I know who you pretend i am.

Бледные стопы вяло следуют по холодным доскам пола, каждое соприкосновение кожи с поверхностю незаметной дрожью пробегается по телу, созвучно с звуком скрипа некоторых, особенно старых, половиц. Снаружи дома была непробиваемая, из-за туманов, темень что мерзкими ночными тенями заползла внутрь дома, разбавленная лишь тусклым лунным лучом и бледно-жёлтым светом лампочки контрастно падающим в коридор кривым квадратом с дверного проёма. Шаг за шагом, поворот и на вид открывается кухня - обычно пустая в такое время, кремовых и тёмных цветов с большим столом посередине, за которым сидел третий клон, философская личность Данте, отображающий прокрастинацию на стыке с рефлексией. Его взгляд случайно парирует с пустынными и тяжелыми глазами серого кардинала под которыми красовались тёмные следы недосыпа и частых истерик. Из-за худшего периода своей жизни тот порядком исхудал, сбледнел и явно устал. Доходило его состояние до того что весь порядок в комнате заменялся на развалины. Серый, в истериках, бросал вещи, скидал всё со столов и потрошил внутренности шкафов до тех пор пока кто-то не придёт заставляя его закинуться успокоительным. Обычно, когда клоны убеждались в том что Куромаку успокоился и больше не буянит его вновь оставляли совершенно одного. Сидящем на холодном полу, сжимающим свою кожу усыпанную синяками, топящим себя в ненависти ко всему окружающему до тех пор пока он не вырубится. Куромаку отводит взгляд к плите где стоит чайник, рядом с ним находилась пачка какого-то дешёвого чая в пакетиках, судя по упаковке с клубничным ароматизатором или вкусом. Длинные пальцы цепляются небрежными ногтями в волосы, сводят чёлку к глазам неумело скрывая их. – Как ты себя чувствуешь? – Прерывает тишину бархатный, тихий тон третьего клона достаточно ему заметить как кардинал дрожащими руками пытается набрать воды для кофе. Куромаку замирает, губы непроизвольно вздрагивают в попытке выдать что-то, но лишь испускают тяжёлый воздух перед тем как сомкнуться в молчании. Алые душечки пальцев касаются краёв стеклянных вставок на очках, медленно их стягивают сопровождаясь опасной дрожью, кажется что кардинал в любое время может выронить их, если не будет достаточно осторожен. – Я понимаю твоё горе, но я верю в то, что ты сильный человек и справишься со всем сам. – Как будто отмахиваясь от чужого состояния выдаёт Данте, и не смотря на то что в его тоне было переживание, в голове второго он вызвал ни что иное как злобу. – Нет, ты не понимаешь! – Тот поворачивается к столу, со всех сил упирается в него ладонями, наваливаясь на плоскую поверхность руками, тем самым с грохотом сдвигая стол с привычного места на жалкий сантиметр. – Ты ничего не понимаешь! – По крайней мере ты всегда справлялся. – Резким ответом выдаёт третий. Его взгляд не направлен в сторону серого, лишь на стол где, из-за раних чужих действий, был пролит чай. Чашка лежит на столе, жидкость же распространяется по материалу, речкой подходя к краю бледной поверхности, где, уже в резкости, скатывается вниз и ручейком стекает на пол изредка срываясь на одинокие, блестящие тем же мутным оттенком лампы, капли. – Справлялся? Это было до того как Зонтик покинул нас. – Куромаку вновь сходит на истерику, всё вокруг давит неважно где бы кардинал находился: будь то комната или её приделы, везде всё будет кричать и напоминать о трефовом вальте. Чайник свистит давя на голову, сочитаясь с брызгами воды и молчанием Данте - самой страшной вещью в этой ситуации. Третий клон медленно поднимается с места после чего идёт к зажатому второму. Кардинал упирается локтями и лбом в стол готовясь в любой момент заново впечататься в поверхность стола до хруста собственного черепа. Тот припадочно сжимает волосы, дрожит и всхлипывает задыхаясь ровно до тех пор, пока тяжёлая рука Данте не оказывается на чужом плече заставляя тело дрогнуть. Туманные глаза поднимаются пока бледное лицо медленно сворачивает в сторону красного клона, волосы неряшливыми прядями спадают на лицо Куромаку, а очки, съехавшие с переносицы, еле как помагают разглядеть черты лица Данте сквозь дымку блюра. Философ не томит, аккуратно помогает другу выровняться после чего слабо обнимает его в малой резкости. Тёплые руки бережно обвивают холодное и слабое тело скользя от рёбер к спине где те останавливаются, заставляя два тела прижаться к друг-другу. Это была первая поддержка которую получил Куромаку за последний месяц. – Я знаю, ты всё ещё не можешь поверить в происходящее. Скорее всего это будет ошибкой, но я постараюсь тебе помочь. – И эти слова спокойно слетают с чужих тёплых губ того самого клона что всегда сохранял нейтралитет и не вникался в проблемы людей что окружали его? На бледных щеках выступил слабый, алого оттенка, румянец а веки всё никак не закрывались широко распахнувшись. Второй клон снова всхлипывает, морщится сдвигая брови в попытке быть хмурым, пока на его глазах наворачиваются слезы, что вогкими следами по щекам подбегают к подбородку. Его никто так прежде не обнимал. Никто, кроме Зонтика, что показал ему иной мир и иные эмоции. Того самого Зонтика что неожиданно ворвался в серую жизнь прерывая её бесцветность, и так же резко оставил Куромаку заставляя вновь давится монотонными цветами схожих дней. – Ты? – Уста дрожат срываясь на тихий смешок истерии, – Поможешь мне? – Уже скорее звучит как острая издёвка. – Разумеется, друг мой. Возможно я кажусь тебе глупцом, но есть вероятность того, что это не так, верно? – Данте проделывает паузу, кажется отводит взгляд в сторону для раздумий, после чего тем же спокойным, бархатными тоном продолжает, – " Не суди книгу по обложке " - слышал такое? – Если не стоит судить книгу по обложке, тогда зачем эта обложка нужна. – Куромаку ранимый сейчас, от того его тон, грубый и злостный, пытается сокрыть его хрупкое состояние. Руки Данте напоследок крепче сжимают тело кардинала, тот не заставляет испытывать боль, а его действия не причиняют дискомфорт. Лишь напротив - дарят уже забытые теплоту, экстаз и пробуждают те самые сокровенные воспоминания в голове Куромаку. Руки Зонтика были хрупкими лишь внешне, на самом деле короля треф всегда поражала их сила - тот без особого труда мог донести четыре пакета напрочь забитыми продуктами, и те же сильные, возможно в какой-то степени грубые от частой работы, руки могли в нежности сплетать цветы между собой творя разноцветный венок, что вскоре оказывался на голове кардинала. Его серые, чуть ли не седые, волосы всегда сочитались с нежными букетами на голове. Тот поднимал взгляд - пытался рассмотреть картинку разных оттенков и тонов, а когда не получалось - опускал его на лицо своего вальта. На лицо где тогда была нежная улыбка: клубничного оттенка уста, чьи края слабо поднялись, изредка скрываясь за прядями аккуратных голубых волос которыми любил играться ветер. Воспоминание туско мелькает перед глазами заставляя задыхаться, изгибаться и тянуться руками к нему. Ноги становятся ватными - не выносят груз всей той боли что скопилась за последний месяц попыток пережить потерю. Кажись, если бы трефа не стало на руках у его же короля, Куромаку было бы куда более легче переносить это, он бы знал что его нежный, хрустальный и чувственный валет последними минутами жизни мог бы улыбаться, мог бы тихо засмеяться пока его лицо было усеяно слезами, и лишьтогда прекратить дышать остывая. Его последняя улыбка, смех, слезы, взгляд - всё бы предназначалось только Куромаку. Но, к сожалению, это случилось слишком далеко от дома. Слишком резко. Непонятно. Слишком... больно. Оклематься Куромаку способен лишь уже сидя за столом, руки опережают мысли и хватаются за чашку перед ним, до дрожи горячую. Горечь пробирает до костей, заставляет заскулить и отдёрнуть руки рассматривая покрасневшие ладони. – Аккуратнее, друг мой. – До зависти и раздражения спокойный голос звучит где-то из-за спины, заставляя снова сдвигать брови в хмурую позицию и о поворачивать голову в сторону дабы заострить мыльный взгляд на Данте. Мыльный? Точно, очки. – Что случилось? – Прислонив пальцы к переносице, прощупывая отсутствие дужки очков и протирая края глаз устало мычит Куромаку. – Ты вырубился, Маку. Сперва обнял меня покрепче а затем чуть не свалился с ног. К счастью в отключке ты пробыл лишь не более пары минут. – Внятным, спокойным голосом разъясняет третий. Его силуэт поворачивается к кардиналу и тот, сквозь непроглядный занавес слепоты, подмечает блестящий предмет в руке товарища. Мгновенние и дужки очков уже оказываются на ушах и носу серого, заставляя его проморгать перед тем как бросить чёткий взгляд на Данте. – Мне казалось что они стали слишком грязными, я протёр их. – Данте закрывает глаза, словно уже знает кухню как свои пять пальцев, без трудностей подходит к месту рядом с Куромаку где и садится, приоткрывая взор лишь только нацеленный уже на свою чашку. – Ты сегодня какой-то, на удивление, активный. – Невнятно бормочет Куромаку, слабость берёт верх заставляя дрожащие руки слабо сжать свою чашку без способности даже преподнести её ко рту. – Люди не меняются, лишь ищут себя. – Небольшая пауза, – Когда ты последний раз ел? Куромаку с треском в ушах чувствует как сокращается сердце, заставляя темп биения подскочить. Во рту становится как-то особенно неприятно, металически и вяло, горло сводит от его же сжатости. – Не помню. – Льётся еле слышный, от стыдливости, шёпот. Куромаку променял свой распорядок дня, графики и идельные планы на вечные истерики, пачки успокоительного и слабое тело. – Ясно. – С особым холодом выдаёт Данте, как слабая улыбка медленно слетает с его лица. – Странный сегодня день, не находишь? Ребята по-особенному тихие, уснули быстро и ты.. с комнаты вышел. – Не думаю что это повод переживать.. – Нервно и лживо выдаёт Куромаку, на лбу собирается незаметная солёная влага. Пальцы бубнового короля аккуратно обвивают подбородок трефого еле тот успевает сказать хоть слово. И снова взгляды соприкасаются парируя друг-друга, бегая в схожем направлении и рассматривая. Алые и пылающие, на шок и риск дикие глаза сверкают бледно-жёлтым оттенком, что огненным языком стекает вниз по радужке глаз разливаясь медным цветом. Глаза Данте внимательно выжимают максимум эмоций, подмечая каждое мелкое изменение в совершенно противоположных, серых и безжизненных глазах. В них лишь непроглядный дым, туман без единого блика, в них читается лишь страх блестящий отражением лампы. – Данте.. ? – Пугливо раскрываются уста кардинала выдав чуть ли не шёпотом имя искусителя. – Мой друг, ты слаб настолько что не можешь поднять и чашки чаю сейчас. Так что теперь я проконтролирую твоё состояние. – Его тон мучает, обжигает так же как и тепло от кожи красного клона, заставляя сходить на покорность. Философ дурманит, въедается в голову сжигая всё старое горе, заставляет расслабиться. Вторая рука бубнового за это время успела обхватить чашку, тот первоначально лишь жаждил напоить серого с учётом его беспомощности, но что-то, кажется, настолько пошло не так, что тот продержал подбородок кардинала дольше чем планировал. – Аккуратно.. – Лишь выдаёт на выдохе Данте слабо прикрывая верхние веки для более узкого взгляда. Бубновый внимательно рассматривает контролируемый собой процесс: Как чашка аккуратно качается уст кардинала, как тот покорно приоткрывает рот делая жадную пару глотков, как рука кардинала слабо приподнимается по рукаву толстовки Данте, как сжимает его пытаясь хоть от части контролировать происходящее. Чашка отстраняется, кардинал выдает тяжёлый выдох после чего глубоко вдыхает броско всматриваясь в лицо Данте. Такое же спокойное, непоколебимое и с мелкой улыбкой. – Я не просил тебя об этом. – В раздражении срывается чуть ли не рычанием у кардинала, пока сам же он прислонил руку тыльной стороной ко рту чтобы немного отдышаться и оклематься от произошедшего. – Считай это дружеский жест. Чай помогает укрепить здоровье, друг мой. – Я полагаю что в тех чайных пакетиках мало что осталось от твоего любимого "чаю". – А кто сказал что я заваривал тебе чай в пакетиках, Маку? У нас дома, между прочим, есть много нормальных чайных листьев, которые мало кто умеет нормально заваривать. Но всё же я... – Умеешь. – Перебил спокойную речь третьего Куромаку вздыхая, бледные пальцы медленно обхватывают край стола, сжимают его преобретая малую алость, после чего впиваются позволяя второму с тяжестью подняться. – Куромаку? – Бубновый бросает взгляд на трефа пока одна его бровь вопросительно приподнимается. – Благодарю за вечер, но на этом нам стоит закончить. – У Куромаку сжимаются внутренности, всё внутри ноет о нужде остаться: выплакаться, вжаться в чужое плечо и быть, наконец-то, услышанным. Но мозг холодно твердит " Хватит с тебя привязанности ". – Постой, почему так резко? – Данте впрямь не сразу понимает проблему, он затихает как в голове пронзающим треском разносится одна фраза. – Ты убегаешь? Трефовый в секунду цепенеет, впадает в шок и цепляется пальцами за край дверного проёма. Не будь эта фраза озвучена он бы уже убежал подальше от Данте к которому уже начинал привязываться лишь из-за жалкой причины - он проявил к нему доброту и заботу. – Нет! – Вскрикивает Куромаку, он резко поворачивается к бубновому королю. – Тогда останься. Неужели я сделал что-то не так? – Данте переплетает пальцы между собой, заставляет локти оказаться на поверхности стола а подбородок на самих пальцах. Бубновый не улыбается, но взгляд и действия говорят за него - он не рвётся к кардиналу, он уверен в том что треф сейчас никуда не уйдёт чтобы отстоять свою точку зрения. Это словно взаимовыгодная ловушка, в которой Данте принял роль змеи что медленно вводит жертву в гипноз отвлекая от своего хвоста что обвивает её. – Нет, ты не виноват! Данте.. – Король тёмной масти хрупко доверяет, его тон сходит на шипение, брови виновато косятся а губы содрогаются. – Тогда в чём твоя проблема? – Ленивец склоняет голову в бок всё так же не сводя жуткий мрачный взгляд, что, кажется, прожигал его собеседника насквозь. Треф дрогнул, рука сама непроизвольно сжимается в кулак а с уст вырываются подобия всхлипов. Но на этот раз слезы не идут, отказываются. – Просто позволь мне уйти, пожалуйста. Я не хочу снова это терпеть. – Уже чуть ли не скуля срывается сквозь стыд и страх у Куромаку. Данте вздыхает, уже на этот раз поднимается со своего места понимая что хватит давить, шагает к королю противоположной масти. Он тянет к нему руки раскрывая их для объятий, становится добрым во взгляде а горечь его тела уже настигает холодное тело на расстоянии. Куромаку рычит сквозь зубы процидив что-то невнятное, пятится назад вдавливая глазные яблоки пальцами которыми проник под очки. Раскрывает пасть, словно та же шавка загнанная в угол, и издаёт хриплый крик злобы напрягая гортань до боли. Ноги путаются друг об друга, он запинается и чуть ли падает согнув колени. Спина с тихим хрустом и болью впечатываются в стену коридора пока очки слетают с глаз а сама жертва потери возлюбленного срывается на слепой бег внутрь тёмного коридора, пока Данте лишь рвучим движением тянется рукой к потерянному, среди ночи, силуэту. – Куромаку-Куромаку.. – Тихо вздыхает бубновый опуская голову к полу. Очки трефа не разбились - уже радует. Они, такие же грязноватые от пыли, выблескивают неровными узорами от пальцев по стеклышкам. Данте садится на корточки, переводит дыхание приподнимая уголок губ в насмешливой расслабленной улыбке и аккуратно подбирает вещицу в руки. Крутит, рассматривает словно в поиске ответов на собственные вопросы, вертит, словно от этого сейчас что-то изменится, слабо сжимает краями пальцев, словно сейчас сможет усмирить чувство вины самостоятельно. Минуты плавно сменяют друг друга сопровождаясь лишь глухим, повторяющимся тиканьем часов и невнятным гудением где-то с улицы. В голове Данте, на улице и в коридорах пусто и тихо, бубновый прерывает тишину издав мелкий смешок, пока сам же поднимается на ноги. В его руках очки Куромаку, которые тот слабо ворочит в руках пока ноги ползают по коридору на заднем плане глаз. В очках отображается всё слишком мутным и нечётким как для хорошего зрения бубнового. За гранями стеклышек всё, конечно же, привычно видимое и приятное для взора. – Маку, мне стоило бы раньше заняться тобой. – Произносится мысль созвучно с шипением где-то в голове третьего. Бубновый король останавливается, всматривается назад в темноту где проходил ещё мгновение назад - где-то вдали её всё так же перебивает лишь тусклый свет лампы. Данте отрицательно качает головой, тяжело вздыхает и поворачивается к двери в комнату серого кардинала - причины ночных криков и неспокойных стен в доме. Его пальцы вздрагивают, рука медленно поднимается и обхватывает ручку двери, проворачивает её и медленно раскрывает обзор на уже пыльные погромы что царят тут не так часто чтобы пыль успевала сойти. – Куромаку, я.. – Обрывается у Данте достаточно ему поднять взгляд, в горле уже застревает ком заставляя его немо шепнуть что-то самому себе под нос. Куромаку изгибается и плачет, в темноте и без должного дневного освещения его тело особенно бледное и холодное, он особенно красив и грациозен сейчас, когда, даже приняв решение, хватается за жизнь своими костлявыми руками. Он хватается ими за шею, от удушья толстой верёвки невнятно что-то хрипит и впервые, кажется, за прошедший месяц срывается на тихие смешки, но далеко не от радости. Свет бьёт в его спину с приоткрытого окна, оттуда весь холод в комнате. Считанные секунды ощущаются дышащей в спину вечностью. Как его пальцы стираются об твёрдый переплёт. Как тот раскрывает уста в попытках выдавить крив боли что в очередной раз срывается на скрип, скулёж, всхлип - что угодно кроме нужного звука. Как ноги дрожат, то опускаются словно замертво, то в конвульсиях подгибаются в коленях и приподнимают стопы. Словно заставший во времени ангел смерти.