Всё то, что гибелью грозит

В ту ночь я спал как убитый — и проснулся мгновенно, в кромешной темноте, ещё не понимая, что меня разбудило, но тело моё знало: здесь чужой. В моей спальне — в моей постели! — кто-то был, я слышал чужое дыхание, и чужая… конечность лежала поперёк моей спины. И это моё тело тихо и ловко извернулось, скрутило чужака и прижало к его шее нож, вынутый из-под подушки — мой верный охотничий нож, как продолжение моей руки. А уж потом окончательно пробудился рассудок. Я ничего по-прежнему не видел, но постепенно осознал, что держу… человека, а не неведомую хищную тварь. Что человек этот велик, но жилист и костляв… и одет… Господи, в ночную рубашку?! — Доктор Уортроп? Сэр?.. — нет ответа, только дыхание Уортропа (кто же ещё это мог быть-то!) сбилось, сделалось хриплым… До меня дошло, что я всё ещё держу нож у него под горлом, и я быстро убрал эту руку. — Сэр?.. — жилистое и костлявое тело подо мною замерло, напряжённое, жёсткое, будто деревянное. — Что это вы… — Уилл… Генри, — отдышавшись, наконец подал голос Уортроп, — сойди с меня! Я отпустил его, отвернулся и попытался зажечь лампу. В спину мне ворчали, что вырасти лосем здоровым я вырос, а ума так и не набрался. Руки не слушались. Едва не порезавшись, я понял, что по-прежнему держу нож, и аккуратно отложил его на тумбочку. Вспыхнул свет — такой себе, неяркий, но после полной темноты ослепительный. Я оглянулся — и вовремя: Уортроп, собравшийся было (сбежать) уйти, замер, опираясь одним коленом на кровать, как пригвождённый внезапным светом и моим очумелым взглядом. — Так что вы здесь… делаете? — Я спал! — Нет, это я спал, а вы!.. — Уилл Генри. Из нас двоих не я спросонья тыкал в тебя ножом, и очевидно я способен трезво оценить ситуацию, поэтому будь добр, не перебивай! По всему он должен был на меня наорать, но вот не орал, и голос у него был странный какой-то, не сердитый и не может быть, чтоб испуганный… Не сдавил же я ему шею слишком сильно? Или сдавил?! Я подался вперёд, посмотреть — Уортроп всё так же слегка деревянно отпрянул назад. А и чёрт с ним! Со слов Уортропа выходило, что он, по своему обыкновению, пытался до меня докричаться — я не отзывался, и он, едва не сорвав голос, выбрался из своей кровати и пришёл в мою — в мою спальню, а я, вымотанный до предела — смотрите выше — спал как убитый. Да так сладко, что доктор то ли не смог, то ли не захотел уже меня будить и, сам будучи уставшим, прилёг с краю, да так и заснул — тоже как убитый, пока не повернулся во сне, не положил на меня свою руку, не разбудил мои профессиональные рефлексы и чуть не сделался убитым по-настоящему! Он покосился на злополучный нож, сглотнул, перевёл дыхание… Что-то с ним было не так. Я сквозь рубашку видел, как у него колотится сердце, да его вообще всего колотило, и этот взгляд… И это что, кровь на ноже?! — Сэр, вы бы сели, — на этот раз я дотянулся до него, взял за плечо — худое и даже сквозь ткань обжигающе горячее, у него что, лихорадка? Это многое объясняет, а тут я… лось такой… Но он не сел — он сбросил мою руку, сказал, как сплюнул, что с него довольно, и всё-таки сбежал. И чёрт с ним! Надо ли говорить, что заснуть мне больше не удалось. Наутро, невыспавшийся и злой, я наткнулся на ровно такого же Уортропа — ну как наткнулся, зашёл в ту же комнату, а он так и старался держаться от меня подальше, да какого? Угрюмую его физиономию украшала трёхдневная щетина, так что неудачным бритьём свежий порез чуть выше воротника не объяснить было никак, не выкрутиться. А объясняться придётся! И мне придётся ничуть не лучше, чем Уортропу, потому что поди, поди объясни, что я-то был бы совсем не против, если бы он оказался в моей постели, но… да что толку, если меня сторонятся чуть ли не брезгливо. Что он скажет — притворится, что не было ничего, так и говорить не о чем, или снова напомнит о скудости моего ума? Или не скажет вообще ничего, если мы так и будем танцевать друг вокруг друга. Я набрался наглости и шагнул вперёд. Порез — тонкий росчерк на высокой шее — моя ошибка — не давал мне покоя, но словно бы придал сил. Уортроп отступил назад, коснулся шеи, как ужаленный моим взглядом, смазал тонкую корочку подсохшей крови… …И сердце моё тяжело ухнуло куда-то вниз, а дыхание перехватило, совсем как. Совсем как у него прошлой ночью. Меня трясло, и лицо моё горело огнём, и вовсе не лихорадка была тому причиной. Я попытался что-то сказать, но в комнате совсем не осталось воздуха, а Уортроп протянул руку — рука у него была подлиннее моей — и ласково прижал липкие от крови пальцы к моим губам.