Грешники

Представить невозможно, как внезапны и совершенно непредсказуемы могут быть наши действия. Доля секунды, и вы уже корите себя за содеянное, сказанное...Непостижимый замысел. Непостижимый Божий замысел. Именно этим Азирафаэль привык оправдывать все неудачи, поражения, а после и моменты уклонения от собственной морали. Однако под видом этих самых "моментов" скрывались часы (быть может, даже дни). Сейчас же, направляясь к одной из городских церквей, выстроенной в сдержанном готическом стиле, он не пытался выдумать для себя оправдание, которое на самом деле каждый раз мало отличалось от предыдущего, всегда ссылаясь на "Великий замысел". Сейчас все мысли его были охвачены немыслимым позором. Ему действительно за долгие годы впервые было стыдно за содеянное, словно ребёнку, которого поймали за воровством конфет из той самой хрустальной вазочки, что главенствующе располагается в центре стола, но до обеда, как бы к ней не тянулся детский взор,- это самый запретный плод. Будучи ребёнком, Азирафаэль редко испытывал стыд и уж тем более не ведал о "раскаянии", о котором постоянно твердили его родители. Он посещал с ними проповеди раз в неделю, слушал долгие монологи о важности любви к Господу, покаянии, посещении храма и ещё кучу всего, что вполне могло бы сделать из него неисправимого святощу, трепетно соблюдающего все наставления или даже религиозного фанатика. Однако всё это заставило его лишь привыкнуть к посещению храма, некоторым молитвам и внушило, что это она и есть- обычная жизнь обычного человека. Его не посещали мысли, что может быть иначе, или ,что, возможно, для него это вовсе не так уж необходимо, как говорили ему в детстве, он не спрашивал себя, а верит ли он вообще? Это стало для него обыденностью, которую он нёс после взросления, после переезда в большой город и не планировал что-либо менять. Поэтому и сейчас он в очередной раз из привычки спешил в церковь. Это было чем-то вроде ритуала, приносившего спокойствие, но вовсе не по причине "общения с Господом", а скорее его подсознание ставило галочку напротив пункта "Бессмысленное действие, приводящее рассудок в зону комфорта". Только вот обычно Азирафаэль посещал храм, находившийся недалеко от его книжного магазина, владельцем которого он был уже шестой год. А сейчас он направлялся в церковь, которую он видел лишь изредка из окна автобуса, и в которой ему никогда не приходилось бывать. Тот стыд, что он испытывал, заставил его быть осторожным. Он частенько захаживал в храм для исповеди, будучи уже хорошо знаком со всеми священнослужителями, что могли быть по ту сторону исповедальни, и без усилий узнавали его голос. Как он мог рассказать о чём-то подобном вполне знакомым людям? Вход в тот храм был бы навеки закрыт для него. Какой бы это был позор! Подумать только... Он не заметил, как оказался в зале, как преодолел всё это расстояние по холодному мраморному полу, гулко распространявшему его шаги. Из пелены мыслей Азирафаэля вывела давящая темнота исповедальни. Тишина. Ещё мгновение и нервный срыв ему обеспечен. Невыносимо слушать беспрерывные угнетающие комментарии своего разума. Дверь исповедальни с другой стороны открывается, позволяя на секунду проникнуть свету внутрь. Она вновь закрыта, и вокруг привычный уже мрак. -Что привело тебя, сын мой?- приятный бархатный голос. Кажется, Азирафаэль уже слышал его прежде...Впрочем, нет- это всё волнение. -Святой отец, кажется,я согрешил. -В чём же ты видишь свой грех?- Опять это чувство. Ну не может же это быть кто-то знакомый. Но этот голос... Да какая теперь уже к чёрту разница!? Мой грех. Грех... Нет, ему не нужно время, чтобы вспомнить. Вчерашняя ночь сейчас перед ним, как наяву. Он помнит до нельзя лучше эту идеально бледную кожу, такую холодную на ощупь, но оставляющую в ответ тепло, эти длинные огненные волосы, пальцы в них стремились запутаться, эти горячие влажные губы, от которых дрожь по всему телу. А эти длинные, но аккуратные ногти, чёрт бы их побрал, расцарапавшие ему всю спину? Он помнит. Помнит слишком хорошо. -Я...я возжелал мужчину. -Лишь "возжелал"? -Нет...не совсем...я..,- от волнения Азирафаэль закрывает руками лицо. Пусть его никто и не видит, но говорить становится всё сложнее. -Чего же ты молчишь, сын мой? Раз ты не побоялся прийти в храм божий, чувствуя вину за содеянное, чего тебе бояться сейчас? И ведь действительно, зачем всё вот это, если не можешь и слова- то нормально сказать? -Дело в том, отец, что я...провёл ночь с мужчиной. Это ведь недопустимо, да? -Эм...ну... -Отец? -Тебе не стоит корить себя. Проси прощения у Господа. Не совершай такого впредь. -Да? Но как же..,- Азирафаэль лишь начинает сознавать,что всё это звучало так, будто этот "божественный посредник" хочет как можно быстрее слиться, но всё это быстро подтверждается: как только святой отец даёт свой "поистине наиценнейший" совет, он тут же мигом вырывается из мрака исповедальни. Азирафаэль следует его примеру. Скорее машинально, введённый в недоумение, желающий получить нужный ему ответ. Это удаётся ему столь быстро, что, закрыв дверь исповедальни, он встречается взглядом с пытавшимся сбежать священнослужителем. Его взгляд опускается со светло-карих глаз на тугую рыжую косу, лежащую на плече и скользящую по чёрному одеянию почти до самого пола, затем переходит на бледную шею, на которой хоть и с трудом, но виднеется оставленный вчера след, ещё ниже: его руки с длинными заточенными ногтями (вообще-то спина из-за них всё ещё болит, но, наверное, не стоит сейчас на это жаловаться). -Предлагаю сделать вид, что ничего этого не было. Азирафаэль поднимает взгляд. Не самая лучшая идея: теперь придётся смотреть прямо в глаза. -Разве так можно? -Почему нет? Их прерывает голос внезапно оказавшейся рядом женщины: -Отец Энтони, не уделите мне пару минут? -Конечно, миссис Грей,- уж лучше Энтони вновь будет слушать эту болтливую прихожанку со всеми её многочисленными проблемами, чем ещё раз заговорит с тем странным типом.