Страхов больше нет

— Джерри, — задохнулся Снайпер, когда дыхание Скаута обожгло ему лицо, а губы оказались на правом веке, отчего у него чуть не подкосились ноги, — не нужно так… — у него пропал голос, когда Скаут тепло зацеловал его, притягивая к себе за шею, и Снайпер ответил, закрывая глаза, доверившись. Скаут улыбался сквозь поцелуи, знакомо напирал и крепко прижимал к себе, обвивши левой рукой ему поясницу. Правой он расстёгивал ему две верхние пуговицы на рубашке и разводил лацканы бурого плаща-пыльника, обнажая чуть покрытую пятнами кожу и рубленные линии ключиц. Снайпер без конца гладил ему лицо, прихватывая пальцами уши и кончики волос, расслабленно целуя ему рот, щёки, нос, так и не открывая глаза. Он чувствовал, как Скаут тёрся и уверенно прижимал возбуждённый член к его бедру, и Снайпер сам понимал, что у него тоже стоял, но ему не хотелось лишней возни и проблем; но, с другой стороны, ему так хотелось, сейчас, с любимым человеком, но не здесь. Как ему хотелось, чтобы всё происходило дома, когда порыв возбуждённой нежности охватывал их на кухне или около сарая, или в ванной комнате, как сейчас, и они, неловко целуясь и упоённо обнимаясь, раздевая друг на друга на пути, карабкались на второй этаж, в большую спальню, на большую кровать, где было мягко, светло и удобно, где Скаут мог полностью проявить себя, давая волю где-то глубоко зарытой в нём уверенной и горячей нежности, а Снайпер мог отдать себя этой самой нежности, отпуская себя, не зная ни смущения, ни упрёка. Он отдавал себя ловким и добрым рукам, объятиям, нагой, в лучах ласкового солнца раннего вечера, улыбающийся, иногда едва плачущий. Он стонал, рычал, говорил, смеялся, больше не запирал себя, как когда-то, шипя сквозь сжатые зубы в холодной душной комнате с задёрнутыми шторами. Скаут не сдерживал ласки, сгребая его в объятия, клонясь к его лицу, не спуская с него искрящихся глаз, живой и пылающий, как свежий костёр. Он подминал его под себя, кладя на бок, осторожно обращаясь с головой, так, чтобы ему не защемило шею, и целовал, гладил живот, сжимая складки, не слишком сильно. Снайпер раскидывал ноги под Скаутом, приглашая, касаясь налитым кровью органом его пупка, бордово-красной головкой на фоне бледной кожи живота. Скаут всё понимал, но не торопил, потирая ему правое бедро кругообразными движениями, потом просовывал тощую кисть ему между ног, поворачивая ещё чуть на бок. Снайпер следовал за его движениями, но отворачиваться не хотел, ему нужна была ласка родных губ. — Вот так, вот так, дружище, тише, я тебя держу, держу… — горячо шептал Скаут, а потом лизал ему мочку, потом выпирающие сухожилия на шее. Снайпер задыхался, неловко его обхватив, всё ещё пытаясь раскрыть ноги. Он тянулся крупной мозолистой рукой и находил бедро Скаута, напряжённое и мускулистое, и сжимал, потом тянулся выше, растирая ему грудь и живот, потом двигался лобку с мягкими курчавыми волосами, сжимая стоящий колом член. Снайпер тянул Скаута к себе и соединял их органы вместе; Скаут сразу понимал, поэтому яро к нему прижимался, давя на его яйца собственными, и заходился в низком сдавленном хрипе. — Говори, говори со мной, я должен знать, — бормотал Скаут, целуя его в шершавые обветренные губы, пытаясь отвлечь и себя, и его, но особенно себя от раннего окончания. Но это было опасно; низкий и глубокий голос Снайпера всегда его подхлёстывал. — Давай, ну же, — взмаливался Снайпер, — не могу больше… — Голова не кружится? — вдруг чуть жёстче спрашивал Скаут, фокусируя на нём взгляд таких чёрных глаз, что голубого совсем не оставалось. — Чёрт с ней, Джерри… А твоё… твоя нога?.. — Чёрт с ней, — усмехался Скаут, и Снайпер рассеянно улыбался следом, вороша ему тёмно-русые волосы. Скаут тянулся за вазелином, скручивал крышку, выдавливая густую мутную субстанцию себе на пальцы из металлического тюбика. Снайпер всегда смотрел; что-то было в этом движении, в его действиях, сосредоточенных и размеренных, сквозящих искренней заботой. Скаут всегда был заботлив, и Снайпер никогда не предполагал, что Скаут мог быть таким заботливым, особенно по отношению к нему, особенно после всего. Он возвращался к нему — и смазывал, сначала его, только потом — себя. Снайперу не нужна была лишняя подготовка, это не был его первый раз, он знал, что делать и как себя расслаблять, более того, он уже был расслаблен, но сильные тощие пальцы с крупными суставами находили его вход, и, сначала долго массируя снаружи — ягодицы, промежность, — и, чуть оттягивая в сторону, проникали внутрь. На моменте проникновения Снайпера всегда начинало трясти, кровь приливала, а голова кружилась так, что он видел звёзды, но он никогда не говорил. Удивительно, как у Скаута хватало терпения — Снайперу, будь он на его месте, не хватило бы. Скаут ложился сзади, и, давая привыкнуть, в который раз безмолвно обещая, что он не причинит вреда, прижимаясь членом сначала к его пояснице, потом к ягодицам, входил, направляя себя. Снайпер скручивал пальцы ног, чувствуя, как по бёдрам тёк пот, и низко и надрывно хрипел, потом замолкал, потом снова. Скаут крепко обхватывал ему грудную клетку, чувствуя рёбра, целовал в шею, и с нежностью его успокаивал: «Тшш, тш-ш-ш…», ничего не делая, замирая, оставаясь на месте. Снайпер выгибал поясницу в нетерпении, кряхтя, насколько позволяли его пожившие кости, и Скаут начинал двигаться вместе с ним, сначала просто следуя, а потом подавался бёдрами навстречу, медленно и ровно. Он не рвался к разрядке, наоборот, он то приникал к нему, давая почувствовать, (и чувствуя Снайпера вокруг себя), потом снова, обратно, и опять. Снайпер дрожал как в горячке, и в очередной раз, когда стало совсем невыносимо, он хрипло и дёргано застонал, чувствуя, как болезненно сердце колотилось о рёбра; всего было слишком много, и тепла, и заботы, и обжигающего жара внизу и в теле, и того, что это делал Скаут. — Иисусе, Джерри, — задыхался он, сминая в трясущейся от напряжения руке льняную простыню, и чувствовал, как Скаут разворачивал его на спину — Скаут беспокоился, ему нужно было видеть его лицо. Едва он видел его расслабленные упоенные черты, где лишь непроходящая морщинка селилась между его густых бровей, тревога покидала его сердце, и он ему кивал и рассеянно улыбался, гладя по голове. Они делали это либо на спине, либо на боку, и Скаут всегда был сверху. Так получалось у них; для них так было правильно. Они занимались таким сексом нечасто, Снайперу нужно было отдыхать и восстанавливаться, а Скауту — всё делать правильно, потому что обещал не оставлять шрамов. Они пробовали и так, когда Скаут был сзади, а Снайпер стоял на четвереньках, но что-то мешало Снайперу. Он не мог расслабиться, неспокойно озирался, отстранялся. Время шло, Скаут останавливался, успокаивал его лаской, пытаясь вернуть спадающую разгорячённость. «Всё хорошо, всё хорошо», повторял Скаут, слишком мягко и слишком тихо, целуя ему позвоночник. Снайпер отзывался, хрипя, и тяжело выдыхал, утыкаясь лбом в костяшки. У него тряслись бёдра, а дыхание было слишком быстрым и рваным, таким, что на выдохе у него проступала гряда рёбер на боках. «Джерри», наконец говорил он, ниже и чётче, «у меня кружится голова». Это было сигналом, они останавливались, Скаут поворачивал его к себе. Ночной свет выхватил напряжённые черты Снайпера, и Скаут видел его посеревшее хмурое лицо, мускулы были каменные — он сжимал челюсти. Скаут спрашивал, больно ли ему, он отвечал, что нет, и когда он заносил руку над его лицом, намереваясь вытереть ему пот, Снайпер дёргался от его кисти, и Скаут понимал, что Снайпер боится. Больше они не стали. И Скауту было тяжко — он больше не мог столько работать ногами, как в юности, травма сказывалась, поэтому полулёжа было лучше всего, и Снайпер мог его видеть. Снайпер доверялся постепенно, поначалу позволяя только на спине или на правом боку, чтобы он мог смотреть, но потом позволял и на левом. Скаут знал, что это последствия душевной раны, потому что он и сам испытывал подобное, но спрашивать не осмеливался, и Снайпер никогда не заговаривал на эту тему. Но Скаут всё равно верил, что Снайпер выберется из своего панциря, полностью доверяя и не боясь его, и приучал его совсем постепенно. В конце концов, то, что они занимались любовью нагими, при свете дня, а Снайпер больше не молчал — совершенно не молчал — была заслуга Скаута, тащившего его из его собственной клетки всеми силами. Снайпер тихонько рассмеялся, щурясь слишком сильно, а потом сжал глаза, кренясь куда-то вбок и вниз, к плечу Скаута. Тот поймал его, сгребая в цепких пальцах его дастер, а потом стащил шляпу, улыбаясь так широко, что на щеках легли глубокие морщины. Очки покоились на сливном бачке, и Снайпер в глубине души просил, чтобы они не свалились в унитаз. — Тшш, тшш, тшш, — пытался успокоить его взбудораженность Скаут, сдавленно смеясь шёпотом, так, чтобы не перейти на голос. — Я так соскучился, Джерри, я так соскучился по тебе, — тепло бормотал Снайпер, не контролируя громкость тона, потому что, когда Снайпер отпускал себя, он отпускал всякий контроль, и в эти моменты для него в мире ничего не существовало кроме Джереми и Мика. — Тише, старик, да, да, я тоже, тише, Док услышит, Спай, нам хана… — Снайпер закачал головой, и, склонившись к нему, горячо зацеловал в щёку. Когда они отстранились, Снайпер вперил в него синеющий взгляд, и тогда Скаут заметил мокрые ресницы. Снайпер глубоко вглядывался ему в светлеющее лицо, в его сильные тонкие черты, и в эти большие небесно-голубые глаза, потирая подушечкой большого пальца ярко-красный свитер. Скаут видел, как у него дрожал рот, вытягиваясь в сторону, а потом на скулы пришёл болезненный румянец. — Снайпс, тише. — Я соскучился, — громким шёпотом повторил Снайпер, в бессилии качая головой. Когда его захватывали эмоции, он ничего не мог с этим сделать. — Поехал бы со мной, — разбито пробормотал Скаут, приникая ближе, утыкаясь ему в лоб своим, чтобы тот не отвёл глаза. Снайпер затрясся, отрицательно мотнув головой, будто сжимаясь в плечах. — Нет. — Ну почему, Мик? Снайпер замолк, глотая. — …Ты мой друг, я приехал с другом, — после короткого молчания произнёс Скаут, касаясь тёплой ладонью его скулы, поднимая к себе. — Что здесь такого? Снайпер скривил рот. — Они… поймут, сразу, как только увидят. Что за друг. Который увивается за тобой второй десяток лет, — глухо говорил он, проваливаясь куда-то в мысли. Скаут раздул ноздри. — Перестань. — Я уже… — Чтобы больше я этого не слышал, — жёстче отрезал Скаут, сверкая голубыми глазами. Снайпер замер, утопая в его зрачках, приоткрывая губы, а потом легонько кивнул, опуская взгляд. Он стоял с торчащим членом наружу, но ему хотелось, чтобы на нём была шляпа. От серьёзного тона Скаута, к смущению и большему возбуждению Снайпера, его член дёрнулся вверх, потом постепенно стал опускаться, пульсируя. Горящий взгляд Скаута метнулся вниз, потом снова вперёд, к лицу Снайпера. — Что? — опустил голос Скаут, чуть шальной. — Прямо вот так? — Сволочь, — зашипел Снайпер, пытаясь прятать улыбку, пристыженный. Так они и стояли в запертой маленькой и душной ванной комнате, обнимались, клялись друг другу в дружбе и любви со спущенными портками с хренами наружу. — Ну, что ж, давай, — пробормотал Скаут, посмеиваясь, снова кренясь к его губам. — Иди ко мне, болван. Снайпер навалился на него, пытаясь обнять даже ногой, но не стал — слишком много шума. Скаут потянулся к раковине и пустил воду, смочил себе руку. Он погладил Снайпера, увлажняя, потом себя, а потом, подавшись к нему бёдрами, соединил их. Снайпера одолела дрожь, и он испугался, что сейчас кончит, но это была просто радость близости. Шум воды заглушал их тихие звуки. — Мик… Мик, посмотри на меня, — позвал Скаут, искренний и уязвимый, без следа былого лукавства и жеманства. — Мне надо тебя видеть. Снайпер посмотрел. Накрыл его тощую руку своей, более крупной и жилистой. И, сжимая, они начали движение в такт. Ванную комнату наполнил острый запах пота, кожи и спермы, и ребята ухаживали друг за другом, неуклюже пытаясь обниматься, попутно одевая друг друга. Вода всё ещё шумела. Скаут пытался искать любые следы на кафельном полу, Снайпер осматривал одежду. Он глянул на часы и у него похолодели кишки — они провозились сорок минут. Он не знал, что их ждёт, но Скаут был гораздо спокойнее по какой-то причине, и Снайпер решил успокоиться сам. Не пристрелят же они их. Он надеялся. К старому страху и усталости мешалась лёгкость и эйфория, как от совершённого преступления, с места которого удалось сбежать, а ещё сильнейшая радость, от которой распирало грудину. Он посмотрел на узкие и сильные плечи Скаута, намывавшего себе руки, и, сощурившись в маленькой улыбке, легонько щёлкнул ему по спине. Тот обернулся, и, задержав взгляд, понимающе заулыбался. Снайпер моргнул и улыбнулся более открыто, хоть и кротко, и потёр себе шею. Нет, пожалуй, теперь ему страшно не было.