люблю смотреть, как ты играешь.

      Когда слышишь слово «музыка», становится сразу как-то теплее и уютнее. Оно и не удивительно — в музыке ведь каждый человек находит частичку себя, мыслей и чувств, которые никак не удавалось понять и озвучить, но которые нашли в нотах и чужих мелодиях свое пристанище. В песнях признаются в любви, в них же рассказывают через сложные метафоры о своих тревогах и травмах, в них взывают к миру и морали, в них ищут успокоение и дом. Музыканты все чувствуют чуть острее, для них мир, как оголенный нерв. Потому и мы к их трудам относимся с таким трепетом — они открыли для нас новые грани собственного сознания и самоощущения.       Благодаря музыке мы понимаем, что не одни на этой планете, и жить становится легче.       Саша всегда любил музыку, сколько себя помнит. Душа его с детства была до боли отзывчива к искусству, а музыка и вовсе могла проникать в сердце без пропуска и выходных, когда ей заблагорассудится. Ноты обвивались вокруг шеи ожерельем, отчего становилось тяжелее дышать — настолько вот перехватывало дух. И неважно, где играет музыка: в театре ли, затрагивая тонкие струны души вкупе с изящными пируэтами балерин; в джазовый вечер, когда музыка растворяется в бокале с красным вином и становится коктейлем с эмоциями; в наушниках, проникая словно по артериям в кровь и сердце; или под ловкими пальцами самого Саши, проносясь лирическими мелодиями по всем комнатам его квартиры, — она всегда будет его частью, его диалогом с этим странным и нелогичным миром. — Саш? — из задумчивости ненавязчиво выдергивает голос Москвы, непривычно тихий. — М? — лениво отзывается Саша.       Лениво, потому что весь вечер сегодня ленивый и домашний — полдня сонливо прошли в кровати, полдня на диване с чашкой травяного чая. Разморенному таким замечательным субботним спокойствием Саше особенно тяжело было концентрироваться хоть на чем-то, кроме теплых и родных объятий, ладони, нежно перебирающей его спутанные пряди, и мерном стуке капель по окну. Приложив все усилия, он приподнял голову с чужого плеча и вопросительно заглянул в любимые лазуритовые глаза. — Мне кажется, нам стоит добавить нашему уютному молчанию музыки, ты так не думаешь?       О, вот оно как. — Интересное предложение, пожалуй, его стоит обсудить подробнее, — сыронизировал Саша под отчаянные мольбы в голове.              «Пожалуйста, Миша, не порть такой замечательный вечер кальянкой, я тебя прошу» — Определенно стоит. У меня уже есть одна очень заманчивая идейка. — Да? Заманчивая для нас обоих, надеюсь? — Питер настороженно отстранился и недоверчиво сощурил глаза, когда получил в ответ кивок.       Дело в том, что музыкальному вкусу Москвы Саша не доверял совсем. Плейлист Миши — сущий кошмар, безнадежная бездна бессмыслицы текстов и банальщины мелодий, замаскированных под битами, боксирующими уши. По крайней мере, так считает Саша, а раз он так считает, то значит так и есть.       Так или иначе, выбор музыки Питер всегда брал на себя. Его плейлисты на все случаи жизни — начиная с любимой классики и заканчивая тоскливым русским инди — всегда были готовы предоставить саундтрек под любую ситуацию. Ужин при свечах? Замечательно, мы поставим на фон Oh wonder, французский поп или утонченный джаз. Поездка в машине? В атмосферу отлично впишется кантри, у Лори Маккены очень приятная музыка. Летний отдых на свежем воздухе? Сборник рок-н-ролла подойдет. Дождливый вечер пятницы в драматической обиде на Мишу Московского, который снова опаздывает из-за своих гнусных пробок? На этот случай заготовлен отдельный плейлист «топ сто лучших треков для разбитого сердца», который заслуженно возглавляет Тейлор Свифт.       О последнем Миша правда даже не догадывается, но и пусть, должна же быть и у Саши какая-то особенная загадка, в конце концов? — Так что, выслушаешь мое предложение? — заискивающе спрашивает Миша, что Питер настораживает еще сильнее. Ей Богу, что этому неугомонному пришло в голову на этот раз? — Выслушаю, куда я денусь. Но есть два условия! — Саша поучающе помахал у лица Москвы пальцем, на что тот едва заметно закатил глаза, — Первое — чтобы твое предложение не закончилось кровью из моих ушей. Вт… — Да не волнуйся, уши твои в целости и сохранности будут, — Миша усмехнулся, бесстыдно перебивая Сашины нравоучения, за что в ту же секунду получил разгневанный взгляд. — Ты ведь знаешь, что перебивать некультурно? Продолжишь в том же духе, и я даже слушать ничего не буду, останешься сидеть здесь под аккомпанемент моего плохого настроения. — Ладно-ладно, молчу. — Так вот, второе условие — музыка должна быть без слов. Не хочу отвлекаться на текст. — Это все? — Да, это все. Можешь озвучивать свою гениальную мысль. — Саша откинулся на спинку дивана, заводя за голову руки, приготовившись критически слушать выбор Московского, но тот будто и не собирался ставить музыку, все так же продолжая лукаво поглядывать на Питер. — Ну? — Все-таки не выдержал Саша. — Помнишь ту композицию, которую ты играл вчера, когда я пришел? — Конечно помню. Это был Аарон Кенни «Beneath the moonlight». А что? — Сыграешь мне ее сейчас?       Саша оторопело посмотрел на Мишу, не понимая, чему он поражается больше: неожиданности этой просьбы или ее содержанию. Питер, так то, на инструментах играл часто, особенно на любимом рояле. Музыка позволяла унять тоску, найти выход давящим эмоциям или даже впасть в ностальгию о былых временах. Но при этом Москва редко просил его сыграть что-нибудь. Очень редко.       Просто в их два жалких выходных было много не менее увлекательных занятий, которым хотелось уделить время и силы.       Потому Мишины слова сейчас застали Сашу врасплох. — Что прям… сейчас? — Да. Я же не нарушаю ни одно из твоих оглашенных условий? — Москва хитро улыбнулся, отчего в уголках его глаз залегли очаровательные морщинки. — Не нарушаешь. Но сейчас уже поздний вечер, разве мы не будем мешать соседям? — С каких пор тебя волнует мнение соседей на издаваемые в позднее время звуки? — со смешком в голосе спросил Миша, получив на свое замечание несильный толчок локтем и недовольное цокание, — Ладно тебе, не дуйся, пойдем.       Саша еще раз строго взглянул на нерадивого любовника (для профилактики), но все-таки поднялся за ним вслед, покидая теплый и насиженный диван. Затекшие мышцы сразу заныли, а и так больная спина запротестовала нежеланием нормально разгинаться.       Комната, в которой стоял рояль, находилась прямо по коридору, так, что именно в ней были самые живописные виды из окна. Здесь, в отличии от всех остальных комнат, не было совершенно ничего лишнего, а рояль стоял ровно так, чтобы, не дай Бог, привередливое дерево не вздумало капризничать, с лаком ничего не случилось, и инструмент пореже расстраивался. В этой же комнате хранилась любимая сердцем скрипка и изящная с посеребряными узорами флейта, а в углу стоял красивый резной шкаф, в котором хранились важные для инструментов вещи: канифоль, тряпочки, запасные подставки, метроном и даже маленький тюнер, хоть скрипку Питер и предпочитал настраивать с помощью клавишных.       В этих стенах хранилось столько чувств и непереносимого в слова трепета, что можно было почувствовать это кожей. — Ты можешь присесть сюда, — Саша указал Мише на стул, который перенес из уголка комнаты в середину.       Каждый раз, когда ему нужно было играть перед кем-нибудь, он переживал как в первый. Достаточно точно ли настроен инструмент? Не запутаются ли пальцы в нотах? Располагает ли обстановка именно к такой композиции или стоит выбрать другую? — Кстати, почему ты хочешь, чтобы я сыграл тебе именно вчерашнюю мелодию? — вдруг спросил Саша, — Я мог бы что-нибудь посложнее, того же Рахманинова, например. Или… — Потому что мне понравилось, как ты ее сыграл вчера. Я хочу послушать снова, — как-то слишком тихо ответил Миша, садясь на подставленный стул.       Саша в ответ только еле слышно хмыкнул, открывая крышку рояля. В сиянии луны от окна и приглушенном свете торшера в углу комнаты сверкнули клавиши. На них не было ни пылинки, они блестели чистотой и своей молочной гладью, пока в черных клавишах отражались лунные блики. Установив крышку чуть ниже обычного (все-таки соседи сейчас вряд ли оценят его музыкальные способности), Саша изящно опустился на табурет. Приятно зашуршала черная стеганая обивка. — Сейчас, мне нужна минута, чтобы настроится, — Саша сказал это Мише, но как будто самому себе и большому величественному роялю.       Ему нравилось это единение с инструментом, когда без слов понимаете друг друга каждой клеточкой души, когда можно касаться клавиш с закрытыми глазами и наощупь понимать, какую ноту какой октавы сейчас играешь, когда инструмент словно отзывается на каждое движение ответным трепетом. Это можно назвать либо магией, либо любовью, и оба определения будут верны.       Все это время Миша не сводил взгляда с Саши. Его тонкие музыкальные пальцы, невесомо оглаживающие клавиши, грациозная осанка, сосредоточенный профиль — все в нем было произведением искусства. Промелькнула даже мысль, что будь он художником, создал бы целую выставочную композицию, состоящую из Сашиных портретов. Надо бы заняться вопросом, почему такой выставки еще нет.       Из размышлений Москву выдернул негромкий звук тоненькой ноты соль, которую Саша нажал на пробу громкости. Питер немного нервно размял пальцы, мельком глядя на Мишу слева от себя. Тот еле заметно кивнул ему головой с приободряющей улыбкой, отчего Саше сразу тоже захотелось улыбнуться.       Мелодия полилась как ручеек — нежно, певуче, тоненько. Она напоминала мелкие шажки по ночному парку: когда чистое звездное небо залито лунным сиянием, в воздухе витает аромат осенней сырости и усыхающей листвы, вокруг нерушимая тишина и умиротворение, и только пожелтевшая трава шелестит от дуновений ветра. Под Сашиными пальцами музыка как будто оживала, рисовала в воздухе пейзажи, а ноты кружились друг с другом в неспешном танце. Мелодия была простая, протяжная, незамысловатая, позволяла улететь в свои грезы и мысли, пока пальцы продолжали играть сами, заранее зная, какая нота взлетит в воздух следующая. Не зря часто говорят, что у музыкантов их инструмент становится продолжением пальцев, настолько естественно он ощущается под чувствительными подушечками.       Волшебный момент последнего аккорда наступил неожиданно скоро. Это мгновение так захотелось растянуть, что Саша чуть ощутимо надавил на педаль так, что завершение мелодии прозвучало не громко, но длительно, вперемешку с отголосками пары предыдущих нот. — Красиво, — Саша немного вздрогнул, когда услышал нежный шепот из-за спины, и неспешно обернулся к Мише лицом. — Тебе, как всегда, не сиделось на месте? — беззлобно спрашивает Питер таким же трепетным шепотом. — Нет, просто я очень люблю смотреть, как ты играешь, а отсюда видно лучше, — Миша слегка приподнимает уголки губ, когда видит Сашину скромную улыбку, — а еще люблю тебя. Отсюда целовать удобнее.       Москва опускается на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с Сашей, а после прижимается к его губам в почти что робком поцелуе, аккуратно заключая в объятия. В такой обстановке Питер всегда казался ему таким хрупким и утонченным, что не хотелось делать лишних и резких движений — вдруг сделает больно? Но Саше больно не было, потому он чуть смелее смыкает объятия и отвечает. Уже и музыка перестала играть, и сосредоточенность была далеко не на ней, а все равно она как будто еще звучала — так, где-то далеко, на фоне, в ритм учащенного сердцебиения. — А Рахманинова мне сыграешь? — немного отстранившись спрашивает Миша, заглядывая Саше в глаза. — Давай в следующий раз? — Саша слегка склонил голову и нежно взял Мишину руку в свою, — Сейчас мне хочется думать немножко о другом. — Да? И о чем же?       Саша в ответ лукаво улыбнулся, прижимаясь в объятиях еще теснее — так, что они с Мишей соприкоснулись лбами, а после почти в самые губы прошептал: — О тебе.       Саша всегда любил музыку, сколько себя помнит. Но любая музыка становится лишь тихим аккомпанементом, когда совсем рядом бьется родное и такое любимое сердце.