Миктлантекутли

<…>Так некто утешительно шептал Мне в ухо у твоей могилы, Но я был глух, я одного желал — Быть в свете твоей нежности и силы. Tenochtitlan. «От истоков до последнего вздоха».

Бог Смерти завершил свой земной путь. Бог Смерти возвратился в свои владения — обитель теней. Змей сбросил ненужную ему больше оболочку — человеческое тело, которое, разорванное на части, Иллуми бережно собрал и сберёг, чтобы исполнить то, что грозился… Они планировали отправиться вместе на Тёмный Континент, только Хисока, перешедший дорогу Призрачной Труппе и недооценивший противника, поплатился за свой просчёт жизнью, и путешествие в неизведанные земли превратилось в погребальное шествие. О том, что Хисока убит, Иллуми сообщил сам виновник его смерти — Куроро Люцифер: перед боем Моро, усмехаясь, в случае его гипотетического поражения, в которое он сам нисколько не верил, распорядился передать его останки старшему из сыновей Золдик. Всё, что Иллуми тогда сказал — это была просьба сберечь нетленным тело его спутника, пока он не приедет. «Иллуми-кун, а если меня расчленят, ты будешь заботиться обо мне и хранить части моего тела?» Когда Золдик увидел то, что осталось от Хисоки, он вспомнил эту фразу, некогда сказанную его партнёром возбуждённым соблазнительным шёпотом. Тогда они читали миф о расчленении богини. Теперь Иллуми принадлежала лишь мёртвая разрозненная плоть того, кто чувствовался им как неотъемлемая важная для его жизни часть. Целостность единого организма была нарушена. Кецалькоатль лишился тела. От легендарного Пернатого Змея остались утратившие опору перья и пара оцепеневших крыл. Иллуми никогда не думал, что его могла бы взволновать чья бы то ни была смерть. Но неживое, беспорядочно уложенное в сохраняющий низкую температуру контейнер тело, слишком знакомое взору, осязанию, вкусу, вызывало удушливый трепет, никогда ранее им не испытываемый. Иллуми обладал поразительной устойчивостью к боли. Но от боли утраты его не смог защитить даже этот привитый с детства иммунитет. — Думаю, я должен выразить свои соболезнования, — вежливо сказал Куроро, пока Иллуми готовился забрать свою скорбную ношу. — Вы ведь были любовниками… — Нет, — возразил Золдик. — Мы узаконили наши отношения. Люцифер взглянул на него с непониманием. Иллуми вёл себя так, будто просто выполнял свою работу — чётко и бесчувственно. Для человека, потерявшего своего возлюбленного, Золдик был чрезмерно холоден, и это безразличие вызвало в Куроро, знавшего привязанность к товарищам и скорбь по их утрате, чувство отторжения. — Тогда тем более, — сухо произнёс Куроро, и протянул Иллуми окутанный тяжёлым мрачным нэн предмет. — Возьми. Это выпало у Хисоки из одежды, когда мы сражались. По тому, как убийственно замерцала чернота в чужом бездонном взгляде, Люцифер понял, что этот предмет имел почти священное значение, и прикосновение к нему посторонних — это табу. Иллуми мгновенно выхватил вещицу из рук лидера Геней Рёдан — его собственную иглу, поверхность которой прочно обволакивала его же аура. Когда же Золдик вытащил из потайного кармана жилета такую же сияющую нэн карту — ещё насыщенней, ещё ярче, чем блистал при жизни его хозяина — Куроро осознал, что глубоко заблуждался. — Соболезную, — вновь повторил он. Тихо. И теперь уже искренне. Оба предмета, символизировавшие заключённый между двумя охотниками брак, вернулись на место у скорбящего сердца… Путь до поместья Золдик — как по Дороге мёртвых — был печален и сакрален. Путь до обещанного погребального обряда… Массивные врата отворились с жалобным стоном, будто вздохнули утомлённые горестным стенанием плакальщики. Иллуми возвратился домой с телом убитого супруга, бережно защищённым от разложения. Он был рад, что никто из членов семьи или прислуги не вышел его встретить. — Мике! — негромко, но властно позвал Золдик хранителя владений наёмных убийц. Как правило, этот огромный свирепый зверь слушался только главу семьи, но на сей раз повелительный тон Иллуми не оставил псу выбора — тот ощутил в ауре одного из своих хозяев силу, которой невозможно было противостоять. Громадный гордый зверь послушно предстал перед Золдиком и уставился на него выжидающим диким взором. Опустив на землю большой контейнер с останками единственного человека, которому удалось пробудить в нём вкус к жизни и показать, что такое настоящая свобода, Иллуми вскрыл его прохладное нутро. Невесомо, с такой осторожной нежностью, на которую он никогда не был способен, Золдик коснулся неживой бледной кожи, в прикосновениях запечатлевая родной рельеф мускулатуры, былую ловкость ныне неподвижных рук, любовь к нему навсегда застывшего сердца… Голову, отделённую от тела, он прижимал к своему сердцу. — Ешь! — велел псу Иллуми. Такой погребальный обряд был для Хисоки желанен. Ответив на приказ нетерпеливым рычанием, Мике с жадностью набросился на предложенную ему человеческую плоть. Как исчезает в чудовищной пасти зверя тело его супруга Золдик не смотрел. Он запоминал неповторимые черты лица Хисоки, как никогда напоминающие дьявола: навечно застывший лукавый прищур, изломленные в жёсткой насмешке губы, грозный разлёт тонких бровей, высокие скулы в обрамлении разметавшихся языками пламени волос. Согревая в ладонях холодные мёртвые щёки, Иллуми держал голову своего вечного спутника слегка приподняв над собой, будто Моро сейчас стоял перед ним, живой, как обычно незначительно возвышаясь, и прощался. — Увидимся в Миктлане, — шепчет Иллуми, даруя усопшему последний поцелуй: нежное касание губ к холодному челу… И ритуал завершается. От Хисоки в этом мире остаётся лишь его укреплённый в посмертии нэн, навеки запечатлённый на дарованной спутнику игральной карте… И Иллуми. Он застывает, стоит неподвижно в немом оцепенении, покуда не сливается с расползающейся изнутри пустотой и тьмой, поглотившей его стылую фигуру извне. Мике протяжно воет… Наутро Иллуми приходит к отцу. Силва Золдик сидит в рабочем кабинете и разбирает поступившие заказы. Бегло взглянув на вошедшего в комнату сына, он протягивает ему карточку с данными цели и сообщает: — Для тебя есть работа. Иллуми сдержанно кивает и отдаёт отцу конверт. — Здесь моё завещание, — буднично уведомляет Иллуми. Силва грозно сводит на переносице брови, без слов требуя от сына объяснений, и вытаскивает из конверта аккуратно сложенный лист бумаги, пробегает по сухим строками лаконичного распоряжения глазами. — Я ведь тоже могу умереть, — безразлично объясняет Иллуми. — Здесь только распоряжения, касающиеся твоего погребения, — строго чеканит глава семьи Золдик так, будто его идеально воспитанный сын внезапно выкинул совершенно глупую шутку. — Верно, — Иллуми тон отца не смущает. — Я желаю, чтобы моё тело было скормлено Мике, если я умру раньше, чем издохнет наш страж. «Потому что так был погребён Хисока», — остаётся непроизнесённым. Силва раздражённо качает головой и выпроваживает сына из кабинета, сообщая, что ещё вернётся к этому разговору. Работа, которую он отдал Иллуми, была срочной, и на выяснение причин для его поступков времени не было. Завещание возвратилось в конверт и запечаталось в сейфе. Даже если Силва считал распоряжение сына блажью, завещание в любом случае являлось документом. Если Иллуми вдруг и правда умрёт, его воля, какой бы она ни была, будет исполнена. Дорогой мёртвых воссоединятся души в Миктлане…