15 steps - radiohead
***
сережа — кислотные тусы и искусственный свет, яркий прикид и грязные кроссы, поцарапанное стекло на телефоне и лсд. кстати о лсд. русый юноша из интернета, с незамысловатым ником «deep0» в тг, продающий ему счастье прессованное — лсд, ныне неотъемлемая часть сережиных будней. откуда оно взялось в жизни кудрявого? предыстория совершенно незатейлива и проста, только сережа её запомнил и в голове прокручивает (нисходящая спираль). сережа выглядит как типичная жертва современной культуры: широкие голубые джинсы падают на кроссы, в цене которых четыре нуля, на запястьях тонкие розовые шрамы от «всё в порядке» выглядывают из-под эпл вотч, ногти чёрным лаком накрашены, волосы кудрявые спутанные до плеч, а на плечах висит черный свитер с разбитым сердечком. как жаль, что это достаточно символично: сереже в любви, правда, никогда не везло, о чем он благополучно умалчивает. сережа в любви, как не водоплавающая птица в озере. сережа надевает перстни и брызгается женскими духами (потому что мужские ему ну никак не к лицу), берет мелкую сумку и направляется в ждущий убер. сереже удобно жить, его даже дистанционно кормит бизнес родителей и собственные мелкие подработки. сереже деньги достаются как пэрис хилтон популярность: никто не знает, откуда, но оно почему-то всегда здесь. пешков уверен в своем благополучии и совершенно не нуждается в друзьях, чтобы пойти в клуб — сам себе пиздатый друг. ему не нужен кто-то, чтобы выпить, потанцевать и разрыдаться при взгляде на свое отражение. кудрявый привык неустанно оправдывать свое одиночество самодостаточностью. проходит фейс контроль без особого напряжения и входит в полузадымленное здание. у дыма едкий запах сладких духов, алкоголя, нездоровья, хлорки и вишневого сиропа. коридор при входе ловко переливается в забитое помещение, свет вместе с посредственными басами долбят в голову, это не напрягает, уже бывает здесь так часто, что привык, и маргариновому блондину это даже нравитсянравитсянравится. проходкой сквозь толпу рассматривает движущиеся пьяные тела, особенно вздрагивающие на смене бита. неестественно выразительные линии женских тел в истоптанных кроссовках, виляющие бедрами, тянут. тянут к себе, но не настолько, чтобы действительно знакомиться. клуб это явно не то место, где стоит искать любовницу, нет, сереж. можно лишь пару секунд задержать взгляд на заднице русой малышки, затем переводя его на чужие руки, резко цепляющие тонкими пальцами и кольцом незатейливым. взгляд бросается на рукав фиолетового лонга, выше, к плечам и шее, о нет, точно не женские, и волосы короткие у силуэта, пролетающего постепенно сквозь человеческое копошение в другую часть танцпола. и стало так интересно, до безумия, что ныряет рывком за ним, но, к несчастью, ничего не находит кроме собственного замешательства, под лопаткой колющего. среди глупых мужчин и красивых девушек, ненамеренно играющих с вырвиглазным светом, тяжело выцепить так потянувшую фигуру, и сережа лишь продолжает танцевать, выводя себя из равновесия. сквозь потоп мыслей и (пере)напряжение, отвергая концентрацию на такой глупой случайности. просто случайность, он — просто случайность. но в обуви как-то неудобно, и часы давят, и ткань натирает наждачно противно, и всё вокруг покалывает, лишь бы отвлечься от реальной проблемы. забавно танцевать со случайными людьми и даже лиц не видеть, а просто верить и воспринимать данностью мимолетную близость: хватать за плечи, сталкиваться бедрами сразу с двумя, ловить пряди волос. забавно, но пусто до сих пор, потому что концентрация его эмоций основана на жилистых тоненьких руках под фиолетовой хлопковой тканью. потому что кудрявому до безумия интересно. кудрявый — не о любви совсем. кудрявый — много слов и ноль смысла, кудрявый не окси, кудрявый максимум инстасамка. ближайшие десять минут пройдут за барной стойкой. и было бы круто встретить знакомое лицо по соседству, но это — не фильм и даже не сериал, случайной встречи как раз вовремя не будет. и только надежда растворяется в стакане дорогого коктейля, когда он выходит обратно танцевать без особого энтузиазма. но такой же случайностью выхватывает искомые скулы и пряди русые, а затем и глаза: не ясно, зеленые, карие, голубые?? под розовым светом всё выглядит размытым и затянутым малиновой пеленой. и эти глаза приближаются, приближаются и руки, которые берут сережины. только кожа соприкасается, в животе вяжется тугой узел и басы похлеще рейвовых. худой незнакомец тянет кудрявого к себе, наклоняется к уху и шепчет:— пойдем, покажу картинки.
и сережа просто по-детски верит на слово, как верит слепой, когда ему говорят о красоте заката, потому что от шепота мурашки пенятся вдоль позвоночника. его ведут в уборную (сережа уже знает эту дорогу), проводя сквозь теплое, неприятное, чересчур киношное, сливающееся в единую массу человеческое копошение, и становится как-то до пошлого поебать. он не различает лиц, да и, впрочем, не особо хочет. задыхается от нетерпения, проходит за парнем в небольшую комнату с красным светом. русый такой патлатый оказывается, убирает волосы назад и, поднеся руку к своему рту, кладет что-то на язык. следующий жест, как выстрел в висок: пальцы в лес кудрявых волос врываются бесстыдно, лицо к лицу, резкий вдох и губы в губы. блять. его целуют, он теряется, не знает, куда руки девать, но чертовски охотно отвечает. поцелуй с мальчиком, когда ты сам мальчик, можно сравнить лишь с поцелуем с мальчиком: не попробуешь, не поймёшь, не узнаешь. язык. влажный язык проталкивается в рот с чем-то небольшим — таблетка, которую сережа наивно принимает. она без вкуса, потому что русый со вкусом ярким: хлопья в цветных упаковках без сахара, минеральная вода, горький шоколад, парафин, ваниль и слюна. рукирукируки лезут под футболку, и блондин позволяет, потому что сережа видит неизвестного идеей: размытой и правильной, красивой и бездушной, грандиозной и циничной. вещество постепенно растворяется во рту кудрявого, пока он целуется с, бля, лучшим парнем в его жизни, с самыми мягкими губами. пока его руки очерчивают ребра, а сережа лишь осмеливается смять ткань свитшота на плечах. незнакомец дурманит и пьянит, он интимнее молитвы, и опасный, как бритва во рту. нуждаясь в продолжении, подается слегка вперед, когда от него отстраняются, и слюна вязкая меж губ тянется. руки нежные ускользают, и глаза открываются.— глотай.
и снова, кудрявый слушается, с трудом сглатывая остаток препарата. ему передают клочок бумажки с написанным на скорую руку тг.— я ваня, пиши, если захочешь ещё.
ваня. имя теперь у сережи под ребрами и на черепе выцарапанное, мягкое сочетание букв, нежное и пушистое. выходят вдвоем, теряя друг друга в свете неонов, кудрявый едва успел ухватить мальчика с нежным именем, но тот растворился в рассыпанном бисере синтетических тканей. сережа домой поедет не сразу. он вообще не знает, когда поедет домой, потому что через полчаса потерянных танцев что-то начинает меняться. чувство зарождается внутри ещё более эйфорическое, чем когда его бесстыдно целовали. янтарь глаз постепенно поглощают зрачки, и всё вокруг плывет и заворачивается узорами бензиновыми совсем не метафорически. и музыка приятная такая оказывается, и легкость в теле почти шелковая, каждая клеточка тела парит. теперь тело не лишнее, более того, сережа теперь часть чего-то большого, чего-то бесконечного и сильного. маленькая часть огромного мира и огромной толпы таких невыразимо красивых людей. свет рассыпается на множество оттенков, одежда становится второй кожей, и фантазии о ванечке настолько реалистичные, что его выдуманные сережей ручки кажутся на теле настоящими. ванечка — то, что нужно. мысли превращаются в тягучий сироп, хочется танцевать и говорить часами, (не важно с кем) хочется любить. свитер липнет к телу от пота, ноги двигаются сами по себе, и всё вокруг такое веско родное, как фильмы по первому в новый год, как объятия родительские, как любимые сигареты. сказать честно, сережа даже не помнит, как добрался домой. не помнит теперь, когда спустя пару дней пишет на страницу, оставленную на небольшой бумажке.это ваня?
а это блондинчик?как ты узнал?
ну на аватарку посмотрел. очевидно же, блять. как неловко, как выступать в младших классах перед всей школой, ловить взгляды старших классов из-под нахмуренных бровей и сжиматься внутри, выкрикивая строчки стиха о весне. ещё и эти напыщенно-выразительные точки в конце сообщений, брр. и, какая жалость, сережа понятия не имеет, как начать. это неудобно, сложно, да и как-то неправильно. потому что он сам не понял, что ему неожиданно нужнее, наркотик или русый парень: проблема ещё и в том, что и то и то незаконно и «неправильно». простая истина о том, что наркотики это плохо и любовь между мальчиками — это что-то неправильное, внезапно подвергается сомнению, хотя, что забавно, ни одна из фраз истиной никогда не являлась. стоп, любовь? нет, разве? пешкову проще втолкнуть эту мысль поглубже себе в голову, чтобы загнаться об этом попозже, типа, летней ночью или утром в мае. он никогда не был гомофобом, но никогда и не думал, что это коснётся его. даже когда в средней школе учился целоваться на его друзьях, потому что «ну девочкам можно», и когда в старшей школе около двух недель встречался с девятиклассником. для него это не было чем-то реальным и серьезным (как сам сережа заявлял. возможно, врал самому себе). всё это было неуклюже всегда, и пешков не особо верит, что ему не показалось.я хочу ещё
ну давай встретимся, я передам лично, можем затусить у меня. прямо так сразу? кудрявый думает: может его хотят убить? это странно, вести случайного парня к себе домой, хотя вы знакомы лишь долю секунд и касаний. что более странно: принимать психотропный наркотик с языка случайного парня. оба излишне расширили стенки своего личного пространства, только русый сделал это полностью осознанно и с четкой целью. более того, сережа не выглядит как тот, кто разгромит квартиру, убьет, или сдаст ментам. таких ваня давно научился вычислять, ведь работает не так уж и мало. легко получает номер и предлагает встречу около центра, мол, до адреса пешком дойдем. не-а, не будет писать его здесь и подвергать себя опасности лишний раз, осторожность ване присуща, в отличие от чересчур импульсивных жестов.***
спасибо господи за ещё один час на квартире. неловкости будто и не было, и чувство такое, будто ваня всегда был здесь, был рядом, будто сережа просто не замечал его: как темная неоднородная родинка на спине, как паутинка на потолке в углу. три правды — игра, гораздо интереснее, чем две правды и одна ложь: сережа любит одиночество и девочек, но руки у вани на коленках кажутся интимнее секса — все три факта являются правдой, что чертовски парадоксально.— как себя чувствуешь?
— уже начинает.
— ништяк.
ваня аккурат сжимает кожу сквозь тонкую джинсу и рассматривает тёмные глаза кудрявого, оторваться невозможно, а кудрявый смущается и думает, что так и нужно.— а вот ты продаешь, да? ну, ты этим давно занимаешься? а чем ты вообще ещё занимаешься?
да, оно точно начинается. трип подползает сзади маленькой змеей и постепенно затягивается на шее. сережа начинает говорить без умолку, а русому ничего не остается, кроме как слушать его и периодически отвечать на вопросы, с любопытством улавливая, как кудрявый залипает в стены, разглядывает толстовку собственную, пялится на руки со ртом приоткрытым. его личное путешествие начинается. трип рядом (почти вместе) с ванечкой, с которым он (кажется) может бесконечно говорить, бесконечно на него смотреть, бесконечно литься каскадами водопадов, когда ладонь вани накрывает его собственную. хрупкое глупое время пролетает незаметно, и слова машинально изо рта лезут. русый, признаться честно, не понимает, о чем идет речь в их диалогах, они начинаются и заканчиваются незаметно, как день и ночь, когда ты в больнице или на работе. забавно говорить с нетрезвым сережей, когда ты сам как стёклышко. пешков по-детски уязвимый и гибкий в диалогах, он говорит про мир во всем мире и спасение животных. жалуется на капитализм и хвастается новыми кедами. говорит, что ему нравятся розовые футболки и читать на солнышке, что нравится курить в затяг и кровь тяжело смывать с рукавов рубашки.— чувааак, ты единственный, кто меня понимает.
лицо накрывается одеялом рук, и младший откидывается на спинку дивана, спиной в новый день и в новый вихрь из дохуллиона ощущений. ваня знает, что сереже лишь кажется, что он загорается: сережа гаснет. но почему от этого впервые неподдельно тоскливо? ване душу иглами прокалывают и в раны соду втирают. но он эти чувства благополучно игнорирует, даже не прячет, лишь отрицает их присутствие. накрывает сережино плечо, откинув руку на спинку дивана, и решается лишь довериться самому себе, по принципу «исходов много, ни один не летальный». для вани. и отходняков нет, пока ты молодой. пока ты молодой, тебя даже похмелье не трогает. только чувство опустошенности усилилось. либо пусто, либо чувствуешь себя старым отцовским гаражом, куда он периодически заглядывает бухнуть и скинуть хлам. сережа чувствует себя и не чувствует себя одновременно, зачастую у него такое чувство, будто он не существует.***
и встречи, как потери, со временем учащаются, чёрные зрачки всё больше, всё чернее, грусти больше нет. на грусть у него два универсальных ответа: встреча с ваней и лсд. совсем немножко, но так нужно: это новая простая истина. он ему нужен. старые простые истины разрушаются и игра продолжается. они пошли вместе в магазин посреди нагой ночи. русый заговаривает сереже зубы, лишь бы тот не принимал таблетки. наивная безусловная забота, не имеющая никакого смысла и выгоды, не дающая ничего, кроме фантомного ощущения спокойствия. чем трезвее сережа, тем ване на душе теплее. фонарики телевышки на небе, на звезды совсем не похожие, лишь пародирующие. джинсы с широкими подкатами, конверсы и тот самый фиолетовый свитшот — ваня выглядит так распростерто, и на все времена, ване легко, он слушает кудрявые речи немножко спешные, и ему больше ничего не надо, кроме беззвездного неба, фонарей и света из супермаркета. свитерная погодка, пешков отдает свою пайту патлатому, потому что видит, как тот трёт предплечья.— ты не замёрзнешь, чувак?
— да главное, чтобы ты согрелся.
раздвижные двери дружелюбно приглашают двоих в торговый зал с прохладным светом: (метафорично) убитый кассир, шум холодильников и легкая музыка для лифтов на фоне. ваня безгрешно касается пальцев сережиных и ведет к отделу со сладким, потому что знает, что для пешкова сейчас нет ничего нужнее фиолетовой коровы и всяких гадостей. организм отчаянно глюкозу требует, а ещё эндорфинов. чего у него точно достаточно, так это серотонина и дофамина. ваня — его излишне бурная химическая реакция в больной голове. ваня — его самый верный выбор. стоя у полки с шоколадом, кудрявый, мучимый навязчивым желанием, незаметно пальцы переплетает, хотел попробовать сильно. и горячая пульсация нежности заставляет его задержаться подольше.— всё окей?
— а? да, всё супер, просто у тебя руки мягкие.
— хочешь чаще за руки держаться?
неужели это сказал нетактильный мальчик ваня? сережа видит серую картинку, которая для него кажется самой родной и замечательной. ваня видит пустой взгляд и отчаянную надобность в прекращении этих издевательств. неспелое чувство привязанности хрустит на зубах, потому что просто клиент становится болезненно нужным.— а так можно?
— тебе всё можно, кудрявенькая.
— реально, без ограничений?
— в разумных пределах, чувак.
— можно десять шоколадок взять?
— ну бери, я оплачу.
— реально оплатишь?
— чувак, конечно.
для них обоих это копейки, но такие жесты воспринимаются особенно любезно, и в то же время непонятно, как евангелие собаке. русому чертовски идет ветровка сережина, а ещё ему идет рука сережина в своей. ему идет сережа рядом. малыш сережа влюбился в дилера, малышу сереже с ним до чертиков клево. стоять на кассе и устраивать на поражение сражение глазами. кудрявый внимательно следит за тем, как патлатый оплачивает покупку — не соврал — и подмигивает коротко. ваня неясный, как осенний день, и о нем никогда не пожалеют. о сереже пожалели тысячи раз, но ваня за него благодарит обстоятельства. они не воспринимают друг друга друзьями, они воспринимают друг друга случайностью на пороге. явно чем-то иным, нежели дилер и клиент. что-то более близкое и глубокое, доверительное и даже немного пронзительное. кудрявый блондин впервые ставит под сомнение свое одиночество и основу своего счастья. сережа — это купить себе лес и заблудиться в нем, это купить себе море и в нем же утонуть, купить себе счастье и себя им уничтожить. найти себе счастье и поставить под сомнения всего себя. если ему не везет в любви, почему тогда русый смотрит на него вот так: сквозь ресницы, по дороге из супермаркета, украдкой оценивая силуэт и отворачиваясь, как только взгляды сталкиваются. почему ваня касается невзначай, тем не менее говоря о своей нетактильности? ваня оплатил десять шоколадок и даже кусочка не попросит: он и сладкого-то почти не ест, забавно. питается тостами с авокадо, овсянками с фруктами, зеленым чаем и тушеной курицей. ваня — понятие о правильном и чистом, ваня — выглаженная белая футболка. только в однотонном рюкзаке за спиной около пятидесяти грамм разного товара, который он продаст буквально за день при лучшем исходе. он — конфета с ликёром, попавшаяся ребенку. сережа — рваная речь и порезанные (руки) коленки на широких джинсах, грязные кроссовки, цветные заколки. сигареты в кармане мятой рубашки, клочки волос в раковине, ложь из забавы, сережа — хаос. и внутри него хаос, но внутри него также нежность теплится огромная. бурлит и пахнет молоком, кипит, отдает пар на окна. сережа нежный до таяния, но нежность эту умело прячет. даже от вани прячет, в то время как этот ваня давно её заметил. заметил и загнал в угол нежность слепую и шуганную, такую слабенькую и любезную, альбиносную. и заметил сейчас, когда на квартире пешков воздушно танцует бедрами под нейбов с кусочком шоколадки в руке. глаза прикрыл и волосы с лица сбрасывает, такой непринуждённый и мягкий, как корж с молочной пропиткой, от него веет надеждой. не хочется, чтобы он завял, особенно когда он хватает старшего за руки и тянет к себе, держа последний кусочек шоколада между зубами.— кудрявенькая, хах, что ты делаешь?
а сережа ничего не отвечает, лишь перемещает руки на талию: смелый жест. и шоколадку чуть подвигает вперёд, приближаясь к лицу русого. он так спокоен, так счастлив, ему больше ничего не надо, и он бежит на красный свет.— я пооонял, что ты хочешь.
пухлые щеки сжимают легко, и ваня, опустившись, губы задевает случайно, когда забирает кусочек приторной сладости, почти сталкивается зубами, отстраняется, и смеется.— правильно сделал.
— ну, ты же говорил, что я тебя понимаю.
и дилер понимает: как бы он не избегал наркотиков, он наткнулся на собственный: бережно выращенный под ультрафиолетом лично для него, пробирочная смесь любимых галлюциногенных свойств и почти героиновой легкости, возится с ним в руках, носками скользя по паркету под песню, которую прозвали гимном бисексуалов. это точно что-то значит, особенно когда сережа пропевает строчки «just us, you find out. nothing that I wouldn't wanna tell you about, no» — и пропевает до свиста искренне, глаза у него такие прозрачные, и сквозь них небо звёздное виднеется. шоколад тает на языке, время тает на пальцах, биты отщелкивают ритм ровный, под который разбивается чье-то сердце, на часах 4:20. ваня подпевает: «the goose bumps start to raise..», и мурашки по-настоящему по рукам шуршат, потому что пропевает он это прямо у уха. «..the minute that my left hand meets your waist.» — левая рука вани на далеко не узкой талии встречается громким выдохом прямо у лица. сережа ждет продолжения «and then I watch your face, put my finger on your tongue, 'cause you love to taste, yeah», но ваня не считает это уместным. он считает уместным прижаться к телу, горячему, как асфальт летом на солнце, как раскалённая дорога и побег.— а ты чего, вань?
— того же, что и ты.
— а ты до сих пор не знаешь моего
имени.
сказано было прямо у бледного лица с чистой кожей, её бы исцеловать. сережа и ваня дуэтом — подросток с автоматом и суицидальными наклонностями. в конце-концов кто-то точно погибнет, вопрос лишь: все, или кто-то один.***
сережа ускоряется и сережа перебарщивает. сереже продают нехотя и со страхом, но у сережи начались ломки. в квартире бардак, на голове бардак, вещи не глажены, и он окончательно теряется где-то между миров. ваня больше не может смотреть в зрачки расширенные, и ему хочется быть рядом с пешковым настолько же сильно, насколько хочется его избегать. они выцепляют друг друга в клубе — случайностью. на кудрявого натянута исступленная улыбка при виде лица с геометричными чертами и патлатыми непослушными волосами. сережа выглядит голодным до гормона счастья, немного странным и до потери сознания уставшим, ваню берёт за руку и концентрирует взгляд на карманах, избегая встречи глазами.— у тебя есть?
даже сквозь музыку громкую, он улавливает выдох тяжелый и изнемождённый, как москва зимним утром первого января.— ну, пойдём, я передам.
— сколько с меня?
— потом отдашь.
в животе вяжется узел тревоги, патлатому это не нравится, каждая таблетка для него — новое, отдельное, извращенное предательство против себя. нет ничего страшнее войны, разве что война с самим собой. уборная прокалывает очи (ножиком, сквозь стеклышко роговицы, прямо в зрачки) холодным светом: красные лампы заменились искусственными белыми светильниками и слепят. ваня без явных эмоций молча передает таблетку и смотрит в зеркало, в нем глаза грустные говорят: выйди в окно. сережа распаковывает известково-розовую дрожащими пальцами и глотает, запивая хлорированной водой из-под крана. небрежно мочит кудри и вскидывает голову, упираясь о стену. пешков считает, что в жизни всё надо попробовать, и это он тоже пробует.— ты в порядке, кудрявый?
— я ахуенно.
его смешок режет горло и воздух трескается от улыбки, ваня ладонями берёт его щеки и направляет лицо на себя: зрачки, как сковородки. твою же мать, какой ты непробиваемый идиот.
— сколько ты принял до этого, придурок?
— ну.. щааа.
пешков тянет буквы и начинает пересчитывать на пальцах, стирая слюну с губ: её слишком много. считает — мизинец, безымянный, средний, указательный: слишком много. сбивается.— слишком много, чувак.
русый в морозном, человеческом и непробиваемом ужасе. у русого крупная дрожь по всему телу и холодок. он набирает чей-то номер, его голос грубый и дрожащий одновременно. придурка с чёрными глазами хватают за плечо, он пытался уйти, о нет, блять, не уйдет. слова вани неразличимы, различимо лишь то, что одежда и окружающий мир громом давит, из-под ног уходит и крутится. в матовом зеркале незнакомые глаза, глаза в сливе, и пальцы меховые, или как поролон, даже воздух становится препятствием.— всё, я жду тебя. пока растормошу его.
голос кажется чужим, зато знакомые пальцы в волосах, склоняют над белым пространством с черной точкой посередине — раковина.— два пальца в рот, чувак.
— зачем?
— да за шкафом, кудрявый, тебе нужно вырвать.
блондин катострофически смеется: пуповина слюны тянется в эмалированное судно. ладони нервно щупают лицо, ваня сует влажные пальцы в ещё более влажный рот, наощупь находя дергающуюся перенапряженную тушу языка: хоть бы этот придурок не сжал зубы. основание, на него давят пальцами, ощущается отвратно, всё тело пронзает, и младший вздрагивает, хватаясь за угол холодной сантехники. стимуляция продолжается, пока пальцы не пачкает жидкость, вперемешку с растворенным недавно принятым препаратом. сережа ничего не ел со вчерашнего дня, из него льется смесь желудочного сока, слизи, с кисло-горьким смрадом алкоголя, слизи, приторной и липкой газировки, заливает рукав толстовки и заставляет поежиться. это — не романтика. ваня слышит звонок, поднимает голову сережи, поднимает трубку. для пешкова фраза уже не ясна совсем, какой-то полнейший бред, сережа слышит только продиджи и их рваные ритмы, и ему, признаться, ему до лязга фарфоровых костей страшно. патлатый в спешке споласкивает руку, хватая сережину. а дальше человеческий рой поднимается под потолок и свет окропляет рваные раны на глазах, сережа выходит из своего тела и разрывает границы пространства и времени. это больше не он, его тело — клетка, а он — птица, зацепившаяся за её край лапой, разрывающая кожу, но никогда не выпутывающаяся. мир не нужен, мир не важен, мир его выплевывает и растирает по асфальту, перерезает горло и лишает воздуха. стук, щёлканье, голос, открытие двери, её же хлопок, обивка сидения на спине. волосы слипаются, неразборчивые силуэты выплясывают, и страх отрубленной козьей головой накрывает лицо, кровавая баня. кто-то ругается под гром из шума колес. голос чужой, похож на скрежет ножа о кафель, криком фары палят в глаза. неужели это костлявое нечто в плаще и с косой выглядывает из-за стекла? скребется когтями, достать пытается сквозь непробиваемое лобовое стекло. неровно хохочет скрипом челюсти и выхрустывает похоронный марш по остановке машины. руки под руки с двух сторон, ступени по метру в высоту каждая, кровать, вода, и одна разборчивая фраза незнакомым тембром:— наслаждайся сегодня, малой. завтра не наступит.
***
очнулся в липком поту, на чужой кровати с хлопковым черным бельем, нерасчесанными волосами и в неродной одежде, слишком глаженной и мягкой для совсем не чистого тела. голова будто вот-вот взорвется, типа: бам! и его разрывает. нахуй. лысое, мерзкое, мутное утро встретило его своими худощавыми объятиями солнца.— о, раздуплился.
доносится откуда-то слева, оборачивается: молодой человек с черно-зеленым сплитом и огромными глазами. сидит, смотрит и курит, ничего более. морда у него антагонистическая чересчур, не верится, что он вчера корячился, бегал и делал всё ради того, чтобы блондин сейчас хотя бы дышал.— с кнопкой?
— с кнопкой.
— разрешишь?
— разрешу.
табачное меж уставших пальцев и сухих губ тлеет, кудрявый выдыхает облако дыма, когда в комнату сквозняком входит русый. на его лице смесь эмоций, но преобладает одна: облегчение и покой, восторг, он спокоен, он счастлив, ему больше ничего не надо — зеленый свет. тенью подскакивает к постели и продавливает матрас, когда устраивается рядом.— ты за своими педиками следи, вань.
ваня уже, честно говоря, не слышит ничего, да и ему кристально поебать. только морщится от едкого дыма и жестом просит сидящего выйти, желательно к черту, желательно побыстрее.— ладно, разбирайтесь. должен будешь.
— окей, сам потом скажи, что нужно.
патлатый провожает взглядом уходящего, оборачиваясь к кудрявому. у него явно минимум кружится, максимум болит и кружится башка.— как себя чувствуешь, чувак?
— я сережа.
— это не отменяет вопроса.
— честно? паршиво. хуево помню, что вчера было.
— я тебе позже вкратце расскажу, сейчас поесть тебе подогрею.
— а где мы?
— на квартире у друга моего хорошего. он, считай, с того света тебя достал.
— воу. преувеличиваешь?
— не особо, если честно.
ладонь почти сказочно ложится поверх чуть большей руки пешкова и сплетает пальцы. у старшего они длинные и прохладные, тем не менее, греют. старший теперь знает имя того, о ком были первые и последние мысли каждые сутки. сережа — имя звонкое за ухом завертелось и опустилось в пятки, соседствовать с сердцем.— хочешь я буду постоянно держать тебя за руку, тогда ты не будешь юзать? я тебе хоть ящик шоколада куплю, серьезно.
— чувак, ты мой дилер, или парень?
— это ты сам для себя решишь.
патлатый гладит его большим пальцем, по ощущению мягкости — перышко. у него даже руки замечательные в особенности.— хочу. не отпускай меня никогда, вань.
— я и не отпущу тебя. выбери жизнь, серег.
клочок минуты на раздумья, перед тем, как опуститься к его лицу и коснуться губ — еле ощутимо смять нижнюю, переходя на верхнюю, и обратно. зарыться в копну влажных волос и потеряться там навсегда. и всё сразу стало ясно: сережа был зависим от вани, а не от ебаного лсд. с самого начала ему и не нужны были таблетки, ему было бы достаточно танцев под старые треки, прогулок, касаний (настолько ненавязчивых, как будто ненастоящих), вани всегда было достаточно. сережа бы перепробовал весь список запрещенки, даже колол бы себе витамин с, будь он под запретом, но так бы и не нашел спокойствия. потому что не то ему нужно. и, сказать честно, ванин голос — коэффициент сглаживания углов. три правды: ваня любит девочек, аккуратность, и сережу. как ни парадоксально, все три факта являются чистейшей правдой.любит.
любить — проиграть во внутренней борьбе самому себе и выйти победителем.