Чёрный кофе

      Пация любила чай с молоком. Коба удивился, когда она поведала ему об этом, ведь он помнил: девушка всегда пила чёрный кофе.       Он узнал об этом в один из моментов её откровений. Пация сидела напротив, топила свои многочисленные печали в алкоголе и рассказывала о жизни до непрекращающейся бойни. О жизни, где ей не нужно было подставляться под удар ради общего дела или на ходу отстреливаться от нападающих, зажимая кровоточащие раны.       Коба не представлял её как-то иначе. Пация была верным союзником и товарищем, человеком, на которого можно положиться в любой ситуации. Он не видел другой Пации. Он верил, что спокойная жизнь уж точно не для неё.       Коба пил кофе и слушал её. Внимательно, готовый в любую минуту ответить на возможные вопросы или вставить свой комментарий в её размеренное, чувственное повествование. Пация, молчаливая и упрямая, редко нуждалась в собеседнике. Тоска нападала на неё в ночи, когда сон не шёл и руки занять было нечем, и в такие моменты она отчаянно нуждалась в слушателе. До того, как она встретила Кобу, этим самым слушателем мог стать кто угодно: от пьяной барышни до дворовой собаки. Беда была в том, что ни первая, ни вторая вразумительного ответа дать не могли.       — Я ведь всё потеряла, — тихо сказала Пация, с грохотом поставив на стол опустошённый стакан. — Они всё у меня отняли, — она подняла на Кобу холодный, полный обжигающей горечи взгляд. Ресницы её были мокрыми от слёз, пролитыми несколькими минутами ранее.       Коба смотрел на неё. Неотрывно, будто пытался разглядеть её боль сквозь плотную ледяную броню. Пация была бойцом, но стала им вынужденно, пройдя через пламя агонии и разрывающую душу скорбь. Её целью была месть, и совершенно случайно её желание срослось с целями Кобы воедино. Он не пожалел, когда взял Пацию под своё начало, но в груди что-то предательски щёлкало каждый раз, когда она, пьяная вусмерть, приходила к нему и изливала душу в новых откровениях.       — Не хочешь выпить что-то покрепче той дряни, что у тебя в кружке намешана? А то разговор совсем не ладится, — печальная улыбка показалась на её лице, и Пация откинулась на спинку стула, заведя руки за голову.       — С каких пор кофе для тебя стал дрянью? — поинтересовался Коба и, достав чистый гранёный стакан, налил в него водку.       — Никогда его не любила, — пожала она плечами. — С мужем жила — пила чай с молоком... — Пация, очевидно, хотела продолжить, но замолчала, поймав себя на мысли, что в следующих её словах необходимости нет.       Коба ценил эти спокойные вечера и ночи в компании своей спутницы. Ему нравилось слушать её, ведь истории Пации были пропитаны чувством. Она никогда не сдерживала эмоций: плакала, если хотела; смеялась, когда не хватало простой улыбки; кричала, когда гнев застилал глаза. Она была настоящей. Она была живой. Живее многих, кого Кобе доводилось видеть.       Ему нравилось видеть, как по-хозяйски она расхаживает в его комнате по вечерам, когда они оставались одни. Пация садилась на его место, с любопытством рассматривала бумаги, не забывая вставить насчёт них едкие комментарии, улыбалась, когда Коба справедливо подмечал, что она всего этого и вовсе не должна была видеть, а после возвращалась к нему, тут же припадая к его губам.       Пация была для него больше, чем спутницей или подругой по делу, но он не смел требовать от неё чего-то. Коба давал ей возможность быть свободной, ведь знал: лишь это поможет ей залечить её раны. Но она приходила к нему всё чаще и каждый раз связывала их всё крепче. Он больше не делал ей замечаний по поводу бумаг, а она стала реже их рассматривать, потому что многое знала из рассказов самого Кобы. Пация больше не приходила к нему, чтобы утолить жажду своих печалей, ведь она становилась всё меньше и меньше, постепенно прекращая мучить свою хозяйку.       Сбивчивое дыхание превратилось в размеренное посапывание, и Коба взглянул на Пацию. Она спала, уместив голову на его груди. Длинная чёлка лезла ей в лицо, закрывая глаза, и Коба улыбнулся, убирая её за ухо девушки. Пация поморщилась, но сон её не прервался. Она только обняла мужчину крепче и легла так, чтобы было удобнее.       Их можно было назвать счастливыми. Они никогда не говорили о том, кем стали друг для друга, но оба понимали без слов. Коба и Пация проводили вместе всё свободное от дел время, не смея задавать ненужные и глупые вопросы. Не хотели тратить бесценные минуты на бессмысленную болтовню.       А потом появился Карамора. И всё пошло кувырком.       Появился Карамора, и в тот же день Коба нашёл свою спутницу мёртвой, распластавшейся на асфальте в неестественной позе в собственной крови. Её пристрелили, как собаку, мешавшуюся под ногами.       Коба смотрел на её тело, не отрываясь. Пытался уместить в голове мысль, что девушка, познакомившая его с утра со своим же убийцей, теперь была мертва. На его лице не промелькнуло ни тени печали, но он наконец понял её. Он понял, почему Пация приходила к нему пьяная вусмерть и хотела, чтобы её выслушали. Потому что сердце у неё рвалось из груди, а в голове был бардак. Потому что она не чувствовала ничего, кроме скорби, и не хотела ничего, кроме возможности быть понятой.       Вернувшись к себе, Коба не мог думать ни о чём. Он смотрел на грязную кружку, стоящую на столе, и вспоминал их с Пацией разговор, тот самый, когда ему довелось узнать о её нелюбви к кофе. Тогда, сидя напротив неё, он так и не нашёл смысла в том, чтобы травить себя чем-то, что тебе не нравится.       Этой ночью Коба впервые подумал про кофе с отвращением.       Этой ночью Коба дал себе обещание уничтожить Карамору. На его глазах разрушить всё, к чему он шёл так упорно, разбить его веру и выпытать у него извинения. Заставить его молить о прощении с кровью на языке. Напомнить ему про женщину по имени Пация, чтобы перед смертью он думал о ней, а видел пред собой Кобу.       Этой ночью Коба наконец понял любимую женщину. И мог об этом только пожалеть.