Вопросы и ответы

      Ладони медленно и аккуратно скользят по тёплой натянутой коже, и Марауал прикрывает глаза, легко улыбаясь уголками губ. Он чувствует, как ребёнок слабо переворачивается, реагируя на эти движения, и слышит музыку его сердцебиения. Дитя ещё слишком маленькое, но сердце родителя уже переполняет безграничная любовь к нему, и пожалуй, она единственное, что заставляет его идти вперёд.       Сомнения и тянущая тоска отрицания зародились в сердце, едва молодой каменщик понял, что утроба его отягощена. Традиции предписывают, что заботу о ребёнке он должен будет отдать его отцу, отдав его сразу же, едва младенец покинет его лоно. Навсегда потеряв его, освободив своё тело, подготовив его для следующего цикла, чтобы и он повторился так же, как предыдущий. Ведь в этом одна из их главных обязанностей, любимцев Матери, порождающей жизнь и награждающей своим даром своих же избранников. Почему же тогда юному каменщику так горько?       Его наставник — второй родитель, который так никогда и не дал этого понять — говорит, что кризисы случаются у многих. У кого-то в первую же беременность, у кого-то дальше, но большинство проходит через эти сомнения и тянущую тоску, осознавая неизбежность расставания с младенцем, целый цикл неразрывно связанным в единое целое с родителем. Это всегда тяжело, но подобные испытания лишь сильнее закаляют дух и убивают губительные эмоции — так Марауала всегда учили.       Втайне от всех он думал и представлял себе тот день, когда его тело впервые зачнёт ребёнка. Он боялся этого, ведь столь ответственное задание несло лишь неизвестность. Но вместе со страхом уже тогда поселилась эта горечь, и Марауал наблюдал за более опытными и старшими жрецами, что были обременены. Следил за ними и представлял себя таким же — округлившимся, наполненным жизнью... и эти мечты несли непонятное тепло и нежность, каких он не должен был чувствовать. Особенно тогда, когда знал, что младенца у него заберут, едва тот покинет его утробу.       Когда же дитя действительно начало расти под его сердцем, всё стало только сложнее. Он ещё не чувствовал его, и оно никак себя не выдавало, слишком маленькое и хрупкое. Но достаточно было знания — и отчаяние отрицания медленными волнами поднималось в груди. И захлестнуло её, едва ему стоило почувствовать первое робкое и едва ощутимое движение.       Живот медленно округлялся, и ребёнок напомнил о себе, давая знать, что он существует и он живой. И Марауал впервые не смог сдержать слёз, и плакал долго и горько, обнимая себя за живот, пряча его от всего мира. Он уже любил это дитя, и он не хотел расставаться с ним навсегда — одна мысль об этом была мучительна, что уже и говорить о понимании того, что это лишь первый раз из множества. И каждый из них будет заканчиваться одинаково, и Марауал скорее сойдёт с ума, чем сможет вынести такую пытку. Неудивительно, что в конце концов он решился на попытку высочайшего отчаяния и рискнул всем, срываясь с места и убегая в неизвестность. Он всего лишь хотел спасти своё дитя и не позволить его отобрать у себя...       Каменщик шумно судорожно вздохнул, сжавшись против воли. Он обнял свой живот, округлившийся ещё больше с тех судьбоносных дней. Ребёнок был тем, кто двигал его вперёд, и был единственным, кто скрашивал серость и неопределённость даже ближайшего будущего. Но он остался с ним, со своим родителем, и Марауал готов был пойти на любое безумие, лишь бы только сохранить его и уберечь от всех невзгод.