Воспоминания слишком коварны.

Воспоминания странная штука. Некоторые легко поддаются эрозии, некоторые проходят сквозь века и так же яркие, как в момент получения. Какие-то ты пытаешься всеми силами забыть и закопать на самое дно сознания, но они возраждаются и снова мучают тебя. После встречи с Хальфданом активизировались как раз такие воспоминания. Отношения между подчиненным и командующим изначально не были тем, чем стоило бы гордиться, но как говорится сердцу не прикажешь. И как раз сердцу Дайна во времена, когда Хальфдан был жив и здоров, было совершенно все равно. Не должно было быть хорошего конца, этого конца и не было. Селестия напала на Каэнри'ах совсем не вовремя. Буквально через три дня, как Дайн нашел в себе смелость признаться Хальфдану и даже получил взаимность. Он до сих пор считал те три дня самыми счастливыми за все 500 лет своей жизни и до сих пор помнил немного грубые от меча руки Хальфдана, что так трепетно и нежно гладили тело Дайнслейфа. А ведь у него даже не получилось обнять его. Не мог же он сделать это перед путешественником, да и вряд ли у него бы получилось, ведь духи бестелесны. Воспоминания коварны. Дайнслейф не помнил, когда последний раз плакал, это было и не важно. Сейчас, сидя в одной из глубоких пещер разлома он позволил себе эту вольность, он плакал не громко и надеялся на то, что его тут никто не найдет. Сейчас так некстати вспомнился образ Хальфдана, который так мягко и податливо выгибался, подставляясь под ласки Дайнслейфа. На его коже так прекрасно смотрелись засосы, которые он потом даже не прятал, хвастаясь перед друзьями и глупо болтая о каких-то девушках, краем глаза смотря на Дайнслейфа с такой невероятной нежностью, что хотелось сгрести его в объятия и больше никогда не отпускать. После падения Каэнри'ах, Дайнслейфу больше было некогда думать об отношениях, любви и подобном, он постарался забыть Хальфдана, чтобы не плакать по ночам, чтобы не чувствовать физическую боль от нехватки его объятий, чтобы не сидеть, обнимая себя за шею, вспоминая, как этой самой шеи касались губы и руки Хальфдана. Дайн думал, что давно забыл Хальфа, но эрозия, которая сжигала совершенно все, сейчас просто посмеялась над ним, позволяя вспоминать все так ярко, что сердце вновь сжималось от фантомной боли, а тело болело не от ран, а от холода, которого вдруг резко стало невероятно много. Хотелось зарыться в объятия Хальфдана и просидеть так несколько столетий.