***
Погода на улице была ужасной: темно и сыро. Фонари освещали лишь малую часть. Но несмотря на это улицы кипели жизнью. Будто все жители этого города вышли погулять и развеяться. Даже самые рутинные выбрались из паутины ежедневных обязанностей, дабы подышать свежим воздухом, от которого сейчас пахло сыростью и свежестью. Тусклый свет луны пронизывал до костей, и было не так страшно ходить одному по тёмным переулкам. Плохо освещенные улицы пугали своим одиночным фонарным светом, что разбивался о местами потрескавшийся асфальт. Прохожие, снующие туда-сюда, улыбались как никогда в жизни, радуясь предоставленной возможности. Ни у кого не было желания вспоминать инцидент пятилетней давности. Особенно когда трупы безжизненных зомби давно сгнили, оставив после себя лишь вонь в трущобах. После всех войн и жертв мир превратился в нечто цветущее. Стало даже не хватать шума бомб, мертвецов и взрывов. Дальше шёл густой зеленый лес, и во время заката кроны деревьев обволакивал нежный солнечный свет, создавая градиент зелёного и оранжевого. Настоящее искусство. При входе туда, вероятность заблудиться велика, но только не бля местных: они уже выучили его вдоль и поперёк. Здесь даже летом прохладно из-за густоты, ведь даже повторные лучики солнца не могли пойти через кроны деревьев. Сами деревья тёмно-зелёного цвета. Лишь верхушки, освещаемые луной или солнцем, были других оттенков. И если до этого казалось, что весь город вышел из своих убежище, то сейчас можно увидеть свет в окнах, откуда виднеются очертания жильцов. Некоторые даже вышли на балкон, опираясь руками на перила. В доме Ватсона везде горел свет, прикрываемый зелёными шторами. Как-никак — никто не знал о том, что Пяница до сих пор у него. — Пятница, подойди. Как и ожидалось — Пятница пришёл. Без колкостей, без флирта, что плотно вписались в его жизнь, — без ничего, — просто пришёл. Его лазурные глаза смотрели прямо в карие глаза Джона. Тусклые, наполненные густой серой пеленой. Пятница безмолвно слушал и медленно записывал всё то, что ему говорил Джон. Хотелось вернуть Пятницу, очень. И так же сильно хочется послать к чертям собачьим всю эту долбанную затею, упасть без сил и исчезнуть в бездонном омуте. Тряхнув головой, он продолжил.* * *
Тупо просить любви у того, кто не умеет и не может даже говорить. Единственное, что мертвец может делать — безропотно выполнять приказы. — Пятница, или сюда, — Джон позвал его, даже не повернув голову в сторону. Он ощупывал плотную ткань зелёных штор, которые давно надо было поменять. Пятница пришёл через несколько секунд, но Джону это казалось бесконечностью. Он больше не мог справляться со своими чувствами — не тогда, когда видишь его каждый день. Джон всегда знал, что его болезненная любовь не приведет ни к чему хорошему, но продолжал травить душу мыслями о своей взаимной любви. Этого уже никогда не случится. Это не тот человек, который влюбил в себя одной лишь ухмылкой. Он всего лишь оболочка. Бесчувственное. Тело. Надо было признаться ещё тогда, в их «последнюю» встречу. Его тяготила собственная любовь, когда казалось бы, что та должна окрылять. Она наоборот отравляла, разбивала сердце в щепки, и никто не сумеет собрать все воедино, покуда он дышит. Пятница под его руками слишком податливый, за все время он не поронил ни слова — даже вздоха. Скоро все закончится, уверяет сам себя Ватсон. Да, эта болезнь не должна углубляться, иначе его потом не остановить. Губы пятницы потрескавшиеся и холодные, сам он — словно тряпичная кукла. Тёплые губы молодого врача не греют, и он это ясно понимает. Он целует нежно, мазнув языком по губам. Пятница не шевелится, губы плотно сомкнуты. — Пятница, разомкни губы. Лишь после просьбы Джону удаётся протолкнуть язык внутрь. Подсознание трубит о неправильности происходящего, но Ватсон продолжает свои отчаянные попытки почувствовать хоть что-то. Он добивается ответа как может. Нет. Джон отдаст все, чтобы почувствовать, как ему отвечают на поцелуй. Казалось, будто прошла вечность Он так и не отлип от холодных губ — просто закрыл глаза и представлял, как Пятница отвечает ему на поцелуй. И, кажется, ответ последовал. Медленно и мучительно, Пятница прошёлся по его языку, а потом вздохнул. Или у него галлюцинации и он чувствует кончик чужого языка? Одна такая мысль сносила разум. Молодой доктор прижал возлюбленного к себе ещё больше, кажется, пытаясь слиться с ним воедино. Он осторожно провел кончиком языка по зубам, как бы пробуя на вкус. Прикусил пухлую нижнюю губу, и тут же слизал начавшую течь кровь. Он предвкушал: «Что же произойдёт дальше?» Эта игра затянулась слишком долго, её нельзя остановить, только не сейчас, когда он наконец-то добрался до своей тайной мечты. Низ живота будто сковал узел, который все сужался, делая больнее. — Подними голову вверх. Джон прикусил бледную, тонкую кожу на шее. Конечно. Чего он ожидал? Пятница застонает или промычит? Ха-ха, не смешите. Пятница всё так же смотрел своими безжизненными глазами, правда приподняв голову — по просьбе Джона. Его губы были приоткрыты, впрочем, как и всегда в эти моменты. Он провел языком от шеи до ключиц, Пятница всё так же стоял неподвижно. Все попытки Джона вытрясти из голубоглазого хоть какие-то чувства были тщетны. Придерживая одной рукой Пятницу за талию, он начал расстёгивать пуговицы белой рубашки, прикусывая губу и предвкушая, что его ждёт. На тёмных брюках в паховой области был отчётливо виден бугорок с пятном. Сняв рубашку и положив её на рядом находящуюся тумбочку, он повалил «любовника» на кровать, поставив правую ногу меж его ног. Рёбра немного выпирали, его тонкая талия, грудь, которая поднималась и спускалась, — это всё соблазняло, и плевать он хотел на то что если об этом узнают, то его посадят. А вообще, всё его тело соблазняло Джона. Поднявшись вверх и пытаясь найти хоть что-то в мёртвых глазах, он увидел лишь всю ту же пелену — все. Он лизнул впадину между ключицами и про себя заметил, что кожа Пятницы, мертвенно бледная, холодная. Джон несильно укусил нежную плоть, которая вдруг оказалась тонкой. В помещении становилось всё жарче, и капельки пота спадали с его виска. Внизу живота болело из-за возбуждения. Он спустился к соскам. Взяв один в рот, он начал то лизать, то кусать, а иногда тянуть его. Левой рукой начал теребить второй сосок. Как говорится, «надежда умирает последней». Итога не было, Пятница не почувствовал ничего, следовательно, реакции также не будет. Джон снял с любовника штаны вместе с боксёрами в надежде, что у того тоже каменный стояк, как у него. Провал. У Пятницы ничего не было. Он ничего не ощущал, и это только доказывает его «смерть». Прикосновения между бёдер, игра с яичками — Пятница существовал здесь лишь телом, и неудивительно, что ничего из вышеперечисленного он не ощущал. Дальше шатен облизал ствол по всей длине, взял наполовину и начал водить туда — сюда. Никакой реакции, Пятница лишь иногда вздрагивал. Боль внизу живота усилилась, а одежда сковывала и так скупые движения. Долго затягивать нельзя. Он расстегнул пуговицы рубашки, снял и небрежно кинул на тумбочку. Однако телосложение у него что надо. Конечно, оно будет чем надо. Сняв штаны, боксёры и кинув их на пол, Джон раздвинул ноги Пятницы, поставил себе на плечи. Взяв смазку из тумбочки, надавил немного на палец. Ватсон входит в «любовника» одним пальцем, внутри жарко, туго, мягко. Стенки сжимали палец, он входил всё глубже и глубже. Прибавился второй, стало гораздо уже, но вскоре, выполняя упражнение «ножницы», стало свободнее. Внутри было жарко. Передвигаясь пальцами внутрь, он дошёл до пустоты. Притронулся к комочку нервов. Ответа не последовало. — Однако же, Пятница, как же ты скуп по отношению ко мне.— Он, улыбнувшись, посмотрел на нижнего, а тот в свою очередь поднял голову вверх, смотря своими серыми глазами в глаза Джона. Поняв, что он достаточно растянул Пятницу, Джон вышел и поцеловал Пятницу в губы. Холодные. Простое соприкосновения двух губ — тёплых и холодных, живых — и нет. Как только член вошёл в сфинктер, его крышу снесло от ощущений и спектра эмоций. Конечно, Ватсон занимался сексом много раз, но ни одна девица не могла сделать приятно так, как Пятница: ни минетом, ни анальным сексом. Рядом с ними всегда всегда возрастало чувство тревоги, стыда и мысли об измене любимому. А любимым являлся, мать его, мертвец. А Пятница лежал, не смея шевелиться. Этот совершенно незнакомый и в то же время тот человек, которого Джон изучил от а до я, и мог не открывая глаза сказать, где находятся родинки Пятницы, заставлял все чаще думать о смерти и не спать ночами. Он выучил все их места наизусть. И при взгляде на этот ходячий труп его сердце разрывалось на тысячу мелких кусочков, а под ребрами разливался холод, и тугой узел сжимался, не давая дышать. Радостный человек, в чьих глазах мерцало солнце и тёплая улыбка — это то, чего не хватало Джону. Он вошёл до конца, начал долбить Пятницу в кровать, пытаясь вытрясти из него хоть какие-то чувства. При виде даже такого Пятницы — безжизненного и не шевелящегося — сразу кончаешь, не насладившись тонким процессом вдалбивания нижнего в кровать. Тщетно. Сейчас для него мира не существовало. Белое пространство, где были лишь он да Пятница, которого он очень любил и который умер. С каждой божьей секундой становилось жарче, а сдерживаться сложнее. Он ещё раз посмотрел на «друга», лежащего на скомканных покрывалась, сглотнул вязкую слюну и с громким рыком кончил, упав рядом с кровать. А Пятница просто лежал, смотря в потолок. Разум медленно приходил в порядок. Затуманенные мысли появлялись в голове. И лишь заметив запах металла, его взор спустился на свой член, на котором была чёрная кровь, и…ч-черт… — Пятница…- Джон сглотнул. — Блять, П-пятница. Пятница гниёт, будучи все ещё «живым». Глаза слезились, в районе солнечного сплетения растянулось чувство боли, которая не давала дышать. Джон всхлипнул. Спустя очень долгих минут самобичевания, истерики и мыслей, которые усилили боль, Джон спросил, зная ответ на этот глупый вопрос: — Я же не некрофил? В последний раз всхлипнул, посмотрел на свой член, и лишь сильнее обнял Пятницу. Завтра надо будет его похоронить.