Перелом

Игорь дуется, Серёжа ржёт, а Олег лишь молча сверлит их взглядом из-под нахмуренных бровей. Гипс на длинной покрытой закручивающимися волосками ноге смотрится забавно. Разумовский, хихикая, уже достаёт из нагрудного кармана рубашки ручку, делает маленькую чёрточку на собственной ладони, проверяя способность пишущего предмета выполнять свою непосредственную функцию, и, убедившись в наличии в стержне чернил, усердно выводит на белой поверхности несколько сердечек, а затем и член, пока Гром, не сдерживая возмущённого «эй!», безуспешно пытается отмахнуться от бледных рук, тянущихся к гипсу. Пытаясь привстать, Игорь, скованный не сгибающейся ногой, тут же плюхается обратно на задницу и устало откидывается на подушки, поджимая губы. Дурацкая весна. Дурацкий лёд. Дурацкий Дубин и его неуклюжесть, распространяющаяся на всех окружающих воздушно-капельным, потому что иначе Гром этот нелепый пируэт, исполненный на выходе из управления с напарником под боком, объяснить не может. И самое противное, что Дима в этой ситуации отделался ушибом, чудом не отбив себе копчик на ступеньках, а Игорь… Игорь теперь счастливый обладатель двух наседок, больничного длиной в два месяца, а то и больше — смотря как заживление пойдёт — и пары костылей, которые Федор Иванович любезно предоставил ему напрокат. Но Гром себя счастливым совсем не чувствует.

***

«Да ладно тебе, — утешает его Димка по телефону. — Зато отдохнёшь как следует наконец-то». Если проводить практически все двадцать четыре на семь в кровати с загипсованной ногой, расположенной на любовно взбитой Серёжей подушечке, чтобы помягче было, это, по мнению Дубина, отдых, то Игорь хоть сейчас готов ему его обеспечить. Пусть отдохнёт, насладится, так сказать. Прочувствует на себе, какое же это удовольствие. А в надзор к нему отправит Волкова с Разумовским, которые всё никак не могут оставить Грома в покое со своей опекой. Вчера вот, когда он кое-как ковылял в сторону туалета, Олег неожиданно подхватил его под локоть и потащил чуть ли не на себе. Игорь взбрыкнулся, едва не падая, крикнул: «Поссать-то я и без тебя могу сходить!» — и, игнорируя раздавшийся из соседней комнаты гогот Серёжи, которому позавидовала бы всякая гиена, начал как можно быстрее перебирать костылями и уцелевшей конечностью, чтобы поскорее скрыться за дверью уборной. «Да иди ты… со своим отдыхом», — печатает в ответ и, со вздохом отложив телефон в сторону, смотрит на сидящего в кресле Олега, сосредоточенно перебирающего бумаги. Гром тоже подумывал над тем, чтобы сесть и писать отчёты, на которые он положил болт ещё месяц — а то и больше — назад, но быстро избавился от этой идеи: бумажки нагоняют на него тоску ещё большую, чем безделье. Скучно. Игорь вздыхает. Олег не реагирует. Вздыхает ещё раз. Вновь ничего. В третий раз уже чуть ли не стонет, и Волков наконец-то обращает на него внимание, закрывая папку и откладывая её в сторону. — Ну что ты? — смотрит с нежным прищуром и мягкой едва заметной улыбкой на лице и в голосе. — Скучно, — откинувшись на подушки, Гром пересчитывает лампочки на потолке и продолжает с ленцой. — Скоро стану совсем как овощ. — Не драматизируй: это прерогатива Серого, — смешливо выдохнув, Олег качает головой. — Прошло всего пять дней. Вскинувшись, Игорь опирается на руки позади себя и неверяще хмурится, глядя на Волкова. — Как пять? Не скрывая смеха, Олег уже откровенно скалится. — Вот так пять. Впереди ещё сорок пять, — делает небольшую паузу. — В лучшем случае. С тихим: «Пиздец» — Гром откидывается на подушки, лежит так секунд двадцать, а после пытается перевернуться на бок, но в итоге лишь раздраженно ёрзает, когда устроиться удобно из-за мешающегося гипса не получается. Олег присаживается рядом, гладит по бедру и, нежно обхватив лодыжку, чуть смещает ногу в сторону — Игорь наконец-то замирает с облегчённым вздохом и расслабляется. Смотрит на Волкова с благодарностью, тянет руку, приманивая к себе, и Олег охотно подаётся навстречу потрескавшимся губам. Лижет, прихватывает то нижнюю, то верхнюю и, забывшись, скользит рукой выше, гладит угловатую коленку, заходит на внутреннюю поверхность бедра, тычась подушечками в сведенные ноги — мышцы рефлекторно сокращаются, приятно сжимая кончики пальцев. Усмехается в поцелуй и двигается дальше, к паху, оглаживает тазовую косточку, затем живот чуть пониже пупка, забираясь под задравшуюся футболку, дёргает резинку домашних треников, но дальше не лезет — неохотно отстраняется, прижимаясь своим лбом к чужому, и, тяжело дыша, смотрит в едва заметную серую радужку, утопленную в расширившемся зрачке. Гром быстро облизывает блестящие от слюны губы, и Волков, не сдержавшись, коротко целует ещё раз и садится прямо, не убирая руку с тёплого живота. Смотрят, молча сверля друг друга взглядами, и будто не могут решиться, обдумывая, насколько хорошей будет идея прямо сейчас потрахаться, несмотря на то что Игорь ужасно неповоротливый и едва ли способен хоть на какие-то активные действия в горизонтальной плоскости. Раздувая ноздри, Олег возбуждённо пыхтит, едва ли не пожирает его глазами, но жмурится, прикусывая щёку изнутри и хрипло выдыхает: — Могу быстро тебе подрочить. Гром качает головой, но не потому, что не хочется. Ему хочется, очень хочется, но не так: торопливо, впопыхах и только для себя, — а медленно, тягуче, чтобы смуглые пальцы были везде и трогали, щупали, ласкали, обжигали шлепками и так разгоряченную кожу, чтобы язык, мокрый, слюнявый, прошёлся от ключиц до самого уха, и зубы прикусили чувствительный хрящ; чтобы голос, низкий, рычащий, рокотал на ухо, посылая от ушей дрожь, заливающую краской всю шею и грудь, до дёргающихся в попытке сильнее насадиться на член бёдер; чтобы он мог обхватить дрожащими задранными ногами крепкую талию, кое-как вцепиться ослабевшими пальцами в плечи, перебираясь на лопатки, царапая волчью пасть ногтями; чтобы Игорь выгнулся до хруста, судорожно хватая ртом воздух, и сжался, жмурясь до звёздочек перед глазами и чувствуя чужую дрожь и разливающееся тепло внутри себя. Игорю хочется всего этого и мягких поцелуев в лоб, в щёки, даже в трясущиеся после оргазма колени — везде, куда дотянутся нежные губы Олега, но не быстрой дрочки. Не пытаясь спорить, Волков быстро сдаётся, и невольно, но Гром всё равно чувствует из-за этого небольшое разочарование, но Олег, будто читая его мысли, оставляет поцелуй чуть повыше места, где начинается гипс, а, выпрямившись, улыбается ласково и так понимающе, что у Игоря кончики губ тоже невольно тянутся вверх. Они сидят так какое-то время, в тишине обмениваясь взглядами и мимолётными касаниями, сплетают пальцы в замок, к которому Волков прижимается ненадолго бородатой щекой, прежде чем опустить их руки к себе на колени и начать перебирать длинные фаланги с мозолистыми подушечками. Но идиллию прерывает ворвавшийся в комнату Серёжа, пышущий раздражением и негодованием. Его мельтешение и нервные отфыркивания настолько выбиваются из царящей до этого атмосферы, что надолго не хватает ни Игоря, ни Олега. — Серёж. — Серый. Говорят одновременно, почти синхронно — переглядываются, сдерживая смех. Разумовский оборачивается, долго смотрит на них, родных и каких-то разнеженных, и весь как-то сдувается, плюхаясь на кровать и подкатываясь к Грому под руку, и невнятно бурчит куда-то в подмышку. — Что? Недовольное, насупившееся лицо ненадолго выглядывает из своего укрытия и тут же возвращается обратно. — Сломайте мне что-нибудь. Игорь всё же коротко хохочет — Волков ограничивается снисходительной улыбкой. — Это ещё зачем? — Гром легонько отодвигает рыжие пряди в сторону, чтобы добраться до веснушчатой щеки и привести по ней подушечкой большого пальца, выманивая расстроенную лисицу из её норы. — Хочешь, как я, сидеть дома, никого, кроме нас, не видеть, целыми днями читать и смотреть фильмы, пока Олег будет приносить тебе тарелку с фруктами да массаж делать? Только договорив, Игорь уже понимает, что вообще ляпнул, и каким будет ответ. Как по заказу, Серёжа подскакивает, смотрит на него своими горящими синими глазищами, от глубины которых каждый раз дыхание перехватывает, и запальчиво выдаёт: — Хочу! — бьёт себя кулаком по колену, шикая больше рефлекторно, чем от боли. — Эти старые козлы с совета директоров мне уже надоели. Упёрлись рогом, и всё, Серёженька, крутись, как хочешь. Разумовский снова мрачнеет и возвращается обратно к Грому под бок, но уже не прячется, укладывая голову на грудь и недовольно поджимая губы. И Серёжа выглядит достаточно грустным, чтобы у Игоря внутри всё заскребло от желания развеселить рыжего птенчика, чтобы тот снова пел свои песенки про код, про работу, про искусство своё, в котором Гром не так уж много по сравнению с ним понимает, но всегда с интересом слушает. Переглядывается с Волковым, который с любопытством следит за ними, и беспомощно кивает на сопящего и периодически вздыхающего Разумовского. Глумливо усмехнувшись, Олег освобождает руку из замка и делает вид, словно пишет что-то пальцем на гипсе, и Игорь на мгновение возмущенно сдвигает брови к переносице и приоткрывает рот, чтобы послать одного умника куда подальше, но всё же длинно выдыхает, смирившись, и расслабляется, укладывая ладонь на рыжую макушку, и гладит несколько раз, прежде чем обреченно сказать: — Порисовать хочешь? Ещё не понимая, Серёжа лишь хмыкает, пересчитывая острым носом ребра Грома. — Порисовать, говорю, хочешь? — Волков склоняет голову на бок, приподнимая бровь, и Игорь, раздраженно цыкнув, добавляет. — На гипсе. Приподнявшись, Разумовский неверяще смотрит на Грома. — Правда? Поверить в то, что Игорь, который гонял его от себя, только завидев ручку или любой другой пишущий предмет в руках Серёжи, вдруг взял и сам предложил порисовать на гипсе, достаточно сложно, но Гром, поджав губы, буркнул: «Правда», подтверждая, что это всё Разумовскому не снится. Заметавшись взглядом по сторонам в поисках ручки, он даже не сразу замечает любезно протянутый Олегом маркер. Благодарно целует заросшую щёку, а после подёргивает губами, ворча под нос: «Будто с щёткой… Побрился бы уже». Забирает маркер из смуглых пальцев, щёлкая колпачком, и тут же оставляет черную точку на белом фоне, но замирает под двумя пристальными взглядами в раздумьях. Подносит маркер к губам, кусая кончик и, отмахнувшись от олегова «не грызи», всё же выводит несколько слов, прикрывая их рукой от Игоря. Закончив, Серёжа довольно улыбается, и Грому уже становится всё равно, что тот намалевал: прищуренный от радости лисий взгляд, собирающий складочки у век, губы, словно созданные для того, чтобы растягиваться в широкой улыбке, встрёпанные огненно-рыжие волосы, разжигающие внутри Игоря самое настоящее пламя — всё это стоит любой, даже самой дурацкой надписи на гипсе, за которую ему придётся краснеть перед врачом, когда перелом срастется. Разумовский что-то лопочет, переговариваясь с Волковым, — Олег кивает в ответ, иногда шевеля губами, но Гром не вслушивается, погрузившись в свои мысли, поэтому пропускает момент, когда его клюют куда-то за ухо, затем целуют в лоб, задерживая губы на несколько секунд, от чего ощущение пустоты ощущается заметнее, чем если бы Волков лишь торопливо его коснулся, и оставляют одного. Моргнув, Игорь всё же садится, чтобы посмотреть на гипс, и, фыркнув, практически сразу откидывается обратно, пружиня на матрасе. — Бестолочь. Прикрывает глаза предплечьем и широко улыбается подрагивающими губами. На гипсе витиеватым почерком Серёжи выведено «я тебя люблю».