Пару часов в воскресенье

      В горле застрял плотный комок чего-то вязкого. Глаза болят и так и норовят наполниться влагой, но парень не позволяет себе этого, широко распахивая глаза и подводя их под лоб. В голове, как заевшая пластинка, крутится полная презрения и ненависти фраза дяди: «Ты и твой отец… Вы… Вы хуже, чем мы, от вас одни беды». Душно, тесно, грязно, тяжело, словно на плечах огромные горы пыли, которую никак не стряхнуть. Хочется дышать, хочется почувствовать свободу, хотя бы ненадолго освободиться от всего и всех, не думать ни о чем и не чувствовать ничего.       Максим распахивает окно, и глотку обжигает холодный воздух. Плотные темные шторы взметаются чуть ли не до самого потолка, подхваченные леденяще-свежим ночным воздухом. Парень ловко запрыгивает на широкий подоконник, перекидывая ноги наружу и устремляя взгляд вниз. Пятнадцатый этаж. Высоко. Внизу асфальт тротуара, вдоль которого стоят фонари, заливающие улицу грязным жёлтым цветом. Максим дышит часто, жадно, стараясь как можно больше воздуха пустить в свои лёгкие, чтобы потом коротко выдохнуть и снова вдохнуть. В воздухе чувствуется та свобода, которая была ему недоступна. Ему кажется, что она ускользает от него, прячется в необъятном воздушном пространстве, но если вдохнуть чуть глубже, то он поймает её. Поймает и будет свободен так же, как этот ночной воздух.       Сегодня он переспал с двоюродной сестрой и убедился, что фетиш у него не на родственников в целом, а всё же на одного конкретного, от этого на душе ещё паршивей становилось. «От вас одни беды…» Пожалуй, он прав. Это у них с отцом отличительная семейная черта — плевать на всех и вся, заботясь только о себе любимом, но Максим и здесь оплошал. Оставался человек, к которому он был неравнодушен, ради которого на всё готов был пойти, ради которого не мог не пойти на всё.       Юноша чувствует, как с подбородка срываются несколько соленых капель, скрываясь в непроглядной тьме и наверняка разбиваясь о твёрдый асфальт. Макс усмехается, на несколько секунд запрокидывая голову, посильнее сжимая длинными холодными пальцами оконную раму. И в какой момент его жизни ненависть, страх и презрение переросли в сочувствие, подражание и восхищение? Такое вообще возможно? Нет, он точно свихнулся.       «Ты и твой отец…» Максим отклоняется назад, хватая с края подоконника пачку сигарет, достаёт одну и поджигает, глубоко затягиваясь. Тошнота, комок слез и нервов внутри распутывается, и юноша облегченно прикрывает глаза. Да, они далеко не святые, но если бы все в мире были хорошими, кого бы люди ненавидели, против кого боролись, кого бы боялись, в кого бы влюблялись? Они с отцом только делают одолжение обществу, являя ему свой отвратительный характер, за которым несомненно прячется сумасшествие.       Чёрт возьми! И когда он успел из нормального человека превратиться в это? Когда он стал получать удовольствие от грубых подзатыльников и ударов? Когда успел полюбить металлический привкус крови во рту? После чего простил Ему всё, даже то, чего он ещё не успел сделать?       Может, когда Он широко улыбался, услышав, что Максу понравился подарок? Или когда прижимал его тело к себе тесно-тесно, долго-долго, словно обещая, что и не отпустит никогда?       Он действительно не отпускал. Держал не за руку, вцепился не в волосы, он схватил самое сердце. Своей невероятно красивой рукой залез в грудь, ломая по пути рёбра, и сжал в горячей ладони и без того ноющее сердце. Макс разжимает пальцы, глядя, как красная точка окурка удаляется и тухнет, достигнув земли. Теперь его сердце бьётся только потому, что ему позволяют биться. Это сложно. Это больно. Это чертовски больно! Хочется вырвать это гребанное сердце из груди, но не можешь, потому что его уже сжимает Его рука.       В комнату врывается очередной порыв ветра, и Макс передёргивает плечами. Холодно сидеть, да и сколько ещё можно сидеть? Бездействие ничего не исправит, да и в принципе ничего тут уже не поможет. Юноша встаёт босыми ногами на нагретый теплом его же тела подоконник, смотрит вниз. Улица пустая. Это к лучшему, сейчас зрители ему ни к чему. Сжимает руки в кулаки и прикрывает глаза. Всего один шаг и он будет свободен. На этот раз он готов, он устал и сил осталось только на шаг. И Максим его делает. Выносит вперёд ногу, оставляя ее без опоры в воздухе, расправляет руки и падает… Назад в комнату схваченный сильными родными руками за талию.       Отец что-то кричит, бьёт его по щекам, а Максим даже посмотреть на него не может, потому что глаза закрыл, потому что не может показать родителю слезы, потому что трясёт от досады и злости. — Зачем?! — Максим отмахивается от мужчины, но Пётр тут же ловит оба его запястья одной рукой. — Зачем из окна тебя, придурка малолетнего, вытащил? — Неожиданно отец становится спокойным и Макс на секунду теряется. — Ты ненавидишь меня, зачем я тебе нужен? — Парень пытается вырваться из отцовского хвата, но попытка заканчивается неудачей, и он обессиленно обмякает, опустив голову. — Чувствительный какой… Чего тебе не хватает, у тебя всё есть. Живи — не хочу. — А то ты не знаешь?! — Максим делает ещё одну попытку освободить руки, но Пётр грубо дёргает его на себя. — Не зли меня, маленький. — Запястье подозрительно хрустит, и юноша шумно втягивает в себя воздух. — Я с тобой в загадки играть не собираюсь. — Тебя не хватает! Любви твоей не чувствую. Так понятно? — Юноша исподлобья смотрит на усмехающегося родителя. — И что же для тебя любовь? Заставляешь волноваться, деньги на твои шмотки тратить. Это не любовь? — В голосе мужчины столько насмешки, что у Макса снова пропадает голос, и слова из себя приходится выдавливать силой. — Внимание, ласка, забота, — Взгляд юноши непроизвольно скользит по торсу отца, останавливаясь чуть ниже пояса и тут же поднимаясь обратно, к лицу. — элементарное «как твои дела?», совместное времяпрепровождение хотя бы пару часов в воскресенье. — Пётр наклоняется ближе к сыну, и тот нервно проводит кончиком языка по губам, пытаясь отклониться назад. — Ничего добавить не хочешь? — Дыхание отца опаляет губы Макса, и ему невероятных усилий стоит не прильнуть к ним в поцелуе. — Нет. — Максим сглатывает собравшуюся во рту слюну и через секунду оказывается брошен вперёд, чуть пружиня на мягкой кровати, а ещё через секунду чувствует на своих лопатках отцовскую ладонь, заставляющую прогнуться. — Я думал, ты усвоил урок о лжи. — С губ юноши слетает неслышный стон, когда вторая ладонь Петра ложится на его ягодицы. Внизу живота мгновенно завязывается тугой узел возбуждения, Макс чувствует, как его член наливается кровью, и ему хочется провалиться сквозь землю, только бы отец не увидел этого. — Придётся преподать тебе ещё один урок. — Руки Петра расстегивают и рывком стягивают с сына джинсы с бельём, заставляя того болезненно зашипеть, когда жесткая ткань задевает вставший член.       Страх смешивается с непонятным предвкушением, Макса до сих пор потряхивает, только теперь ещё и из-за необычных ощущений в теле. Так отец к нему ещё не прикасался, движения родителя были нежными, если сравнивать с предыдущими наказаниями. Сейчас он его выпорит, как мелкого школьника, но может, тогда станет легче, может, тогда это чертово возбуждение пройдёт. Максим слышит звук расстегивающегося ремня, а затем тишину. Юноша сжимает пальцами простыню и зажмуривает глаза, готовясь к первому удару, но вместо обжигающей боли чувствует, как Пётр раздвигает его ягодицы и влажными пальцами касается его ануса.       Максим дёргается, но сильные руки удерживают его за плечи и горячий шёпот обжигает ухо и щеку. — Одна из форм проявления любви. — Мужчина чуть отстраняется от оцепеневшего сына, больно сжимает пальцы на его бёдрах, а в следующее мгновение тишину комнаты разрывает крик юноши, когда отец входит в него.       Максим кусает изнутри щеки, сдерживая крик, пытается отстраниться, но руки родителя крепко удерживают его бёдра на месте, позволяя лишь стягивать и мять простынь руками. Петр сосредоточено вбивается в тело юноши, вновь давит на его лопатки, вынуждая прогнуться, прижаться грудью к постели, выше поднимая задницу.       Боль проходит, Максим теряется в испытываемых чувствах, полностью растворяется в них. Осознание того, что сейчас происходит, и физические ощущения сливаются, заставляя пальцы на ногах подгибаться и дыхание сбиваться от удовольствия. Максим не сразу замечает, как через несколько минут начинает подмахивать, и понимает, что делает, только когда Пётр останавливается. — Пожалуйста, пап. — Юноша сам насаживается на член отца, сжимая его в себе, от чего мужчина шумно втягивает в себя воздух сквозь стиснутые зубы. Максим ускоряет движения, стонет уже в голос, пока Пётр лишь поглаживает и сминает его ягодицы, не помогая сыну. — Пап, пожалуйста. — Парень скользит руками по постели, колени разъезжаются в стороны, хочется больше, хочется сильнее, жёстче, быстрее, глубже. На глазах от бессилия выступают слезы, Макс сбивается с ритма, всхлипывает и прячет лицо, утыкаясь в матрас, беспомощно, отчаянно скребя пальцами по постели. Не думал он, что способен умолять кого-то трахнуть его. — Дрянной мальчишка. — Хрипло произносит Пётр на ухо сыну, резко до конца входя в юношу, заставляя того широко распахнуть глаза и подавиться собственным стоном.       Мужчина двигается быстро, жёстко, уверенно удерживая сына за бёдра в то время, как Максим захлёбывается в своих стонах полностью обессиленный. Ему кажется, что каждый миллиметр его тела медленно разрывается и скоро оно не выдержит, взорвётся фейерверками, погружая его в спасительное забытье, освобождая. Слишком много, слишком сильно, слишком ярко, этого всего слишком слишком. Юноша дрожит и практически кричит, пачкая постельное своей спермой. Уши словно ватой заложены, перед глазами темнеет, Максим на несколько секунд теряет сознание, пока Пётр продолжает крепко держать его бёдра и вколачиваться в него. Мужчина склоняется над сыном, впивается зубами в его шею и кончает, изливаясь в его задницу.       Максим не верит в происходящее, когда чувствует губы отца на своей шее. Такие же жесткие как он сам. Петр выцеловывает выступающие шейные позвонки юноши, проводит носом по его волосам на затылке, прикрывает глаза, вдыхая их запах, и снова неожиданно кусает Макса в плечо, вырывая из парня слабый стон. Мужчина отстраняется, тут же натягивая брюки, и юноше с трудом удаётся повернуться, чтобы посмотреть на него. — Пару часов в воскресенье? Договорились. — Я… — Максим чувствует, как горят щеки, в голове лёгкая пустота, тело кажется неподъемным, язык прилип к небу. На шее чувствуется прикосновения губ отца, приятно пульсирует растраханная дырочка, в которой находилось семя родителя… — Да, было бы здорово. — Прокашлявшись, хрипло отвечает юноша, пытаясь вернуть своему голосу обычное, ну или хотя бы не такое жалкое звучание, надеясь, что выглядит он не так, как говорит. — Утром будь готов к 6 часам, в Логос тебя отвезу. — А можно… — Нельзя. То, что тебя не отчислили в прошлом месяце, — просто везение. — Дверь за Петром захлопывается, и Макс со стоном утыкается лицом в подушку.       Во всём теле одновременно ощущается и лёгкость, и невероятная тяжесть. Максим был опустошён, пошевелиться казалось невозможным, но через несколько минут, он всё же находит в себе силы подняться с кровати. Между ягодиц скользко, по бедру стекает белесая струйка, и парень собирает её пальцами и подносит к лицу, с трепетом вдыхая не много терпкий запах и неуверенно обхватывая пальцы губами, пробуя сперму ролителя на вкус. Горько-сладко… Также как и весь Пётр Морозов.

***

      Машина останавливается у входа в здание, и Макс нерешительно, мнёт в руках лямку портфеля. — Целый день здесь сидеть будем? — Пётр устремляет на сына недовольный, раздражённый взгляд. — Ты правда заберешь меня в воскресенье? — Максим не отрывает взгляд от своих ладоней, будто увлеченно рассматривая линии на них. — Да, заберу. Я обещал тебе пару часов. — Юноша слышит усмешку и поднимает глаза на родителя. — Спасибо. — Уроки через 10 минут начинаются. — Да. — Макс закусывает губу и медлит перед тем, как открыть дверцу машины. — Да, пока. — Быстро выговаривает он и выскакивает из машины, скрываясь в здании школы.