Грешники

Пепельная среда. Чудесный день, чтобы всей семьёй посетить утреннюю мессу, если вы, конечно, не против проснуться в такую рань ради закаливающей прогулки по продрогшим от февральской погоды улицам и попыток протиснуться сквозь толпу других прихожан в надежде занять внутри храма комфортное место, чтобы ещё невесть сколько слушать увлечённого речью священника, распевать оды Господу и совершать обряды, которые любому обывателю покажутся анафемскими. Энтони никогда не любил праздничные дни такого масштаба: слишком уж много хлопот они ему приносили. И дело даже не в том, что выступления перед прихожанами и все эти многочисленные ритуалы его утомляли, а в том, что его обычная рутина, несвязанная с работой, также подвергалась изменениям. Не будучи человеком верующим (что, согласитесь, весьма странно), он всё равно не мог себе позволить несоблюдение поста. И если вам, как и многим, слово «пост» в данном случае говорит об изменениях в рационе, то священнослужителю вроде него, хорошо знакомому со всеми правилами и нюансами, оно говорило о большем. Вот и сейчас, как и всегда в первый день Великого поста, он напоминал всем присутствующим: -Истинный пост — это отчуждение от зла, воздержание в языке, воздержание от гнева, отделение от желаний, клеветы, лжи и лжесвидетельства. Принятие этих постов есть истинный пост. Видел ли он сам в этом смысл? Если бы вы его о таком спросили в нерабочее время, он, не раздумывая, ответил бы «нет», но продолжи вы расспрашивать о том, зачем тогда он сам старается этого поста придерживаться, вас послали бы куда подальше. Возможно, им овладевала некая жажда справедливости, ведь он и так лицемерит, занимая такую должность и даже не веря в существование какого-либо бога; пусть хоть в чём-то он будет честен. -Ныне говорит Господь:"Обратитесь ко Мне всем сердцем своим в посте, плаче и рыдании, — Энтони старался звучать бодрее: очередная бессонная ночь придала ему вид совершенно измученный и удручённый, даже церковный служка, мальчик лет четырнадцати, которого пару месяцев назад пришлось взять алтарником из-за его не унимающейся матери, безумно желающей видеть своего сына среди работников храма, увидев пастора пару часов назад, заключил:"Что-то вы сегодня выглядите потрёпанно». Свой внешний вид Энтони исправить никак не мог, так что приходилось следить за голосом, чтобы от него прихожан не клонило в сон.- Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши, и обратитесь к Господу Богу вашему; ибо Он благ и милосерд, долготерпелив и многомилостив, и сожалеет о бедствии.- «О, как бы не так! Мог бы и подождать, в таком случае, пока Его (пусть и не самый верный) раб выспится, хотя для начала было бы мило с Его стороны сном наградить…» — Кто знает, не сжалится ли Он, и не оставит ли благословения, хлебного приношения и возлияния Господу Богу вашему? — Почти наизусть выученный текст писания казался Энтони ужасно скучным. Хотелось поскорее покончить со всем этим. Острая боль в висках сопровождалась ноющими претензиями желудка: завтрака не было. Но приходилось продолжать. Пастор уныло окинул взглядом собравшихся здесь людей. Было странно чувствовать себя единственным, кому чуждо и безразлично происходящее. Странно, но привычно. В конце концов, так было всегда. «Разве это не глупо?» — Раздалось где-то внутри.- «Нет, скорее, ничтожно» Закончив невыносимо долгую проповедь, Энтони с облегчением выдохнул. Осталась самая малость. Диакон поднёс пепел. -Пепел напоминает нам, что мы немощны, слабы и смертны. Мы- прах, но прах, возлюбленный Богом. Прихожане начали по одному подходить к священнику. -Прах ты и в прах возвратишься, — повторял он невероятное количество раз, оставляя на лбу каждого изображение креста. Очередь приближалась к концу. Кто-то уходил, кто-то возвращался на место и молился. Храм начал понемногу пустеть. Увидев, что в приближающейся к нему цепи из верующих осталось всего несколько человек, Энтони расслабился, предвкушая долгожданный отдых. Поскорее бы сойти с амвона, скинуть с себя облачение и вернуться домой. Может, хватит сил, чтобы заглянуть в любимый цветочный магазин: недавно там появились новые фикусы. Или можно ещё как- нибудь вознаградить себя за то, что вытерпел все эти «пытки». На лице появилась малозаметная улыбка; пока всё складывалось очень даже хорошо. Подошёл последний прихожанин из этой длинной очереди. Энтони уже машинально поднёс руку к его лицу, дабы изобразить крест, но замер в миллиметре от него. Знакомые большие голубые глаза воодушевлённо смотрели на пастора. Он резко отдёрнул руку, так и не прикоснувшись, и замер. Последний раз они виделись несколько месяцев назад, ещё осенью; и Энтони хорошо помнил эту последнюю встречу: простуда после променада по холодным улицам в одном атласном халате и с горкой мокрой одежды на плече долго не проходила. Халат, к слову, всё ещё валялся где-то среди прочих вещей в гардеробе, выделяясь своей белой тканью, непривычной для нарядов Энтони. Тишину нарушил голос диакона: -Уносить? — Он приподнял чашу с пеплом чуть выше, указывая на неё. -Да, -ответил Энтони, вытирая руки о платок. Он обнаружил, что его помощник стоял совсем близко и явно был заинтригован увиденной им картиной; спустя несколько секунд после полученного ответа тот всё ещё стоял на месте, злорадно улыбаясь и наблюдая за развитием происходящего.- Хастур, у тебя разве не осталось дел? — Энтони приподнял брови, пытаясь скрыть раздражение. Произнёс он это, уже разворачиваясь, чтобы уйти. На пути к сакристии он понял, что Азирафаэль идёт следом. Зайдя в комнату, Энтони прошёл в дальний угол, где располагались полки со священными текстами. Он поставил книгу пророка Иоиля на место и услышал как закрылась дверь, а ключ, всегда находящийся в замочной скважине, повернулся. -Я хотел поговорить, — начал Азирафаэль. Он сделал несколько неловких шагов вперёд. -Какие-то претензии к моей проповеди? — Не смотря на своего собеседника, спросил рыжеволосый пастор. Всем своим видом он старался показать пренебрежение и незаинтересованность. -Нет, вовсе нет… Я, честно говоря, не знаю точно, что хочу сказать. Но мне определённо следует извиниться. Я ведь сильно расстроил тебя тогда? ««Расстроил». Нет, ну каков придурок», — подумалось Энтони. Как уже говорилось ранее, переспать с кем-то и забыть для нашего божественного посредника было делом привычным. Однако после весьма неудачного опыта с Азирафаэлем он таким более не промышлял. То ли он был до глубины души оскорблён таким обстоятельством, то ли ему теперь было противно заниматься подобным, то ли больше никто его заинтересовать не мог. Возможно, всё сразу. Так что слово «расстроил» абсолютно не отображало действительность. -Это всё? — Раздражённо спросил Энтони, активно ища что-то в ящике стола. -Нет, — внезапно для себя ответил Азирафаэль и тут же пожалел об этом: сказать- то было нечего. Он попытался быстро придумать что-то или сформулировать то, что чувствует, но это никак не получалось, так что он просто глупо смотрел на священника, чувствуя, как нарастает тревога. Энтони легко стянул с себя фиолетовое литургическое облачение и остался в чёрной сутане. Взгляд Азирафаэля скользнул по белоснежному воротнику и остановился на пуговицах, спускающихся к поясу. Он так много раз видел священников в подобных одеждах, но от чего-то именно сейчас ему впервые подумалось, что в таких нарядах есть что-то вызывающе-откровенное. Он резко одёрнул себя от этих мыслей и поднял глаза, чтобы видеть лицо Энтони. Тот смотрел прямо на него. -Скажи, какого чёрта тебе нужно?- Энтони раздражённо прищурился. -Я и сам толком не знаю...Просто чувствовал вину и хотелось как-то объясниться... -Мне не нужны объяснения. Оставь меня в покое. Азирафаэль хоть и не думал заранее, как сложится их диалог, но всё же не ожидал, что его так быстро начнут прогонять. Он тихо вздохнул и толкнул рукой дверь, в которую только недавно вошёл. Она не поддалась. Попытался ещё раз- тот же результат. -Эм...Тут такое дело,- начал он, поворачиваясь обратно в сторону Энтони. -Ну что ещё?- недовольно и устало отозвался священник. -Дверь не открывается. Энтони ещё пару секунд продолжал возиться с содержимым стола, но резко остановился, когда до него дошло. -Это не ты запер дверь?- Решил он удостовериться. -Нет, конечно. -Хастур...я убью его когда-нибудь.