Кто мечтает быть пилотом

      У пилота есть работа — он летает самолёт       Антон идёт по взлётной полосе. Перед ним новенький истребитель, который нужно обуздать. Солнце высоко горит в голубом небе, перемигивается лучами на стёклах кабины, слепит глаза азбукой Морзе. Бетонные плиты греют ноги даже через толстую подошву.       Что у Антона впереди предельно ясно и просто. Сможет справиться с экспериментальным аппаратом и выживет — получит денег вне графика, не сможет — отплатится рапортом или жизнью. Не в первый и не в последний раз.       У Антона позади тьма тьмущая, запутанная и сложная, такая, чтобы ни одна натасканная ищейка не нашла подвоха и повода испортить ему досье. У Антона позади грязные дворы с серым снегом, полуголодное детство, школа без парт и учебников, щербатая улыбка и льдисто-белый Кай с синими мудрыми глазами.       У пилота есть забота — если вдруг пилот уснёт       У Кая есть нормальное имя, холодное и жгучее одновременно, но Антон прячет его поглубже в себя, велика та драгоценность, которую он стремится потерять в закоулках памяти, да не выжечь уже ничем. У Кая мягкие руки, понимающая улыбка и россыпь веснушек по плечам. У Кая класс малышни на двадцать с хвостиком человек, аптечка в верхнем ящике стола и большие кружки — в нижнем. Он сидит с детьми до последнего, даже когда буран завывает в окнах, а непроглядная ночь укрывает улицы. Родители тоже могут быть забывчивыми.       Антону иногда Кай снится. Такой, который в холодные и промозглые ноябрьские вечера отогревал его от мокрого снега светом настольной лампы, красным карандашом за ухом — проверял домашние задания — и чаем в своей большой кружке. Синие глаза васильковым полем горят под веками. Кай ведь всё понимает. Даже когда его смелый пилот улетает от него насовсем.       Потому когда, приятель, ты надумаешь летать       Антону хочется летать с самого детства. Когда ещё совсем малышом он наблюдал за стрекозами, когда прыгал с трамплина в школе, когда сидел с Каем на крыше спортзала ночью после вручения аттестатов и ловил для него падающую звезду кончиками пальцев.       Антон подаётся в авиационное, а Кай — в педагогическое. Они мечтают о разном, но вместе, и это окрыляет похлеще возможности лётной практики. У Кая есть толстые учебники, в которых рассказано обо всём на свете, а у Антона — ветер в голове и глупая привычка таскать цветы с городских клумб. Он и есть ветер, тёплый и ласковый для того, кто смог его обуздать.       Кай вот смог. А больше никому и не надо.       В их комнате, крохотной и холодной, где ветер завывает в сквозниковых щелях при каждой возможности и где нет ничего, кроме двух панцирных кроватей, письменного стола да узкого шкафа. Кровати быстро сдвигаются вместе, откуда-то притаскиваются стулья, а с первой стипендии покупаются коврик и солнечная лампа-маяк. Кай выращивает на подоконнике не розы, нет, мяту, такую же сладкую и льдистую, как и он сам. Её фиолетовые цветы идеально ложатся венком на его смольные волосы, и Антон засыпает под рассказы об Ахилле и его верном Патрокле.       Не забудь, что ты летатель, и не смей в кабине спать       В городском воздухе повисает напряжённость. Дома её нет, нет и в газетах, но там, где никто не слышит, в умах людей, заседает одно страшное слово — «война». Антон, уже не желторотик, почти отучившийся лётчик-испытатель, на своей шкуре чувствует, как привычная жизнь идёт ходуном. Кай уже отучился, он пропадает в школе на практике, дети его обожают, как обожает и Антон, и счастью его нет предела.       Нет, пока тёмной ночью, на кухне, он не узнаёт, что Антону нужно уезжать. Что у них учения, не такие, как обычно, а реальные, суровые и показательные. Армию не устрашить, все дела. Кай крепко прижимает Антона к себе и берёт с него клятву побольше писать и возвращаться скорее.       Антон уезжает, на месяц, куда-то в степи, где бескрайнее небо и золотые поля. Кай мечется по их — теперь уже только его — постели: ему раз из раза снится, как ярко-алый, как карамель на палочке, самолётик разбивается о землю. Сам ли, подбитый ли, он не помнит. Только утирает горькие слёзы уголком подушки и трясущимися руками перебирает исписанные скачущим — так и не научился писать красиво, дурашка — почерком листы бумаги, от которой пахнет пороховым солнцем и самой родной улыбкой между строк.       Антон возвращается, угрюмый и уставший, возвращается днём, когда в комнате только он один. Без Кая там пусто и гулко, но на часах всего два дня, и до половины шестого нужно просто подождать. Мята яркими зелёными огоньками горит на окне, пыльный вещевой мешок заплывает в тазике у батареи, а сам Антон задрёмывает, уткнувшись носом в Каеву подушку. Время утекает незаметно.       Щёлкает дверная ручка, на пол аккуратно ставится сетка с кефиром и хлебом, стукают поочерёдно каблуки ботинок. Раз, два, три… Не жёстко, как на плацу, а нежно и плавно, как в вальсе. Антон подскакивает, сгребая Кая в объятия, прижимая к себе и утыкаясь носом в волосы. Соскучился. Мягкие руки окольцовывают спину. Он дома.       От, от, от винта!       Антон реальный, гонящий тёплые воспоминания, запрыгивает в кабину и заводит железную птицу. В рацию ему бухтят инженеры, что-то о целях и параметрах, он только краем уха выхватывает нужные показатели. Все знают, что почти все инструкции он не слушает.       Кая он слушал всегда.       Слушал, когда тот разучивал с ним формулы для физики, слушал, когда тот гладил его сбитые костяшки, льдисто и нежно, совсем не больно, и обещал, что когда-нибудь их отношения перестанут быть запретным, слушал, когда тот метался в бреду и плакал от кошмаров, когда нужно было убаюкивать в своих рукам и сцеловывать горькие слёзы.       Чужая улыбка всё ещё мелькала в сознании на каждое неосторожно услышанное «люблю».       От, от, от винта!       Иногда ему, Антону настоящему, мечталось, на высоте так особенно, что рухнет железный занавес, что выйдут они наконец на тропу к тому прекрасному и далёкому, что самолёты перестанут нести ужас и смерть, что государство отпустит его… домой.       Кай, как он знал, работал в школе, где-то на севере, где много снега, густые ели и где никто не видит в иссиня-ледяных глазах Снежного принца навсегда вмёрзшей тоски.       Иногда Антону хотелось послать всё к чёрту, расшибиться в лепёшку, угнать, украсть, вырвать из чужих загребущих рук шанс на собственное, тихое и мирное, счастье. Счастье с красным карандашом, горячим мятным чаем и лампой-маяком, с Каем, плавящимся от его костяшек, гладящих щёку. Счастье хочется перелить в бутылку, чтобы оно не пропало из памяти, да нет такого стекла, которое выдержало бы удар жизни.       Его отправляют в горячую зону едва он возвращается на землю.       Сон полезен для здоровья       Кай приходит к нему во сне всё чаще и чаще. Зовёт с собой, туда, куда не добраться первым попавшимся поездом, где нет горячего песка и горящих ран, а только сладкая морошка, густые леса и небо, в бездне звёзд которого можно утонуть.       Антон мечется в больном бреду и мешает Кая с его реальным именем. Отполированные временем буквы слетают с губ легко и быстро, как лучики солнца, играющие в чужих смольных волосах ясным майским утром.       Повязки пропитываются горячей кровью. Никто его никуда не отпустит.       А здоровье нужно всем!       Антона отправляют домой. Контуженный — плохо сгибаются запястья от повреждённых осколками сухожилий — он никому не нужен. Даже лекции вести некому. Пушечное мясо уже не учат.       Он разминает руки, тренирует их, сжимает зубы и матерится сквозь простреливающую боль. Левая ещё поддаётся, а правая — ведущая — уже почти нет. Ветру обрубили его крылья.       Бескрылый ветер не взмоет больше в небо, не поднимет паруса пиратского корабля где-то у Южной Америки, не шевельнёт кружевные занавески, наверняка висящие в новой Каевой спальне. Бескрылый ветер становится штилем, густым и безжизненным, не понимающим, как жить дальше, и прекрасно осознающим мир вокруг себя.       Но когда ты в самолете       Антон сидит в поезде — последняя нижняя полка в набитом плацкарте — и не понимает, как люди вокруг могут смеяться, петь под гитару и рассказывать детям наивные сказки. Сказки, где зло обязательно проиграет добру, где любят единожды и всегда взаимно, где дружат сквозь века. Где Герда оказалась Каю больше другом, чем возлюбленной, где она ушла к маленькой разбойнице, и где льдистый мальчик-астматик каждый год получал в подарок посылку с шерстяными носками и скулы сводящим клюквенным вареньем.       В правдивой сказке Кай замёрз на ледяном полу Снежной королевы ещё в первую тройку дней, а Герда его так и не нашла.       У тебя милльон проблем       У Антона не гнутся в край озябшие пальцы, его морозит на каждом полустанке, но он заглатывает белые кругляши парацетамола и плотнее укутывается в одеяло. Дорога на Север длинная, не всякий выдержит.       Бабушки помогают ему почистить сваренные вкрутую яйца и мешают сахар в чае — Антон напоминает им давно уехавших внуков.       Плацкарт наполняет его унынием и сожалением. Долгая дорога на Север оказывается долгой дорогой на прочность.       Под тобою километры       На перроне холодно и много людей. Они галдят, ходят с места на место, радостно вскрикивают и бросаются друг другу на шею. На перроне кто-то кого-то ждёт. Антон выжидает несколько безнадежных минут, оглядывая толпу, и бредёт к выходу. На километры пепельно-серого неба над собой он даже не смотрит.       В небо хочется вернуться, взмахнуть руками, как крыльями, и взлететь, а потом лазоревой ласточкой искать с высоты того, в чьих глазах меркнет даже бескрайная небесная синь. Снег заметает его мечты бессмысленным и жестоким порывом. Ветры не любят конкуренции, даже среди инвалидов.       Над тобою облака       Каева школа и правда находится у леса. Небольшая блочная постройка с обклеенными рисунками окнами и яркой вывеской. Он идёт туда, мягко ступая по чужим следам в помятом снегу, словно прячется от того, кому собирается открыться.       Он идёт не к директору или завучу, а к усталой вахтёрше за пятьдесят, которая за коробку конфет и слезливую историю с их совместными фотографиями быстро рассказывает, куда выходят окна Каева кабинета. Антон благодарит её сердечно и поспешно, не скрывая довольной улыбки, и женщина улыбается ему в ответ.       Бегать по сугробам неудобно, он падает снова и снова, пока ярко-алый воздушный змей: искусно сделанный самолёт — не взмывает наконец в воздух. Бумажная игрушка кружит и выделывает разные трюки, повинуясь ветрам — свободному и переломанному. Минут через десять его попыток за одним из окон раздаётся восхищённый детский визг. Стекло тут же оказывается залеплено малышовыми мордашками сверху до низу. Они машут Антону и хлопают в ладоши, когда он улыбается им.       И вздремнуть ты можешь только       Детей быстро сгоняют строгим тоном снова за парты, а потом за стеклом мелькает недовольное лицо Кая. Его Кая. Антон поднимает руку и машет ему, улыбаясь вытянувшемуся лицу. И сквозь выученные собранность и уверенность вдруг каплями проступают те юношеские беспомощность и неуверенность, радость и недоверие. Кай показывает ему через стекло ладони с растопыренными пальцами и одними только губами произносит «десять минут». Антон кивает ему и бросается вдогонку за выскользнувшим из пальцев самолётом.       До земли летишь пока!       Отведённое время проскакивает мимо щелчком одеревеневших пальцев и долгой, запутанной ледяной вечностью. Антон курит за воротами, неотрывно глядя на школьное крыльцо и нетерпеливо, словно ленивый неуч, дожидаясь звонка.       Заветный для школьников звук настигает Антона, когда тот ненадолго отвлекается от своего бдения и закидывает окурок в маленький сугроб урны. Сердце сбивается с нетерпеливого ритма в оглушающую чечётку, пока ноги сами ведут его обратно, к приглянувшемуся столбику забора.       Не смеющий поднять глаза, но раз из раза постреливающий взглядом на крыльцо, Антон видит фигуру в тёмном, знакомый силуэт которой окрыляет его сломанные руки. Кай поспешно шагает в его сторону, и он бросается вперёд, маятником ног отмеряя оставшиеся секунды.       Когда тёплые даже сквозь куртку руки обнимают его, годы вынужденного одиночества разбиваются канонадой ледяных стёкол рушащегося Снежного дворца.       Даже самый далёкий ветер, если звать его от чистого сердца, когда-нибудь обязательно вернётся.       И всё будет хорошо.