***
Свою одежду Орфей находит в небольшом шкафу поодаль от кровати: вещи висели несколько неаккуратно, скомкано, да и само их состояние оставляло желать лучшего: местами они были порваны и перепачканы в пепле и саже, что служили наглядным подтверждением недавнего инцидента в лесу. Но ничего страшного, писатель вовсе не брезговал. Вскоре он со всем разберётся и вопрос с одеждой тоже будет улажен - нужно только найти хозяев, переговорить с ними и прояснить несколько моментов. Натянув жилет, Орфей обнаруживает в его карманах свой серебряный монокль - пожалуй, самую дорогую и любимую вещь в его образе. Дивясь его сохранности, он слабо улыбнулся и направился к высокому приставному зеркалу у стены: "Пора вернуть его на место". Гладкая поверхность прямоугольной формы отражала тонкую, благородную фигуру человека напротив: он был статен и высок, молод, а его аристократическая бледность кожи никак не хотела вязаться с неопрятностью одежды. Узнав в этом человеке себя и между делом отметив недавно появившиеся впалость щёк и более явную темноту синяков под глазами, Орфей рассматривал монокль. Тонкий, искусно выполненный. Откуда-то он был уверен, что линза в нём была символической и не имела никакого корректирующего действия на зрение, но, кажется, так было не всегда. Взгляд двигался дальше. На конце последнего из звеньев цепи находилась клипса: он всё ещё помнил, как часто пользовался ей не совсем по назначению и вместо жилета фиксировал её на ухе. Странная привычка, но вполне практичная, ведь прибор хорошо закреплён и надёжно защищён от падения. Возможно, она возникла после того, как он освободился от другой странной повадки - оставлять за ухом перо. Таким образом, одна напасть сменила другую. Мужчина вертит в руке изделие. Любимая им вещь, но… откуда она? Орфей пытался сконцентрироваться. Некоторые детали его прошлого определённо всё ещё были при нём, например, он абсолютно точно был уверен в том, кто он, что был известным писателем, получившим признание мало того, что при жизни, но и в довольно раннем возрасте, помнил своё некогда счастливое детство и трагедию, что изменила всю его жизнь и сделала тем, кто он есть, но… Орфей чувствует в висках болезненное давление и судорожно пытается его унять круговыми движениями подушечек пальцев. Но его более поздние (а значит, относительно недавние) воспоминания отсутствовали вообще, либо несли пугающие своими размерами и частотой пробелы. Да, потеря памяти была лишь фрагментарной, но легче от этого почему-то не становилось. Орфей встречается взглядом с собственным отражением и читает в нём усталость, а потом снова фокусируется на монокле. Он отчаянно пытается ухватиться за любой пустяк, мелочь или несущественную деталь из своего недавнего прошлого, частью которого являлся прибор. Таким образом Орфей надеялся пробраться к более глубоким уровням памяти, вспомнить хоть что-то и восполнить скребущее и ноющее пустотой пространство, на месте которого была незначительная, но всё же утраченная часть себя. Конечно же, ничто не идёт гладко. В борьбе с собственной памятью он не просто встречает сопротивление в виде отсутствия результата, сама процедура оказывается невыносимо болезненной, и когда пульсирующая боль в голове снова начала нарастать, Орфей наконец понимает, что остальные грани его памяти, которые он так отчаянно пытался воссоздать, безвозвратно треснули и на этом лучше остановиться. И пусть в текущих реалиях эти воспоминания не так уж и важны, его не покидало чувство, что в этих небольших утраченных кусочках мозаики было сокрыто нечто большее, чем просто он сам. Наконец расположив аксессуар во впадине правого глаза, Орфей отмечает, что чувствует слабость и слегка покачивается.***
Приведя себя в относительный порядок, сквозь ноющие боли в теле Орфей отправляется изучать коридоры на этаже. Они не просто выглядели бесконечно длинными и безлюдными. По каким-то причинам просторные и тёмные помещения не содержали ни одного источника света: все окна были плотно зашторены, а периодически встречающиеся на стенах подсвечники даже не содержали свечей, поэтому удачно подвернувшийся в комнате мужчины фонарь пришёлся очень кстати. "Наверное, хозяин озаботился", - предполагает Орфей, убедившись в наличии топлива. Того оказалось немного, но на его нужды должно было хватить. По крайней мере, так считал сам писатель. Один за другим, коридоры содержат лишь бюсты незнакомых Орфею людей, старомодные картины, да дорогущие вазы, цветы в которых даже отдалённо не напоминали настоящих. Изредка встречались вычурные предметы мебели, но даже их замысловатое великолепие было не в силах скрыть след, что оставило на них время. Во всей этой антикварной инсталляции изрядную долю внимания занимал тонкий красный ковёр со странным квадратным узором, что был выстлан во всю длину коридора и, как предполагал писатель, скапливал много грязи. Но не грязь была главным достоянием этого места: казалось, на всём, что встречалось на пути, осела многолетняя пыль, что являлось значимым показателем заброшенности. Именно. Всё казалось заброшенным, и заброшенным довольно давно. В какой-то момент, когда свет фонаря освещает очередную картину (на этот раз на холсте была изображена самобытная пернатая женщина), Орфей приходит к мысли, что в скором времени никакого хозяина или прислугу в коридорах не встретит. В таком большом поместье он ожидал куда большее оживление. Что-то здесь было не так, а потому беспокойство медленно начинало брать над ним верх: его вылазка не приносила ответов, а количество гложущих его хрупкое спокойствие вопросов лишь преумножалось. Так или иначе, писатель оттягивает тяжёлую штору ближайшего окна, мысленно обругав себя за несообразительность, ведь всё это время ему просто следовало оценить уличный пейзаж, чтобы примерно понять, где он находится, но и здесь желанного откровения он не нашёл: вокруг особняка царил густой туман, сквозь который лишь изредка просвечивали стволы редких на листья деревьев и больше… ничего. "В этом нет никакого смысла". Картина вырисовывалась безрадостная: состояние его разума и памяти напоминало решето, а величественный особняк, стены которого, как он предполагал, были спасением, по-видимому мало того, что заброшен, но и находился в довольно изолированном от окружающего мира месте. В то же время это слабо вязалось с тем, что кто-то позаботился о его, Орфея, сохранности. Возможно, это вовсе не простое совпадение и ему давно стоит начать сомневаться в намерениях здешнего хозяина, если он всё-таки существует. Но коли это действительно так и от него чего-то ждут, что мог бы он дать? Да, у него есть статус, да, у него есть деньги, но разве могут статус и деньги прельстить хозяина столь чудовищно огромной усадьбы? Впрочем, с собой у Орфея был только статус… Последние остатки чувства защищённости, за которые так отчаянно держался писатель, стремительно утекали сквозь пальцы. Что-то заставляло его думать, что столкновение с монстром и пережитый пожар были лишь началом ещё более изощрённого кошмара, с которым ему лишь только предстоит столкнуться. Раздражённо шипя на неправдоподобную затянутость происходящих событий, он ускоряет шаг и вскоре делает то, что едва ли сделал бы воспитанный гость: начинает проверять комнаты на наличие чьего бы то ни было присутствия. Сначала он просто стучал в надежде, что ему откроют или хотя бы ответят, потом прислушивался и, в итоге, наплевав на всю потенциальную грубость, которую мог проявить к обитателю комнаты и потом получить её в ответ, просто входил. Как бы то ни было, некоторые двери просто оказались заперты, что делало вторжение невозможным, а значит убедиться в наличии или отсутствии кого-либо внутри он не мог, поэтому просто продолжал поиски, располагая только тем, что имел. Одна, вторая, пятая или уже шестая - ничего, за каждой новой дверью всё те же признаки многолетней заброшенности и ни следа пребывания живой души. Обстановка комнат всегда оставалась примерно одинаковой, нетронутой, не было видно даже намёка на чьё-либо личное имущество. Никто не спал в кроватях, не оставлял на прикроватных столиках книг, не держал в тумбочках запонок или золотых серёг и, абсолютно точно, никто не вытирал вездесущую пыль. Орфей чувствовал, что скоро аллергия даст о себе знать, глаза начинали беспощадно слезиться. В конце концов, молодой человек решил прекратить обход на своём этаже и взялся за следующий, но увиденное за очередной распахнувшейся перед ним дверью заставило его оцепенеть и положило конец всем его скитаниям. Теперь Орфей знал, где находится. - Вы, должно быть, шутите… - мужчина не верил своим глазам. - Разве это может быть правдой? Оно было. Перед ним предстала та самая комната, в которой когда-то, должно быть совсем недавно, мужчина бывал и целенаправленно что-то искал. Неужели всё это время он был близ этого проклятого места и даже не осознавал этого? Орфей почувствовал себя серьёзно одураченным этим мнимым чувством безопасности, что настойчиво пыталось сопутствовать ему с момента пробуждения, но, как бы то ни было, надо отдать себе должное: подозрения и фантомное предчувствие чего-то нехорошего всё-таки были. Осторожно проходя вглубь помещения на ватных ногах, мужчина рассматривает очертания камина во тьме. Ощущение тревоги, которое несло это место, определённо засело глубоко в Орфее неспроста: он смутно помнил, как тайно пробрался сюда в поисках правды. Но о чём была эта правда? И от кого он скрывался? Память снова была непреклонна. Единственное, что он всё ещё помнил достаточно ясно, так это то, что был здесь незадолго до встречи с тем ужасным монстром в лесу. Сомнений быть не могло: он находился в том же самом особняке, в котором бывал и раньше, вот только что ему теперь делать? Вариантов было немного, поэтому Орфей решает осмотреться. "Ищи и обрящешь" - говорили они, но совсем другое дело, когда ты не знаешь, что именно ищешь. Распугивая тени тусклым светом фонаря, писатель изучал содержимое комнаты. Свободного места в ней было не занимать, а вот убранство казалось довольно небогатым, хоть и чуть более разномастным, нежели увиденное в других помещениях: наличие фортепиано, камина и глобуса уже немного освежало обстановку. Отдельное внимание молодого человека привлекли радио и телефоны. Пусть работоспособность первого устройства вызывала в Орфее большие сомнения, а вторых - подавала надежды, воспользоваться тем или другими он не спешил, ведь новости ему сейчас ни к чему, а кроме полиции обратиться было не к кому. Писатель заключает, что обязательно вернётся к приборам немногим позже. "В конечном счёте, здесь ещё есть, на что посмотреть", - решает он. Немного погодя, Орфей переводит взгляд на картину, что висела над устройствами. Её сюжет знаком ему не был, поэтому он быстро теряет к ней интерес. А вот картина над камином - напротив. Она была примечательна не только тем, что изображала сцену из греческой мифологии, но и тем, что, судя по всему, являлась оригиналом, на презентации которого он присутствовал лично многие годы назад, будучи совсем юным. Когда прочие видели на картине отданную художником дань уважения Венере и её служанкам, Орфей всегда предпочитал думать о запечатлённом на холсте как о Мнемозине, что делит Источник памяти со своими девятью дочерьми - музами. Спустя годы, своего мнения он не поменял. "Каковы шансы на такое совпадение? - вскользь думает мужчина и горько ухмыляется немного погодя. - Сейчас моя интерпретация изображённых событий чувствуется как насмешка". Омрачённый этим неприятно саднящим фактом, писатель отворачивается к креслу. В нём не было ничего особенного - простое, массивное бордовое кресло, что, казалось, делило комнату на две части своим присутствием, так как было расположено практически ровно посередине. Кроме того, оно находилось недалеко от камина, что, вероятно, наделило его привилегией стать удобным местом для чтения, однако и им давно никто не пользовался, о чём красочно поведали очередные слои пыли. Пока Орфей разглядывал отделку из светлого дерева, фонарь начал предупреждающе мигать. Мужчина недоверчиво покосился на прибор, пару раз встряхивая и тем самым возвращая к чуть более стабильной работе. В любом случае, долго он явно не протянет, и тогда будет лучше иметь при себе другой источник света. Жаль, что за столько времени подходящей замены он всё ещё не наблюдал. Тем временем, Орфей закончил обход. Комната почти ничем не отличалась от той, какой она представала перед ним в воспоминаниях, разве что, быть может, была менее ухоженной, однако… - Должно же быть что-то ещё… - не унимался Орфей. Мужчина растерянно завертелся в поисках "чего-то ещё". В отголосках памяти были запечатлены стеллажи, статуэтки и книги, великое множество книг. Иными словами, он помнил вещи, которых совсем здесь не наблюдал. Непонятно. Неужели за то время, что его здесь не было, кто-то вынес все стеллажи? Или же… помещение из его воспоминаний было изначально другим местом. Орфей начинал подозревать, что некоторые образы в его голове перемешались. Или же что-то снова здесь не сходилось. Предаваясь размышлениям, он расхаживал по комнате и, в очередной раз минуя фортепиано, вскользь замечает на его покрытой многолетней пылью поверхности след от широкой ладони - совсем свежий. Что-то внутри Орфея встрепенулось и мгновенно пробудило в нём волнение: "Кто-то определённо точно был здесь, и недавно". Мужчина настороженно оглядывает комнату на предмет любых других недавних следов чужого пребывания и решает быстро осмотреться ещё раз: он нуждался в подтверждении.***
Как и ожидалось, найти личные вещи, пепельницу или хотя бы намёк на какой-либо беспорядок было тщетной затеей и ни к чему не привело. Никаких подтверждений того, что эта комната действительно кем-то использовалась, мужчина снова не обнаружил. В конце концов, Орфей предполагает, что, возможно, мигающий фонарь и мрачный гнетущий антураж помещения и особняка в целом сыграли с его воображением злую шутку и решает вернуться к отпечатку, чтобы рассмотреть его внимательнее ещё раз, как вдруг спотыкается о неровность постеленного на полу ковра. Проходит мгновение. Должно быть, грохот упавшего вместе с Орфеем кресла, за которое он цепляется в попытке предотвратить собственное падение, характерным и раскатистым звуком пронёсся по всему этажу. Теперь, вероятно, если в поместье и были жильцы, все они были осведомлены о том, что некий Орфей пробудился ото сна. Если вещи действительно обстояли таким образом, только что для знакомства было положено весьма странное начало. Какое-то время мужчина молча лежит на полу, а потом комнату заполняет тяжёлый и весьма продолжительный вздох. Негодуя на своё неуклюжее уязвлённое состояние, Орфей злобно отпинывает от себя кресло и неловко садится, потирая ушибленное место и едва ли сдерживая себя от удовольствия начать громко браниться. Сначала он злится на собственное ослабленное тело, потом - полностью списывает свою неловкость на последствие, что было вызвано недавно пережитыми событиями, но, наконец завидев то, что скрывал под собой ковёр, быстро остывает. "Спуск в подвал?" - про себя вопрошает мужчина и понимание быстро настигает его: неуклюжесть здесь была совсем ни при чём, он споткнулся о выемку, что обычно была спрятана от посторонних глаз. Позволив себе лёгкую улыбку, Орфей поднялся, отряхиваясь. Он знал, что с этой комнатой не всё так просто, как могло показаться на первый взгляд. Теперь оставалось убедиться в исключительности скрытого помещения лично, вот только… Писатель оборачивается в поисках своего многострадального фонаря и с некоторой долей облегчения обнаруживает, что он чудом уцелел, и теперь, укатившись в дальний пыльный угол, продолжал жалобно мигать оттуда. Да уж, такими темпами он останется без света вовсе, далее следует быть аккуратнее. Подойдя к злополучному спуску с тревожно мерцающим огнём, Орфей присел на колени, чтобы оценить ситуацию. Сначала казалось, что дальнейшее продвижение не представлялось возможным: он предполагал, что, должно быть, блокирующие проход створки приводились в движение активацией какой-либо тайной кнопки или рычага, но, попробовав сдвинуть их вручную, мужчина остался приятно удивлён, не встретив сопротивления. Путь был открыт. Писатель осторожно пододвинулся к спуску и в нерешительности остановился, заглядывая за край - темно, с его позиции ничего было не разобрать, одна лишь лестница вела вниз, прежде чем её очертания становились совсем неразличимыми в кромешном мраке. Никаких звуков. Орфей немного мнётся у входа и всё опасливо вглядывается в темноту - за дальнейшими ответами предстояло спуститься вниз самому. Он не знал, чего ожидать и с кем именно он мог там столкнуться, но одно понимал довольно хорошо - содержимое комнаты, каким бы оно ни было, привнесёт ясность, а это как раз было тем, чего он так жаждал всё это время. Здесь, совсем рядом, буквально подать рукой, однако после ознакомительной прогулки по поместью его терзали некоторые сомнения. Там Орфей не мог гарантировать себе безопасность, но какое-то знакомое, эфемерное чувство требовало и звало его спуститься вниз. Писатель помнил о любопытстве, которое по всем канонам губило кошек многих и многих произведений, но он привык доверять себе, а поэтому сделает это и сейчас. Недолго прислушиваясь, мужчина всё же решает спуститься вниз. И очень скоро об этом жалеет. Лишь только сойдя с лестницы и ступив несколько шагов вглубь потаённого места, Орфей почувствовал сильный и довольно контрастирующий с температурой в других комнатах холод. Это не было чем-то удивительным для помещения подвального типа, наоборот, покоя не давало кое-что другое - в воздухе стоял концентрированный запах спирта с изрядной примесью чего-то медикаментозного, и сочетание это, взывая к ранним детским воспоминаниям писателя, пробуждало тревогу. Когда речь заходила о лекарствах, докторах, аптеках и терапии, эти запахи и холод всегда были неподалёку. Тем не менее, несмотря на не самые приятные ощущения и ассоциации, что они вызывали, он всегда питал глубокое уважение к фармакологии, даже как-то собирался расширить и углубить собственные познания в этой любопытной науке, вот только всё не было времени. Но ничего. Орфей полагал, что когда-нибудь его всё-таки будет достаточно. - Боже мой… Раздумья писателя были прерваны наконец представшим перед ним зрелищем, которое повергло его в шок. Дрожащий огонёк фонаря, нагнетавший ситуацию своим беспорядочно мигающим светом, обнажил перед ним ту самую некогда желаемую "ясность". Эта ясность была многогранна и состояла из множества вещей, которые буквально заполонили комнату. Прежде всего, это были стеллажи с ужасным изобилием ёмкостей разных размеров и форм, временами с весьма цветастым содержимым внутри. Неподалёку были всевозможные лабораторные и перегонные установки, с помощью которых, по всей видимости, и происходило таинство создания неизвестных препаратов. Но главная деталь, заставившая Орфея ужаснуться, разместилась ровно в центре злополучного помещения и представляла собой жуткую композицию из капельницы, операционного стола и расположенного неподалеку стула с крепкими кожаными ремнями. Подойдя чуть ближе на ватных ногах, Орфей смог приметить ещё один не менее тревожащий элемент - на поверхности стола красовалась пара выцветших кровавых разводов. От увиденного ему стало дурно и в этот самый миг его сознание будто бы пронзило ужасными обрывочными эпизодами, быстро сменяющими друг друга. Казалось, всего за несколько мгновений он смог увидеть страх, смирение и борьбу, услышать множество отчаянных молитв, шёпот и крики. Во всех этих чудовищных видениях зверства происходили здесь, в этой самой комнате, и несметное количество раз эти кожаные ремни были туго затянуты на чужих запястьях. Когда наваждение сгинуло, писатель почувствовал, как сильно его замутило и он едва ли подавил в себе рвотный позыв. Чувство страха и отвращения к тому, что здесь когда-то происходило, разъедало прежде устойчивые самообладание и способность мыслить здраво, но когда собственная безопасность снова находилась под угрозой, выход напрашивался вполне однозначный: поместье надлежало покинуть, и сделать это требовалось немедленно. Он не помнил, как преодолел расстояние до лестницы, не помнил, как поднялся наверх, но, казалось, что наконец покинув обитель отчаяния, ему удалось вздохнуть свободнее. Первое, что сделал писатель - кинулся к телефону, но лишь только он погрузил палец в диск номеронабирателя и прильнул к трубке, подтвердились его худшие опасения: аппарат не работал. Когда Орфей убедился, что второе устройство повторит судьбу предыдущего, он решил, что будет искать правосудия позже, а сейчас - покинет это поместье без чьей-либо помощи. Здесь он больше ни за что не задержится. С этими мыслями мужчина направился к выходу из комнаты, стремительно переходя на быстрый шаг, как вдруг с кем-то столкнулся в дверях. Казалось, на этом моменте сердце писателя пропустило удар или два, но когда Орфей поднял взгляд на преградившего ему путь, внутри него что-то сломалось. Это был он. - Нет… - Орфей неверяще покачал головой, пятясь назад. - Я видел, как огонь убил тебя. Над ним возвышалась ужасная, до боли знакомая скрюченная фигура: чудовищные, преувеличенные размеры тела, жуткая маска со стеклянными фиолетовыми вставками на месте глаз, что явно пародировала птичью голову, и широкие ладони с длинными узловатыми пальцами, кончики которых завершали острые когти. Совсем как тогда, в ту озарённую полнолунием ночь. И совсем как тогда, Орфей не намерен сдаваться живым.