— Оттого, мой хороший, и жаль, что в конце бесконечного лета (а сейчас я с тобой говорю — у кровати — из тьмы и огня) ты был круглым солнцем моим и моим беспощадным ветром, и единственным страшным цветком, раскрывавшимся — для меня. Дмитрий Воденников, «Стихи обо всём»
Август — это изнуряющая жара, липнущая к телу рубашка, солнце, режущее своей яркостью глаза, и долгожданная тягучая тишина. В августе в школе время покоя — наступают каникулы. Шумные травоядные разбегаются кто куда: прячутся в квартирах и домах под кондиционерами или вентиляторами; спешат на море окунуться в его солёные волны; отправляются в горы, надеясь поймать прохладу там. Кёя всегда остаётся. Проводит собрания дисциплинарного комитета, распределяет задачи по патрулированию Намимори, краем глаза следит за спортсменами, регулярно приходящими потренироваться, дремлет на крыше под палящими лучами, выжигающими цветные круги под веками. Кёя любит школу летом, когда в ней почти никого нет, когда она превращается из охотничьих угодий в место уединения. Хибёрд чистит перья, усевшись на ограждающую крышу решётку, и негромко щебечет, возможно жалуясь на жару. Кёя понимающе хмыкает и достаёт из сумки бутылку воды. Откручивает крышку и наливает в неё немного, после чего сам отпивает из горлышка. Вода неприятно тёплая, но это лучше, чем ничего. Хибёрд, приземлившийся рядом с самодельной поилкой и смешно закидывающий голову, чтобы попить, очевидно согласен. Напившись, он переворачивает крышку и возится в образовавшейся лужице, вызывая у Кёи призрачную улыбку. Он растягивается на сброшенном плаще и упирает взгляд в небо: синева не испачкана ни одним облаком, а солнце ещё высоко. Значит, можно закрыть глаза и поспать несколько часов, чтобы вечером пройтись по улицам в поисках достойного противника. Кёя зевает, не трудясь прикрыть рот рукой, и погружается в сон. В котором нет ничего, кроме расплывающихся вспышек почему-то разноцветного пламени и скомканных криков. Первое, что видит Кёя, проснувшись, — сидящий на груди Хибёрд, внимательно разглядывающий его блестящими чёрными глазками. Перья слегка щекочут, когда Кёя к ним прикасается, а быстрый торопливый стук сердечка отдаётся слабой вибрацией в ладони. Хибёрд ощущается живым и настоящим. В отличие от тех, кого Кёя находит вечером и забивает тонфами. Чужаки — он никогда не видел их в Намимори до этого — похожи на картонных кукол, на манекены из спортзала, на которых неудачники отрабатывают свои удары, на чью-то несмешную и злую шутку. Ни один из них не издаёт ни звука, так, будто у них вовсе нет голоса. Или они его где-то потеряли. Кёя слабо помнит, как проходит ночь: есть ли в ней драки и кровь или покой и тишина, знакомые и незнакомые лица, и сколько звёзд видно на небе по дороге домой. Всё смазывается, заполняет память неразличимой чёрной жижей. Утро начинается с по-птичьему звенящего гимна, Хибёрд прыгает по подоконнику, останавливаясь только для того, чтобы гордо оглядеть виднеющийся за окном город. Кёя потягивается и не чувствует привычного напряжения в мышцах. Завтрак ждёт на столе с лаконичной запиской от матери. В школе пусто и душно, коридоры и кабинеты радуют глаз чистотой и порядком. Собрание комитета проходит без нареканий. Лишь после него, глядя в окно, Кёя замечает, как Кусакабе срывает и закусывает травинку, морщась, словно с непривычки. Впрочем, они успеют обсудить это вечером. Или завтра на собрании. Покрытие крыши греет спину, вместе с нагретым воздухом заключает в кокон из летней жары и белых отблесков света. Сон тёмно-бордовый, пахнущий кровью и незнакомо знакомым мужским одеколоном, приносящим необъяснимое удовлетворение. Кёя просыпается. Солнце садится, заливая Намимори розовым и оранжевым. В воздухе чувствуется слабое подобие прохлады. Безоблачно. Ночью на небе не появляется ни одной звезды. Только тьма и бледная луна, чем-то неявным напоминающая засохший цветок. Кёю будит громкий, режущий по ушам сигнал электронных часов. Кислотно-зелёные цифры показывают двадцать три ноль-ноль. Картинка за окном — семь утра. Кёя раздражённо бьёт по кнопке отключения звука у часов и трёт веки. Ночного сна он не помнит, словно кто-то просто нажал на перемотку. Приятный аромат выпечки бьёт в нос, в записке не изменился ни один иероглиф. Тишина школы разбавляется скрипом песка, короткими выкриками-командами разминающихся бейсболистов и шуршанием бумаг в кабинете дисциплинарного комитета. Обжигающее солнце приносит ощущение таких же обжигающих прикосновений сильных рук и ударов чего-то похожего на кнут. Кёя рассматривает своё предплечье, во сне он явственно чувствовал, как его оплетала жёсткая кожа, не давая ударить в ответ. В реальности — ни малейшего намёка. Небо лихорадочно-синее, до заката ещё далеко. Кёя не знает, сколько прошло дней с начала каникул, действительно ли сейчас всё ещё август и есть ли это «сейчас» на самом деле. А ещё он не знает, почему его это не беспокоит, словно он находится под седативными препаратами. Небо нависает куполом чуждого храма, давит на голову всё сильнее так, что в один из одинаково солнечных дней Кёя понимает: грядёт шторм. Дневные видения шелестят подобием человеческого голоса. — Domani, — говорит неизвестный, словно пересыпая песчинки из ладони в ладонь. — Завтра, — понимает Кёя и решает остаться на крыше. Почему-то именно она кажется ему местом неназначенной встречи. Ночью небо трескается, зависает, словно экран сломавшегося компьютера. Кёя смотрит в искривлённое звёздами полотнище и принимает — завтра не наступит.***
Бездушная машина смотрит на Дино закрытым белым глазом. Насмехается над его человеческим несовершенством. Потому что завтра важный бой, кульминация невероятно рискованного плана, разрешения вопроса о существовании всего мира, в конце концов, а он стоит здесь, бездумно пялясь в своё изломанное отражение в металлических поверхностях. Пытаясь дозваться того, кого здесь по факту и нет. Кого по факту нигде нет. Дино встряхивает головой, прогоняя из неё дурацкие мысли. Кёя здесь и везде, как любое облако элементарных частиц. Как и сам Дино. Поверхность машины отдаётся неприятным покалыванием в пальцах, привыкших совсем к другим ощущениям, и неприятно холодная, стоит коснуться её лбом, словно креста во время молитвы. Дино медленно выдыхает и думает, что давно не бывал в церкви. Давно не исповедовался — не ради прощения, а чтобы помнить свои грехи. Главный сейчас возвышается белоснежными створками, ведущими в ничто. Бессилие. Невозможность что-либо сделать. Дино негромко смеётся — Кёя за такие мысли точно забил бы его до смерти. Машина времени вибрирует в ответ, необъяснимо похоже на чужое раздражение. Хотя, если посмотреть в масштабах Вселенной — всё здесь не более чем обломки Большого взрыва. Которые одинаково способны передавать сигнал. — Завтра, — шепчет Дино, вкладывая в это слово всё, что есть в нём. От ненависти к себе до любви к заключённому в одной из капсул Кёе. От обещания скорой встречи до реквиема на могиле. Он стоит ещё несколько минут, силясь услышать непроизнесённый ответ. Разворачивается резко, встречается взглядом с тёмными глазами стоящего в стороне мальчишки. Которым когда-то был его Кёя. Которому предстоит сыграть не последнюю роль в спасении их проклятого мира. — Пошли, — бросает Дино и идёт вперёд, не оборачиваясь. Мальчишка следует за ним шаг в шаг. Завтра уже наступило.