Обреченные

      На войне страшно. Холодно, бесконечно опасно и просто отчаянно, потому что ты не можешь ничего, кроме как идти вперед по трупам. Юкино не любит войну, почти ненавидит и просто на просто, порой, хочет исчезнуть. Это нормально, все через это проходят: она не первая и уж точно не последняя.       Подполковник другой.       Он не дрожит, уверенно смотрит в завтрашний день и умудряется даже шутить. Неуместно и порой даже слишком глупо. Но это успокаивает, с этим дышать легче.       Юкино смотрит на него исподлобья и чувствует, как холодеют кончики пальцев. Нервничает. Это не что-то неожиданное, но почему-то вызывает улыбку. Она поднимается с края кровати и садится к нему на колени, как тогда, на заправке, чувствует, как щеки заливаются румянцем: она помнит каждое мгновение того дня и забывать не хочет.       — Что ты творишь? — Подполковник вскидывает бровь, но почему-то не спешит прерывать ее.       — Хочу согреться, — отвечает Юкино и обнимает его за шею, прижимается как можно ближе, ерзает, чтобы устроиться поудобнее… Возможно, ей совсем немного хочется его подразнить. Возможно, не немного.       Возможно, вся эта ночь будет ошибкой, о которой она не захочет вспоминать, но, чтоб вас всех, ей некогда думать о последствиях, потому что в ее комнате прямо сейчас сам Ичиносэ Гурен, и этого уже достаточно, чтобы сойти с ума. Поэтому Юкино продолжает.       Расправляет плечи и смотрит сверху вниз точно в чужие глаза. Она не обращает внимание ни на бешено колотящееся сердце, ни на большие ладони подполковника, которые весьма удачно устроились на ее бедрах, лишь наклоняется к чужим губам и касается их. Неуверенно и боязно: ей действительно страшно. Чертовски страшно.       Ей не противятся, но и не отвечают — в этом весь подполковник.       После поцелуя он смотрит на нее как-то странно, то ли ожидая чего-то большего, то ли не желая продолжать вовсе, и в этом тоже есть что-то от его противоречивой натуры.       — Ты не знаешь, на что подписываешься, — шепчет Ичиносэ.       — Мне плевать, — признается Юкино и целует вновь.       На этот раз поцелуй выходит увереннее, пылче, словно тот барьер, который выстроил между ними сам подполковник резко пропал и теперь ее ничего не сдерживает. Он ответ, кажется, устраивает: он дергает ее на себя, прижимает и наконец отвечает, оглаживает горячими ладонями бедра и совсем без стеснения забирает под юбку. Юкино не против — она очень даже за.       Дрожащими руками пытается расстегнуть его рубашку, но пальцы то и дело соскальзывают с пуговиц. Подполковник усмехается и целует тонкую шею. Не помогает, даже не пытается, и она невольно принимает это за вызов, цепляется за самую верхнюю пуговицу и резко дергает вниз, что есть силы.       — Портить рубашку было совсем не обязательно.       — Она мешается, — фыркает Юкино.       — Тогда ты будешь не против, если я попорчу немного твою, — усмехается в ответ подполковник.       Она не успевает даже пискнуть, как он повторяет за ней, и лишь рефлекторно прикрывает грудь, чувствуя, как горят щеки. Той же рукой он касается ее затылка и давит, заставляя наклониться.       — Лучше тебе зацепиться за кресло.       И Юкино послушно цепляется за спинку, открывая грудь. Вздрагивает, когда чужие руки касаются одной из них, и сильнее сжимает кресло, чувствуя, как подполковник играет с сосками. Он ведет по кругу то один, то второй, щипает их и трет между пальцами, ведет другой рукой, той, что еще секунду назад сжимала ее бедро, вверх, обнимает, чтобы она не упала — Юкино это едва ли замечает, но тело у нее все знает и помнит. Оно горит изнутри от каждого касания и каждой заботы, выгибается, когда подполковник касается одной из грудей не просто пальцами — языком, и сжимает несильно между зубами сосок, играет, дразнит.       Он сводит ее с ума, не иначе.       Юкино хочется больше, и она тут же озвучивает свои желания. Подполковник поднимает взгляд вверх, сталкиваясь с ее глазами и, оторвавшись от игры, спрашивает:       — Уверена?       — Д-да… Пожалуйста…       — Тогда обними меня за шею.       Она послушно обвила руки вокруг его шеи и рефлекторно прижалась к груди, когда Ичиносэ встал одним рывком, удерживая ее за бедра. Юкино сжимает чужую талию ногами, чтобы почувствовать хоть какое-то равновесие, до тех пор, пока ее не опускают на центр кровати: будь у него возможность, подполковник непременно бы кинул ее туда. Он смотрит ей в глаза сверху вниз, с растрепанной прической, оголенным торсом и взглядом, в котором прекрасно различимо желание.       Такой Гурен — его имя всегда находит отклик в сердце — выглядит особенно зачаровывающим. Кажется, она замечает красные отблески в его глазах.       — Перевернись, — приказывает подполковник.       Юкино ослушаться не может. Она переворачивается на живот и невольно вздрагивает, когда рука Ичиносэ касается шеи. Он давит на нее, сжимает так, чтобы не задушить, но чувствовался каждый палец, каждое его касание, то, что, где бы они не были, у него всегда будет власть над ней. Юкино не знает: специально ли, — но не может сказать, что ей не нравится.       Она слышит, как он расстегивает молнию, как штаны отшвыривают куда-то в сторону. Чувствует, как его свободная рука касается ее ягодиц, сжимает их, как она так же резко, как и всегда, дергает тело Юкино так, чтобы она встала на колени. Она чувствует и слышит слишком много — и ничего не видит.       Лишь представляет. Представляет его ухмылку, удовлетворение во взгляде, стоящий от возбуждения член, и это совсем немного сводит с ума. Хочется увидеть его, довести органы чувств до самого пика. Хотя бы на мгновение повернуться к нему…       — Нельзя. — Подполковник пресекает ее попытки на корню. — Будь послушной девочкой, Юкино.       И она пытается. Сжимает покрывало до треска всякий раз, когда чувствует касание губ на коже около позвоночника — ради такого Гурен даже отпускает ее шею и опирается о кровать одной из рук, пока вторая гладит тело Юкино, спускается ниже, к бедрам, и легко касается ее нижнего белья. Оно уже совсем мокрое, липкое, и в этот момент хочется провалиться под землю от стыда.       Быть такой перед подполковником совсем непривычно.       Его же, кажется, ничего не смущает. Гурен касается клитора и, пока выцеловывает узоры на ее спине, массирует его, зажимает между пальцами, следя за каждой ее реакцией, каждым едва слышным треском ткани и прогибом спины.       Юкино совсем не может быть смирной. Она ерзает, дрожит и едва ли не задыхается от каждого его действия, касания, поцелуя — Гурену кажется, еще немного, и он сорвется. Сделает ошибку, о которой потом никогда не забудет, но не захочет вспоминать.       Он резко убирает руку и переворачивает Юкино лицом к себе. Застывает на мгновение, когда взгляд цепляется за красные от слез глаза. Она смотрит на него удивленно, открыто, не ждет никакого подвоха — Гурен невольно касается ее щеки и оглаживает, а она и рада, трется о его ладонь, прикрыв глаза, наслаждается неожиданной нежностью.       «Очаровательно», — мелькает мысль. Подполковник опускается к телу Юкино и выцеловывает дорожку от самой шеи к груди, животу, а рука оглаживает черты тела следом. Он опускает ее ниже, и вводит внутрь сначала один палец, массирует все внутри, следит за каждым ее движением и взглядом так, внимательно, что Юкино не может не чувствовать стыда. Она закрывает лицо руками и всеми силами пытается сдержать стоны — получается это плохо.       — Не сдерживайся, — шепчет Гурен.       Он старается растянуть ее как можно больше, лишь бы доставить меньше дискомфорта и все также выцеловывает узоры по всему телу.       — Г-гур… рен, — выдыхает Юкино и выгибается, как только может, стоит ему найти нужный угол.       И это, совсем немного, срывает крышу. Он поднимается, убирает руку, и наклоняется к Юкино совсем близко, едва не касаясь ее губ своими.       — Можно?       Она не находит в себе сил сказать и лишь кивает.       Гурен касается на мгновение губами ее лба и шепчет:       — Будет немного больно. Останови меня, если будет совсем нетерпимо.       Он проникает медленно, каждый раз останавливается на несколько минут, чтобы Юкино привыкла, и также медленно начинает двигаться. И только когда она дает разрешение, Ичиносэ ускоряется, не отрывает взгляда от ее глаз, лица, вслушивается в каждый стон.       Запоминает.       Он не замечает, как достигает пика, и резко входит на всю длину, останавливаясь. Дыхание сбивается ужасно, и набрать воздуха удается через раз, но это не так важно, как то, с какой нежностью и усталостью на него смотрит Юкино.       — Вот черт, — выдыхает он, выходит из нее и встает с кровати.       — Ты куда?..       — В ванную, — коротко отвечает Гурен и уходит.       У Юкино не было сил даже на то, чтобы сесть, поэтому она продолжила лежать, чувствуя, как из нее вытекала сперма. На душе было спокойно и почти радостно, а голову заполнило несвойственное ей умиротворение, казалось, что теперь все обязательно будет хорошо, что теперь они с Гуреном смогут побыть хоть немного счастливыми.       Что даже эта война, вампиры — уже не такая проблема, пока рядом он.       — Ты не пойдешь в ванную? — спросил вернувшийся подполковник.       Он не медлил ни минуты и стал спешно одеваться. Юкино присела, оперевшись о стену, и с непониманием смотрела на его копошения.       — Чего ты так спешишь?       Почему-то ей показалось уместным перейти на «ты».       — С каких пор я разрешал фамильярничать? — неожиданно жестко спросил Гурен.       — Н-но…       — И не вздумай кому-то говорить о том, что сейчас произошло, поняла?       Юкино невольно сжалась от его взгляда и опустила глаза, не решаясь поднять их на мужчину, лишь тихо задала вопрос:       — Почему?..       — Ты, видимо, надеялась на что-то особенное, — усмехнулся подполковник, надевая мундир. — Забудь, ясно? Я лишь хотел хорошо провести ночь и не более.       Она застыла от подобных слов и не могла произнести хоть слово. В голове пронеслось все то, что только что было между ними, и Юкино никак не могла поверить в то, как холодно и жестко с ней говорил мужчина, еще недавно вытиравший ее щеки от слез.       — Зачем ты так? — с каждым словом голос у нее становился лишь громче. — Как ты можешь такое говорить?! Гурен! Тогда что было между нами только что? Почему ты был так нежен?!       — Кажется, это было ошибкой. И не смей называть меня по имени: не доросла еще по званию.       А потом он ушел. Не сказал больше ни слова и хлопнул дверью, оставив ее в полной одиночестве и резко ставшей как никогда холодной комнате. Юкино чувствовала, как дрожало все тело, как сердце словно замерло, а разум то и дело прокручивал чужие слова, и ничего не понимала Не хотела понимать.       Почему?..       Она могла лишь плакать и ощущать почти реальную грязь на собственном теле: везде, где подполковник ее касался.       Везде, где он оставил свою метку.       И больше всего грязи было в сердце — там, где он давно занял себе место.