— Я не видел Амона Приста с тех пор, как нам исполнилось двенадцать, — сказал молодой человек.
Десять минут назад, когда доктор Одри Холл привела офицера Клейна Моретти в комнату для допросов, она сказала ему:
— Результаты нашего разговора крайне важны для вашей карьеры, мистер Моретти. Поверьте, я ваш самый верный друг и всегда готова протянуть вам руку помощи, но знайте, что вы должны –
должны – отвечать на все мои вопросы предельно честно, ничего не скрывая.
Он кивнул.
Старая металлическая люстра покачивалась над их головами. Её маслянистый свет погружал комнату в искусственный сумрак, растягивая маячащие тени далеко назад на гладкие белые стены и идеальные углы. Клейн уставился на диктофон на столе, наблюдая, как в нём вращаются две магнитные ленты, непрерывно поскрипывая; как часы на стене таят в бездонной луже, из которой медленно сочится густой мрак, отчаянно тянущийся к нему. Тик-так, тик-так. Послышался всполох прилетевшей птицы. Она вцепилась ему в плечо и лениво попыталась клюнуть в глазницу твёрдым клювом. Клейн взглянул в оконце стальной двери. Оно было плотно закрыто.
Одри Холл проследила за тем, куда был направлен его взгляд, встала и задернула шторы, встревожив порхающих рядом мотыльков и перекрыв резкий белый свет из коридора.
— Теперь никто не смотрит на нас, — сказала она успокаивающе.
Она рассчитывала, что это принесёт чувство безопасности Клейну, но когда она снова села за стол, Амон уже был здесь. Его спина прислонилась к голеням Клейна. Он разместился у его ног, улыбаясь и с любопытством разглядывая психиатра. Кусок жевательной резинки балансировал между его зубов.
Он выдул ярко-розовый пузырь. Голубоглазая птица качнула крыльями и приземлилась в его ладони, широко раскрытые, как ловушка.
До Клейна донесся запах крови и формалина.
— Мистер Моретти.
Клейн вернул свое внимание к разговору.
— Я понимаю, я буду сотрудничать. Что вы хотите знать?
Доктор рассматривала его изумрудными глазами, при виде которых вспоминались
его голубые. Она сняла колпачок с ручки и пронзила её кончиком бумагу, позволяя тёмно-красным чернилам медленно растекаться по чистому белому листу. Капля крови в холодном прозрачном потоке.
— Почему бы нам не начать с того, как вы и мистер Прист познакомились?
Клейн заговорил:
— Моя семья переехала в новый район, отец Амона был священником в местной церкви. Я встретил его в выходные, после мессы, и подружился с ним. Тогда нам было десять. Сейчас мне двадцать семь, и с двенадцати лет я больше никогда не видел Амона Приста.
— Есть что-нибудь ещё, что вы хотите мне сказать?
— Больше ничего.
Амон лопнул свой пузырь и хихикнул. Его голова удобно покоилась на коленях Клейна. На кончиках пальцев раскрытой ладони ловко балансировала Библия, пока сам убийца напевно зачитывал Клейну фрагмент из неё:
«Как роса Ермонская, сошедшая на гору Сионскую... (Псалом 133:3)». Мотылёк над головой слабо боролся со стеклом люстры. Его крылья вяло бились, когда он умирал под мягким жёлтым светом. Краем глаза Клейн увидел, как из тени медленно вытекает красная лужа, но когда он повернул голову, чтобы внимательнее посмотреть на неё, там ничего не было.
Доктор Холл неудовлетворённо наблюдала за ним.
— Во время вашей детской дружбы, — сказала она, осторожно подбирая слова, — вы когда-нибудь подозревали его в каких-нибудь насильственных... или асоциальных действиях?
— В первый раз, когда мы встретились с ним, он жарил живое насекомое над огнём зажигалки, наблюдая, как его ножки подворачиваются от боли. Во второй, осенью, в сосновом лесу за жилым районом, он препарировал пойманную птицу, чтобы узнать, как работают её сердце и кишечник. Я не смог остановить его. Позднее он сунул мне в руки кусочек голубой конфеты, широко улыбаясь.
Птица взлетела на плечо Клейна, её глаза выкатились из орбит. Амон тихо напевал колыбельную, пока тянул руку, чтобы вернуть их на место.
Ручка доктора быстро двигалась по поверхности блокнота. Красные чернила плавно растекались по молочно-белой бумаге, словно просачивались сквозь детские пальцы в кристально чистую воду. Капля за каплей.
Как тогда, он почувствовал свежий, тяжёлый запах сосновых игл, высушенных осенним солнцем. Время повернулось вспять и вернуло его в тот лес, наполняя его десятилетние ноздри запахом крови и формалина, а глаза – покалывающими волнами тепла. Маленькая птичка тихо умирала в ручье посреди тусклого оранжевого цвета опавших листьев. Пока руки ловко разрезали брюшко птицы, как мягкое масло, Амон говорил, игнорируя слезные мольбы своего друга: «Ты такой гордый, Клейн. Как ты можешь считать, что эта птица отличается от муравьев у наших ног? Ты правда думаешь, что люди тоже отличаются от них?»
Капала кровь, кровь птицы. Кап-кап, тик-так. Безразлично дёрнулась стрелка часов, в магнитофоне бесстрастно оборачивались ленты. Лицо Амона было наполовину скрыто в тени. Между большим и указательным пальцами было зажато глазное яблоко птицы, его кудрявые волосы и кожа головы пропитались запахом формалина, красная жидкость стекала по лицу из зияющей дыры в виске. Глаза миллионов червей наблюдали за комнатой. Их раздутые белые тела прятались за идеальными белыми стенами. Бледнокожие руки тянулись к нему и выползали, опираясь на пальцы, из тёмной, бесконечной пустоты... Клейн отвел взгляд, никак не выражая свою реакцию.
— Правильно ли я понимаю, мистер Моретти, — сказала доктор, — что, как только вы встретили его, он показал себя жестоким и социопатичным человеком, и что вы всё равно решили подружиться с ним несмотря на эти качества?
— Это не так, он не… У Амона Приста никогда не было склонности к насилию. Он никогда не был подвержен безумию. Всё, что он делает, каким бы ужасным это ни было, он делает по собственной воле. Если мы хотим понять Амона Приста, мы должны знать, что он никогда не задает вопрос «почему?». То, что он спрашивает у себя, это: «А почему нет?» Если он чувствует интерес или любопытство, если он хочет сжечь насекомое заживо, разрезать мертвую птицу или сжевать плоть с груди молодой девушки, и он может это сделать тогда... «почему бы и нет?»
«
Точно так же, как прямо сейчас, мисс Холл, когда он приклеивает жвачку к вашему лбу без видимой на то причины», — не добавляет вслух Клейн.
Стоя на ногах и скучая, Амон зевнул и разорвал Библию на мелкие кусочки над одеждой офицера. Он протянул руку, обвив горло Клейна, подтянулся к нему на колени и уткнулся носом в шею… Доктор нахмурилась.
— Мистер Моретти, вы разделяете его мнение?
— Нет, — сказал Клейн, шлёпнув рукой по шее, — конечно, нет. Амон не просто безнравственный человек, он порочен . Он отказывается от самого корня убеждений видеть в людях ценность, в их убеждениях и совершаемых ими поступках… Однажды я попытался изменить его, заставить послушать проповеди своего отца. Мы спорили по этому поводу множество раз, пока он не оставил меня два года спустя.
Осознав, Клейн поправился:
— Я имею в виду, пока он не оставил нас. Он ни с кем не общался. Я не видел Амона Приста с тех пор, как нам исполнилось двенадцать.
Губы Амона мягко касались чувствительной кожи за ухом. Его голос был глубоким и насыщенным, пока он нашептывал отрывки из Священного писания. Богохульство в худшем из его возможных проявлений. Его голос медленно проникал в мозг Клейна, прокрадывался в его воспоминания, пока не слился воедино со словами, сказанными когда-то давно:
«... роса Ермонская ... гору Сионскую», — друг игриво потянул его под стол и накормил кусочком сладкой мягкой конфеты.
«Так заповедовал Господь ... жизнь во веки веков—»
Лжец.
Ты оставил меня,
ты оставил меня.
— Следом за тем, как он ушёл, — сказал Клейн, словно пребывая в трансе, — я получил... Амон сохранил птицу в формалине, она была похожа на научный образец. Он написал, чтобы её передали мне. Это была та самая голубоглазая птица... птица, умершая в ручье. Мне было десять лет. После этого он дал мне кусочек мягкой голубой конфеты.
Доктор спросила:
— Что случилось потом, после того, как он передал её вам? Что вы видели?
— Записка.
— Что было в записке? — она нажала, — Что он сообщил вам?
В яркое, весёлое воскресенье, когда Клейну было двенадцать, министр подошёл к нему и сказал, что он потерял своего лучшего друга, навсегда, что единственное, что осталось для него – это пропитанный формалином подарок в банке. Клейн плакал, когда протыкал живот птицы кончиком карандаша, рассекая его, чтобы найти двенадцать кровоточащих букв, тщательно вырезанных на крошечном маленьком сердечке:
В,
В, Ы,
— Что было в записке? Что он написал тебе?
— Я...
Клейн слегка дрожал.
— ...Я не помню.
Одри Холл резко подняла голову. Кровь, разбавленная формалином, вытекла из её глаз и побежала по щекам.
Она поправила монокль на правом глазу. Её пальцы были такими бледными, такими тонкими.
—
Это правда , Клейн? — спросила она, игриво улыбаясь, —
Ты действительно не помнишь? Два слова, двенадцать букв.
Амон тихо выдохнул рядом с его ухом. Призрачные слова мурашками пробежались по оголённой коже и просочились под ткань рубашки.
В, Ы, Х—
— Что-то не так? Кажется, вы сильно потеете и дрожите, мистер Моретти.
Клейн вскинул голову и встретился взглядом с тёплыми зелёными глазами мисс Холл. Её нескрываемое беспокойство мягко поблёскивало в тусклом жёлтом свете. Она протянула руку и прижала её к его лбу.
— У вас жар. Судя по всему, вы больны. Мы можем продолжить в другой день, если хотите, — сказала она.
— Нет, — ответил Клейн, — Нет.
Доктор вздохнула. Старый кондиционер выдувал потоки, наполненные спёртым воздухом и запахом плесени. Девушка сбросила белый лабораторный халат и обернула его вокруг плеч Клейна… Всколыхнувшийся сладкий аромат женских духов прогнал запах формалина, казалось, уже запекшийся в его ноздрях. Клейн ощутил спиной прикосновение ткани, и это словно бы заземлило его, вернуло в упорядоченный, доброжелательный, нормальный мир, где не было ни Амона, ни безумия, которое он приводил за собой...
...Или было?
Глазницы птицы оставались пусты, пока она продолжала поклевывать Клейна.
Доктор ускорила свои расспросы:
— Вы считаете, что Амон – преступник, который не может быть ни реабилитирован, ни спасен?
— Да.
— Вы хотите, чтобы он был пойман, и это желание проистекает из вашего собственного восприятия справедливости?
— Да.
— Вы осведомлены, что он будет приговорен к смерти, если его поймают.
— Я знаю.
— Вы когда-нибудь передавали ему какую-либо секретную информацию, используя свою должность в качестве полицейского?
— Нет, я никогда не делал этого.
— Хорошо. Последний вопрос, мистер Моретти. Являетесь ли вы любовником мистера Амона Приста или испытываете ли вы к нему романтические чувства? Пожалуйста, ответьте честно.
— Я...
Он остановился.
Любовь, любовь, любовь. Это слово на вкус напоминало комнату, заставленную образцами, и морг, отчего на кончике языка стало горько. Клейн погрузился в эти ощущения, черви подползли к его ушам и похоронили под своими телами…
«Они здесь, они снова пришли», — каждый раз, когда он слышит эти слова, его утягивает обратно под эту шевелящуюся массу, под внимание тысяч и миллионов Амонов, выходящих из темноты с порезанными и кровоточащими ногами. Казалось, каждая часть их тела пропитана формалином. Установленные образцы в стеллажах, трупы, жертвы, – у каждого из них было лицо Амона, его улыбка. Они улыбались ему сквозь катящуюся массу червей, они придавливали его руки и обвивали его шею, как водоросли…
«Ты любишь меня?» — спросил один из них, прижавшись в поцелуе ко внутренней стороне его лодыжки, пока другой проводил влажным языком по его ключице. Ещё один смотрел ему в глаза. «Вы его любовник, мистер Моретти».
«Вы любите Амона Приста?»
— Я-я не...
«Вы любите его,
любите меня.
Ты станешь моим возлюбленным?»
— Я никогда!... Никогда не был влюблён!
Крики Клейна приглушились, когда он попытался задушить их бледно-белыми руками, руками, которые закрыли рот так крепко, что дыхание больше не казалось возможным, руками, которые напряглись, чтобы утянуть его вниз, прямиком в бездну и утопить в мёртвой чёрной воде:
«Так заповедовал Господь. Жизнь во веки веков. Мы всегда будем вместе». Голоса шептали, он задыхался.
— Нет, нет, — Клейн яростно задрожал, пытаясь вырваться из пучины и судорожно глотнуть воздуха.
— Я никогда не любил Амона Приста!
Кислород хлынул в грудь, но колющая боль не уменьшилась. Десятилетний Амон улыбнулся и сдавил голубой глаз птицы в ладони. Недалеко от него два двенадцатилетних мальчика свернулись калачиком под столом, внутри церкви, и роса Ермонская упала на их обнаженные, цветущие губы.
Бледные, похожие на виноградные лозы руки отпустили его. Все сразу. Сотни и тысячи Амонов, тянущиеся из тени, засохли и умерли.
— Я никогда не видел Амона Приста с тех пор, как нам исполнилось двенадцать, — сказал Клейн, беспомощно ухватившись за этот факт, лишь бы удержаться на плаву.
Сеанс наконец завершился.
Доктор вздохнула и попрощалась с ним. Её изумрудные глаза были грустными и понимающими.
— Вы должны знать, Клейн. Я предлагала капитану Смиту вывести вас из команды, пока идет расследование по делу Амона, — сказала она. — Я была склонна считать вас непригодным для участия в каких-либо операциях, касающихся Амона Приста: вы вложили бы в них слишком много личных эмоций. Но офицер Смит отказался, сказав, что ваше присутствие может спровоцировать Амона до такой степени, что он совершит больше ошибок, чем обычно. Теперь мы знаем, что мы оба были правы.
Доктор Холл продолжила:
— Мистер Моретти, вы действительно хороший, честный человек. Вы заметили, что неудержимо дрожите каждый раз, когда произносите ложь?
Тихим вечером три дня спустя к нему пришёл капитан Данн Смит и сообщил, что он временно отстранен от службы.
— Ты вернёшься через выходные, обещаю, — сказал мужчина с беспокойством в глубине глаз, — Отдохни немного, ты... слишком устал в последнее время. Леонард, старый Нил, Дейли и я, мы все будем ждать тебя в отделении, хорошо?
Клейн искренне улыбнулся и кивнул.
Он кинул документ об отстранении в мусорное ведро, когда дверной звонок зазвонил снова. Клейн задумался над тем, что Капитан забыл сказать ему на этот раз, но когда дверь открылась, там никого не было, только букет свежих красных роз молча лежал на пороге, влажно мерцая, как будто роса и сумерки встретились на лепестках его цветов. Клейн уколол пальцы о колючку, пока поднимал букет. Между бутонами что-то виднелось. Клейн уставился на пятно крови на маленькой шкатулке для драгоценностей, скрытой в багряных цветах. Пятнадцать лет времени обернулись вспять и захватили его память, перед глазами ярко проявилась голубоглазая птица, он вскрывал её брюшко, держа—
Клейн почувствовал запах крови и формалина.
Бледный фрагмент человеческого указательного пальца скромно лежал в коробочке, кольцо с голубым бриллиантом, надетое на него, блестело, как глаза птицы. Записка мягко опустилась со своего первоначального места внутри букета и открыла взгляду два простых слова, двенадцать букв, тщательно выведенных ярко-красной жидкостью:
ВЫХОДИ ЗА МЕНЯ
