! Мудак-приятель, ясное дело, молчал. Тогда Росинант попытался додрочить механически. Вся его работа Корасоном — преодоление. Ему не привыкать. Закрыть глаза, сцепить зубы — и довести дело до конца. Конец на все попытки Росинанта не реагировал. И вообще слегка обмяк от такого преодоления. Ну и ладно. Ну и чёрт с тобой. Так даже лучше. Не особо-то и хотелось! Росинант раскидал руки в стороны и пялился в потолок, на мерно раскачивающуюся лампу. Пустая штанина забилась под жопу, а он и не заметил, увлечённый делом. В голове катались штурмовые ядра гадких предчувствий: его ждал букет из тупых ситуаций, издевательского флирта и унылых дрочек. И одна крошечная, как пуля, мысль дробила рёбра: «Мне пиздец». Либо Росинант всерьёз хочет вот этого вот — что однозначный и неделимый на два пиздец, — либо у него поехала крыша от роли Корасона — и это пиздец и профнепригодность в квадрате. Либо он давно не трахался — но это неправда и поиск гнилой отмазки, а значит пиздец-пиздец-пиздец! Он хотел Доффи! Родного брата! Этого монстра! Бездушного психопата, контрабандиста, убийцу и… и… и… да бля! Может, это была какая-то хитроумная защитная реакция психики, с надеждой подумал Росинант, шаря одной рукой в поисках курева, а второй подтягивая на мёрзнущую жопу трусы. В этот момент, как в дешёвой пьесе, распахнулась дверь каюты, едва не доведя Росината до инфаркта. Сам дурак, забыл запереть. Но разве это остановило бы Доффи? — Корасон, почему ты ушёл… О, — Доффи заглянул в дверной проём, широко улыбнулся и бодро скользнул внутрь. — Дрочишь, братишка? Росинант показал средний палец и демонстративно щёлкнул резинкой возвращённых на законное место трусов, громко и больно. Член же, напротив, заинтересовался появлением Доффи и поприветствовал его, радостно приподнявшись. Вот Мудила! Росинант удушливо краснел, второй мудила улыбался всё шире — подозрительно радостно. — Всё ясно, дрочить ты тоже не умеешь, мой красивый глупый Корасон. Охуеть вывод! Доффи так и светился, и масленый взгляд даже через очки ощущался. — Но я твой старший брат! Я научу! — пафосно возвестил Доффи, изящным движением плеча сбрасывая шубу на пол, к шубе Роси. Её розовое оперение недвусмысленно накрыло чёрное, и Росинант поёжился. Охуеть, метафоры. Охуеть, братская поддержка. Охуеть, они все ебанулись. Охуеть: Доффи полез на кровать, не скидывая своих пижонских туфель, и пришлось его пнуть, чтоб совсем не борзел. От такой наглости и ретивости Росинант совсем забыл растеряться, ужаснуться и даже обрадоваться, что вся эта нелепая, стыдная, болезненная ситуация не будет тянуться, как сопли Требола, и — ну можно же, можно, ему хоть раз свезёт? — окончится здесь же. Обрадовался за него Мудила, когда того, сука, уже изнывающего от невнимания, придавила широкая ладонь Доффи. Росинант моргнул, мгновение-другое созерцая эту картину, и в голове что-то щёлкнуло. Он зафиксировал Доффи ногами — и подмял его под себя чётким приёмом дяди Кузана. Стряхнул с себя штаны, едва не навернувшись, но братец заботливо придержал его за ляжки (ловил бы так всегда!) и рассмеялся, когда Росинант стукнулся головой о лампу под потолком. В отместку тот опрокинул на костюм Доффи пепельницу. — Корасон! Мог бы просто попросить, и я бы разделся! Нет, не трогай, я сам. Нет? Ч-что… Кожа под рубашкой дышала влагой и жаром, гладить её было приятно и ладонями, и языком — от пупка в тонком пушке к широким мышцам груди и ямочке между ключиц, слизывая едва заметный запах солнца и ветра. И ещё приятнее — дрожь и сбитый вдох Доффи. Не можешь победить — возглавь, кто же это говорил? Росинант ухмыльнулся. — Любишь оседлать и немного порулить, да, братишка? Мне нравится, пожалуй… — Доффи с ухмылкой облизал губы и окончательно вывернулся из мятого пиджака. Подхватил полы его рубашки и потянул вверх, и Росинант отчего-то позволил. Только запутался в вороте и едва не задохнулся — зато не сверзился снова и нашёл курево! — Чёрт с тобой, Роси, давай на полу… Росинант вздрогнул и прижал ладонь ко рту Доффи. Вот это уже было чересчур. Больно. И откровенно. Он четырнадцать лет не слышал это родное, тёплое «Роси». Удобно быть полоумным Корасоном. Коммандер Донкихот Росинант — не пират, у него есть честь и мораль, а Корасону можно убивать по приказу монстра-братца, издеваться над детишками и переспать с… «Доффи» прошептал он беззвучно. В этот ужасный миг падения в разврат и кровосмешение он хотел… осознавать всё ясно и чётко, так сказать, быть в трезвом уме… Но Доффи пошарил рукой в воздухе и нитями выудил из вороха розовых перьев бутыль рома и свёрток из тиснёной бумаги. Свёрток упал Росинанту в руки, и пока он хмуро вертел подношение, Доффи вынул пробку зубами. Росинант бы точно себе зуб сломал! — Не смотри на меня так, Роси, я не чудовище какое или дилетант! Конфеты, выпивка, цветочки, я читал об этом в романчиках Джоры, а ты ж у меня с детства очень чувствительный. Сердце моё, как никак. И сунул за ухо Росинанту ярко-красную астру. Чересчур… — Звезда моя… Больно. И просто смешно! Росинант поглубже вдохнул, чтоб не рассмеяться. Или не зарыдать? Или всё вместе? — Ты же любишь в кокосовой обсыпке? Вечно дома из вазочки таскал, —насмешливо и нежно добавил братец и постучал длинным пальцем по его щеке. — Ешь. Всю жизнь он так. Жил прошлым. Решал за других. Приказывал. И выворачивал Росинанту душу. Мудила. Чудовище. Заботливый старший братик. Он отобрал бутылку, махом глотнул с четверть и, задохнувшись до слёз, разорвал пижонскую обёртку — на грудь Доффи посыпались конфеты. Он смеялся, глядя, как Росинант жует сразу три, свет лампы бликовал в растрёпанных волосах Доффи, на золотых пиратских кольцах в его ушах, плыл по рыжим стёклам в фигурной оправе, и всё было ужасно. Смешно и нелепо. Доффи притянул Росинанта ладонью за шею и поцеловал, словно уже не раз так делал, слизывая шоколад и кокосовые крошки длинным влажным языком. Дьявол… Дышать Росинант, кажется, разучился надолго. Ещё дольше смотрел на разомкнутые, измазанные помадой узкие губы, эту самодовольную линию рта, ловил голодный взгляд из-под съехавших очков. Губы у Росинанта горели, измятые и зацелованные, мышцы живота под ладонью Доффи сокращались, и о трезвости ума тут и речи не шло. Ладно. Хорошо. Мудить — так от души, от всего, блядь, сердца. Росинант смахнул шуршащие фантики и неожиданно даже для себя ловко сдёрнул ужасные клоунские полосатые капри Доффи: отличный повод от них избавиться! Тихое, с придыханием «ох» почему-то оглушило. Мудак Доффи радостно качнулся, приветствуя собрата из короткой рыжеватой поросли, и во рту набух мускусный запах с нотами апельсина и соли — небо, ветер и солнце, слаще конфет и рома; у Росинанта свело и горло, и пальцы ног от этой тревожной терпкости. Что ж, урок дрочки можно было и, хм, продолжить…