проклятый одиночеством

Дайнслейф не помнит многое. Не помнит лицо своего лучшего друга (но он почему-то уверен, что тот у него наверняка был); какого цвета был его парадный костюм, когда он жил при дворце; не помнит, каково это было — жить. Обрывочные воспоминания приходят к нему резко, неожиданно, — будто вспыхнувшая на кончиках пальцев молния у Электро Архонта, — Дайн уже не знает, как связать их все вместе, но непоколебимо верит в то, что если собрать их — получится его жизнь. Местами запутанная, непонятная и, возможно, где-то не совсем логичная, но она точно была. Вся его жизнь сейчас — лишь шутка Богов. С каждым днем она меркнет, увядает; каждое новое утро он встает, однажды боясь не вспомнить собственного имени — вообще, к чему оно нужно, если уже не осталось никого, кто мог бы обращаться к нему? После первой сотни лет Дайн начинает искать смерти. Сначала это кажется забавным — он не умирает от упавшего на него ледяного кристалла мага бездны; его не пугает захват стража руин, а когда он прыгает с Утеса Звездолова на песок у моря, он даже боли не чувствует — так, в левом ребре покалывает. Когда-то капитан королевской стражи, один из лучших воинов падшего королевства, Дайнслейф был осторожен — максимально отточенные движения, будто танец с мечом, а не самая кровавая битва столетия, — он ищет то, что сможет его убить, закончив ужасные мучения. Дайн не боится боли, он боится забыть самого себя. Когда проходит еще пара сотен лет, он замечает перемены: на месте руин люди возводят города и деревни — камень точит лишь время, и этого у него в избытке, — кажется, наблюдать за этим начинает ему даже нравиться. Каждый человек, которого он встречает на своем пути, живет своей собственной жизнью: кто-то спешит на работу, кто-то гуляет с детьми, кто-то посещает больных родственников. Была ли у него семья? Дети? Кто-то, кто ему дорог? Может, да, а может, и нет, Дайн не помнит. Любая жизнь должна иметь смысл, и, раз он бессмертен, а его жизнь бесконечна, он решает найти себе такой — идея посвятить жизнь службе Архонтам тут же отметается; скорее уж он станет концом каждого из них. Дайнслейф — военный, лучший и, кажется, единственный выживший из них — почему бы не заняться противостоянием Ордену Бездны? В его духе. Дайнслейф не помнит многое. Но навсегда запомнит тот момент, когда впервые увидел ее. Это случилось в какой-то таверне в Мондштадте; пришедший туда после очередной зачистки лагеря магов бездны к северу от города, он привычно заказал напиток дня и, сидя за самым дальним и незаметным столиком, не думал ни о чем, пока не повернул голову вправо, услышав чей-то смех. Она смеялась так звонко, что Дайн даже не поверил сначала — смех это или хозяин таверны притащил какую-то певчую птицу? Девушка даже не заметила его, продолжая смеяться над какой-то шуткой капитана кавалерии, и он, слишком завороженный этой прекрасной мелодией, впервые за многие сотни лет взмолился Анемо Архонту, чтобы молодой капитан не переставал шутить. «Все в жизни конечно», — проживший пять сотен лет, Дайнслейф знает это лучше других, поэтому чувствует лишь горечь разочарования внутри, когда смолкает смех. Он медленно открывает глаза, чтобы встретиться с ее топазовым взглядом, а его пальцы сильнее обычного сжимают уже пустую кружку. «Я заметила, что ты за мной наблюдал какое-то время. Мы знакомы?» Он прекрасно слышит ее вопрос и эти счастливые нотки в ее голосе — кажется, он заметил их еще пару минут назад; но он слишком сосредоточен на ее глазах, чтобы ответить. Впервые за всю свою жизнь, за все то, что он зовет жизнью, Дайнслейф видит в ее глазах неугасающую надежду. Свою он давно похоронил еще в тот момент, когда его родина оказалась погребена под гневом Богов, поэтому видеть ее в ком-то сейчас для него — неожиданность. Такая большая, что неловкое «не уверен, что я тебя знаю» получается слишком тихим. Настолько тихим, что ее тонкие брови сдвигаются в недоумении к переносице. «Меня зовут Люмин», — тепло улыбается она, присаживаясь на скамью напротив. — «Кто ты?». Вопрос тонет в море ответов — действительно, кто он? Последний выживший во время ужасного катаклизма? Капитан когда-то королевской стражи? Убийца отродья бездны? «Сумеречный меч»? «Я Дайнслейф», — спокойно отвечает он, на что губы Люмин растягиваются в приветственной улыбке. Проза жизни: он нашел ее тогда, когда перестал искать смерти. *** Люмин рассказывает мало о себе, но много спрашивает о нем. Дайну такое не нравится, он не привык доверять кому-то, даже если кажется, что ей можно, поэтому несколько первых встреч они придерживаются каких-то нейтральных тем — поручения от гильдии, места, где растут лучшие сесилии, или «ты знал, что в таверне у мастера Дилюка есть вкуснейшее вино из одуванчиков?». Дайн знал, конечно, но он отрицательно качает головой лишь для того, чтобы увидеть, как она, сияя от счастья, достает из старой сумки одну бутылку и, робея, спрашивает, не хочет ли он попробовать его с ней под этим самым дубом. Он считает эту идею странной, да и Долина Ветров не самое лучшее место для первого свидания — то, что это свидание, он даже не сомневается, — но молча снимает свой плащ и, расстилая его на земле, кидает — садись, мол. Когда Люмин оказывается на нем, Дайн осторожно присаживается рядом и, наблюдая за заходящим солнцем, думает лишь о том, что, пожалуй, одному человеку — такому же сломанному как и он — доверится все-таки можно. Дайн начинает рассказ. Он говорит много, впервые за десятки лет. Рассказывает о том, как ощутил гнев Селестии на своей шее, как потерял всех близких, но не уточняет, кого именно — говорит прямо, что не помнит ни одного лица или имени, только чувствует пустоту внутри, будто забрали что-то важное, нужное, без чего он оказался просто сломанной куклой, выброшенной на произвол судьбы и проклятой бессмертием. В какой-то момент, когда время переваливает за полночь, он просто начинает захлебываться словами, желая рассказать быстрее самую ужасную часть, где он забывает самого себя, чтобы убежать, скрыться, исчезнуть; сделать то, что всегда делает, но ее голова вдруг так осторожно, так правильно ложится на его плечо, а лоб упирается в ложбинку на шее, что он расслабляется — тоже впервые — и, глубоко вздохнув, продолжает уже более медленно. Он заканчивает с рассветом и, думая, что она уже давно уснула, опускает взгляд вниз ровно в тот момент, когда Люмин поднимает полный горечи взгляд на него. «Дайнслейф... Мне очень жаль», — тихий шепот тонет в шелесте листьев старого дуба, но Дайн прекрасно читает слова по губам и видит ее чувства по глазам. Девичьи руки обхватывает его за шею, и Дайснлейф позволяет себе окончательно забыться, уронив голову ей на плечо — она всегда так приятно пахла или ему это снова кажется, как и вся его жизнь? Она действительно реальна или это очередное воспоминание кого-то забытого, кого-то... мертвого? Его руки неосознанно прижимают Люмин ближе. Под пальцами — тепло. Живая. Настоящая. Не фальшивка, не шутка и не иллюзия. Дайнслейф молчит. «Не хочешь позавтракать?» — спрашивает она, пропуская пальцы через его золотистые волосы, отчего Дайн счастливо улыбается куда-то ей в ключицу. «Хочу», — честно отвечает он, но руки не убирает. Кажется, она тоже никуда не торопится. *** Они начинают путешествовать вместе. Дайнслейф сам не знает, как это произошло: они просто вышли из таверны вместе и, кажется, больше не расставались. Люмин не задает вопросов, не требует от него ответов, просто улыбается через плечо, когда идет впереди, и Дайн слабо хмурится, будто от солнца. Она рассказывает мало. Сначала он думает, что боится, не доверяет или стесняется, и он не торопит, полностью принимая её. Однако потом выясняется, что рассказывать толком нечего — просто не помнит. Это «не помнит» оседает в его сердце пеплом, потому что он вдруг осознает, что водит ее за нос — то, что «не помнит» она, с лихвой помнит он. Она говорит о брате, надеется на скорую встречу. Дайн знает Итэра и тоже надеется. Только цели у них совсем разные: у нее — обнять, прижаться, успокоиться, почувствовав родное тепло; а у него — вонзить меч в грудную клетку, сломать несколько ребер, вставить меч в камень — чтоб не выбрался, — а потом стереть кровь с рук и снова утопиться в жалости к себе. Люмин собирает ветряные астры и вскользь упоминает — брату всегда нравился красный цвет. Дайну красный не нравится, но он к нему привык. Дайнслейф не помнит многое, но отчетливо помнит момент, когда она коснулась его губ своими и, оставив на них вкус мяты, заливисто засмеялась. *** Теплые лучи заходящего солнца медленно скользят по лицу Дайнслейфа, заставляя недовольно поморщиться и что-то тихо шепнуть сквозь зубы — приоткрывая не скрытый за маской глаз, он старается приподняться, чтобы определить, как долго продлился его незапланированный сон, но Люмин лишь крепче обнимает его за талию и, фыркнув ему в шею, полусонно возмущается: — Спи, — тихо шепчет она, поудобнее устраиваясь под боком, закидывая на него не только руки, но и левую ногу, — ну или дай поспать мне. Дайнслейф молча вздыхает и, снова опускаясь на теплую траву под раскидистым дубом в Долине Ветров, притягивает ее левой рукой поближе к себе — даже в такую жару она кажется ему безумно холодной, будто они не весь день в поте лица сражались со стражами руин, а как минимум старались выжить на Драконьем Хребте неделю с помощью одной лишь спички. — Ты холодная, — резюмирует он, легонько касаясь губами ее лба, отчего Люмин растягивает губы в счастливой улыбке, будто кот, наевшийся сметаны, — хочешь вернуться в город? — Нет, — тихо отвечает она, прижимаясь ближе, — хочу греться здесь. — Скоро наступит ночь, — замечает он, наблюдая за уходящим с неба солнцем, — будет еще холоднее, ты замерзнешь еще сильнее, — настаивает на своем. — Ты же меня согреешь, верно? — тихонько шепчет она, поднимая свой заспанный взгляд на его лицо. На секунду Дайнслейф лишь замирает и, внимательно смотря в топазовые глаза напротив, буквально между строк слышит ее «ты же защитишь меня, верно?». В мыслях яркими вспышками тут же появляются толпы напуганных грядущей трагедией людей, его людей, бегущих в разные стороны, зовущие на помощь, они стараются найти убежище в королевском дворце, и он, капитан королевской стражи, впервые теряется, не зная, чем помочь. Он отдает какие-то приказы, слышит свой голос будто издалека, будто он не его вовсе, но не перестает говорить. «Защитить... Обязанность... Вместе!» Он чувствует на своем лице холодные пальцы и тут же моргает — неужели снова привиделось? Но вместо страшных картин прошлого перед ним лицо Люмин, обеспокоенное, но без нотки жалости. Она нежно проводит по его вискам и, изломанно улыбаясь, тихо спрашивает: — Снова? Дайн кивает и, присаживаясь на траве, подтягивает ее ближе, так, чтобы она оказалась у него на коленях. Пискнув от неожиданности, она садится поудобнее и, чувствуя его ладонь на своих бедрах, тут же становится пунцовой, но он этого не замечает. — Знаешь, в моей стране когда-то была история, — тихо начинает он, касаясь пальцами ее волос, — об одном очень красивом цветке. Люмин слушает, даже не думая перебивать, лишь кладет ладонь на его грудь. — Он назывался интейват. Аккуратные лепестки цвета безоблачного неба и нежный запах, он когда-то цвел во всех уголках моей родины, но цветение не длилось больше двух недель, — Дайнслейф щелкает пальцами, чтобы на его ладони появились два небольших бутона, отчего Люмин ахает. — Но если его сорвать и унести из Каэнри'ах, то все его лепестки тут же окаменеют. Только если вернуть его назад, в родную почву, лепестки снова станут мягкими, как самый дорогой шелк, — он медлит, смотря открытую ладонь, — и в конце концов обратятся в пыль. Его длинные пальцы осторожно вставляют два бутона в прическу Люмин, как бы случайно касаясь ее уха. — Я помню, — глухо продолжает он, — я помню, что кто-то называл эти цветы символом странника, который находится далеко от родины. Я нашел их в своем плаще через несколько дней после того, как очнулся. — Должно быть, эти цветы очень дороги тебе, — замечает Люмин, — возможно, не стоило... Закончить она не успевает. — Ты мне дороже, — честно отвечает он и, вспоминая начало их разговора, медлит, собираясь с мыслями, — и я обещаю защитить тебя. — Ты хотел сказать «согреть», — со смешком уточняет она, но он молчит, смотря на ее своими голубыми глазами, как бы давая понять, что он сказал именно то, что имел в виду. — Я обещаю, что однажды ты снова почувствуешь всю мягкость их лепестков, Дайнслейф. Дайн ей верит и, осторожно прижимая к себе, слушает стук ее сердца. *** Дайнслейф не помнит свое прошлое, не знает своего будущего, но отлично видит свое настоящее. В настоящем — Люмин; холодная, как обычно, только больше не улыбающаяся так, как умеет — не играют ямочки на щеках, не отражаются солнечные блики в глазах. Вместо этого из груди торчит рукоять золотого меча, и напротив стоит брат, родной, самый любимый, которого она искала столько лет. Вместо радостных слов воссоединения с его губ срывается лишь «прости, я должен был так поступить», и Дайн тут же звереет, кричит, до боли сжимая когда-то дарованный самим королем меч и, кидая его вперед, надеется попасть прямо в позвоночник, раскрошить его, выдрать, но Итэр уже исчезает в очередном портале, бросая быстрый взгляд на пепелище разрушенной жизни. Острие меча звенит по полу. На руках Дайна раньше была кровь, теперь там Люмин. Что-то шепчущая, но он не может разобрать, что именно, отчаянно сжимающая холодными пальцами его ладонь, и ему не хватает воздуха — хочется закричать, вернуть все назад, отговорить ее от несомненно глупой идеи, но он не может оторваться от ее глаз. В них — все такая же неугасающая надежда. — Ты - Дайнслейф, — тихо шепчет на выдохе она, — не забывай это, обещаешь? За свою жизнь Дайн давал слишком много обещаний, чтобы помнить каждое из них, но, каким бы они ни были, он всегда выполнял их, и Люмин знает это. — Я не... — воздуха снова не хватает, ему хочется сказать слишком многое, но он никогда не думал, что времени, которого у него всегда было в избытке, станет так мало, — я... Обещаю. Глотая соленые слезы, Дайнслейф касается губами ее лба и, с любовью проводя пальцами по холодным щекам, вдруг замечает, что цветы в ее волосах — мягкие. Цветок рассыпается пылью. Свое обещание она сдержала.