Гавань после бури

Густые тени мечутся под сумрачным потолком. Такая тишина... удушает, она полна застарелой горечи. Исида пьёт усталым поцелуем вино из чаши. Не замечает тонкий вкус терпкого напитка. Это не вино разлито из-за невнимательной руки (зачем вообще сегодня вечером быть внимательными? Какой смысл?). Это небо её пролито - бесконечно уставшее небо. Пролито над головой сизой жидкостью. - Будешь ещё? - Исида покачивает вино в бокале перед своим нечаянным собутыльником, молчаливым не по обыкновению Сетом. Он без своей маски. Глаза у него пристальные и пустые. Брат и сестра. Ни дать ни взять. - Наливай. Ему лень шевелиться, видит Исида. Их моральное состояние привело их к почти полной неподвижности. Она подливает. Он, развалившись на кресле и почти стекая по нему, за этим наблюдает. Пусто наблюдает за чернеющими под её глазами тенями, которые сгущаются от тусклого света свечей. За её зрачками, потемневшими, как гнилая древесина. За женскими руками и их жёсткими, выверенными движениями. Реки разговора давно иссохли. Исида передаёт чашу через стол, Сет молча пьёт. Алкоголь всё же берёт своё, накатывает, смягчает что-то внутри. Можно выдохнуть. Почему этот бог всё время казался ей непримиримым врагом? Ведь он такой понятный и близкий сейчас, родной. Уставший, как и она. Готовый сейчас её и принять, и услышать. Между ними больше нет глубокого рва до ядра планеты. Они на одной земле. Они равны и одинаково много на ней нагрешили. Почему эта богиня казалась ему чёрной насмешкой, кинжалом, воткнутым в спину злодейкой-судьбой? Чёрной мамбой, внезапной молнией, коварным колдовством? Эта женщина, пытавшаяся перегрызть ему глотку. Эта женщина, спасшая его сына. Она сожжена невзгодами дотла, она теперь - сажа. Им нечего друг другу сказать. Нечего. Решительно нечего. Произошедшее не выговорить ни за что. Она просто встаёт и обнимает его за плечи. Точно прощает его. Он же склоняет голову на её изящное жёсткое плечо. Молча принимая её и свои грехи, примиряясь с прошлым. Она его сестра. Он её брат.