Самая желанная награда

Шумно, дорого, уныло. Это все, что мог сказать Дашков о последних балах, устраиваемых Распутиным по случаю. По любому попавшемуся случаю, как любил добавлять князь Юсупов, когда ему представлялась возможность, а представлялась она ему часто, благо вампиры любили полить грязью ближнего высшего своего. В такие моменты он становился особенно язвительным, пропитанный ядом как тонкий золочёный клинок, он жалил тех, кто рядом, но отнюдь не того, кому был предназначен. Наверное, поэтому он злился вдвойне больше, когда Распутин, окружённый вампиршами, улыбался так, будто знал все тайны мира, и интересовался понравился ли ему вечер, не слишком ли пресным было вино. Каждый раз Дашков, да и не только он, если быть совсем честным, гадал о том, как скоро Юсупов вцепится тому в глотку, пока князь с натянутой улыбкой сообщал, что все чудесно, лучше и быть не могло. Так было до тех пор, пока граф не начал слышать в его голосе что-то, чему не мог дать название. Пока не мог. Это что-то было чем угодно, но только не ненавистью. Не ненавидят, сметая со стола все вещи, не ненавидят, сдавливая тонкими пальцами бокал, пока мелкие осколки впиваются под кожу, разрывая ее, давая крови уходить капля за каплей, безобразной лужей скапливаясь у ног. — Хватит, прошу вас, прекратите делать себе больно, — запах крови пьянил, Дашков бы не справился, если бы беспомощный испуганный взгляд напротив не отрезвлял, не давая жажде выйти на волю. В такие моменты Юсупов больше походил на ребенка, который только узнал, что если взять нож острым концом, можно порезаться. Но когда Дашков усаживал его в кресло, он не произнес ни слова. Даже когда, с благоговейным трепетом, граф обрабатывал его раны, вытаскивая тонкие окровавленные осколки, тот молчал, не дрожал даже, только неверяще смотрел на свои руки в крови. Дашков знал наверняка, то, что чувствует князь не ненависть. Потому что ему самому она была слишком знакома, она стала его лучшим другом, спутником, его всем. Он ненавидел Распутина за то, что все внимание князя принадлежит ему, вся злость его, вся ярость, все чувства, что князь ещё испытывал, были обращены к нему. А он будто не замечает этого, не ценит, будто нарочно заставляя князя злиться, ненавидеть, строить планы по его медленному и мучительному умерщвлению. И сегодняшний вечер не обещал стать исключением, разбавленный злостью князя и победной улыбкой Распутина. Не должен был, но стал. Первым это почувствовал князь, оказавшийся рядом с Распутиным и толпой его поклонниц. — Князь, вы выглядите слишком уставшим в последнее время, дела дружины так вас занимают. Не хотите ли развеяться? — в голосе Распутина слышалось участие, будто он и правда волновался о том, что князь хмурится весь вечер, изредка прикладываясь к бокалу с кровью, разбавленной вином. — Что вы, я не могу расслабиться больше, чем пара вечеров в такой чудесной компании, не мне вам рассказывать какое сейчас неспокойное время, — голос его не подвел, но мелкая россыпь трещин на бокале выдала с головой. Феликс отставил его в сторону, стараясь не смотреть на Распутина, будто золотой подсвечник был зрелищем интереснее. Свечников, стоявший в паре метров с новоиспечённой четой своих детишек, заметил все, но скрыл рвущуюся наружу усмешку за бокалом. Что ж, сегодня злость взяла верх прилюдно впервые, но партия ещё не была окончена, он не собирался так просто сдаваться. — Я все же настаиваю, что вам нужна пара дней отдыха. — Не думаю, что в этом вопросе вы настолько сведущи, поэтому я могу и сам решить нужен ли мне отдых или нет. — Не заставляйте меня прибегать к крайним мерам, я настаиваю, что какое-то время вам нет нужды участвовать в делах, — Феликсу пришлось выдавать из себя подобие улыбки, будто он действительно тронут лживой заботой. Этот лжестарец опять хотел что-то провернуть, но посвящать его в свои планы не собирался. Какая неожиданность. — Что ж, тогда позвольте мне обсудить с вами наедине пару вопросов, если уж я отойду от дел на какое-то время, — получилось выдавить это на удивление спокойно, но железный привкус собственной крови во рту напомнил как тяжело ему это давалось каждый раз. — Конечно, — Феликс с трудом сдержал смешок, будто тот мог отказаться. Ему наверняка любопытно, собирается князь оторвать ему голову или предпочтет всадить серебряный нож в сердце. Для себя Феликс отметил, что гости-люди даже не обратили внимания на то, что они покинули зал, а вампиры и без этого перемывали им кости, просто сейчас могли делать это громче. И все же чей-то взгляд на себе он ощущал слишком отчётливо, даже осязаемо, будто он касался его. Ему было даже не нужно оборачиваться, чтобы узнать кому он принадлежит. Он просто пошел вперёд, ведомый Распутиным дальше, вглубь роскошных комнат, уходя из-под колючего взгляда разноцветных глаз. Комната, которую тот выбрал для их приватной беседы, была не столь уж плоха. Даже на вкус привередливого в таких вещах князя она была даже почти хороша. Без вычурной позолоты, но с мебелью из мореного дуба, резной, витиеватые узоры вились, превращаясь в причудливый узор. Даже куча бумаг не портила общей картины. Как и огромная кровать с шелковым покрывалом, кричаще алым, такая кровать совсем не вязалась с тем образом праведного старца, которым окутал себя Распутин. Но зато как нельзя кстати подходила бывшему императору. — Не хотите вина? — Распутин повернулся к нему спиной, даже идиоту была очевидна проверка, а Юсупов идиотом не был, поэтому подошёл к Григорию, становясь напротив его плеча. — Думаю, что церемонии можно оставить. Вы можете прямо сказать, что вам не нравится в моих действиях, и покончим на том. Прошу заметить, что я делал для дружины все, что считал благом, так что не смейте обвинять меня в легкомыслии, я это и без вас слышал, — каждое слово — яд, завёрнутый в упаковку из вежливости и подобострастия, но они оба знали, что это все — просто последняя попытка удержать видимость контроля. Последняя и жалкая, но все же попытка. — Мне не нравится ваша жажда власти, князь, — вот так просто, без прелюдий. Князь почувствовал как зародившаяся было злость угасла, оставив только тлеющие угли. Власть. Какое громкое слово. Всего лишь попытка выжить, не более, которую у него отняли так просто. Была ли она у него когда-нибудь, эта власть? Власть над собой, своей судьбой? Вряд ли. — Какие громкие слова, — протянул, стараясь не рассмеяться в голос, прикрывая рот рукой, но в итоге сдавленные всхлипы прорвались наружу. — И это говорите мне вы. Давно я так не смеялся, спасибо. — Рад, что повеселил, — насмешливо протянул Распутин, ещё и поклонился, но Феликс уловил за насмешливым тоном угрозу. Забавно, то он для него всего лишь дитя неразумное, а то так явно угрожает. — Определитесь со своим отношением наконец, а то знаете, это уже даже не смешно. Свои чувства ставите во главу угла, увещевая, что о благе отечества печетесь. Конечно, если благо отечества заключается в том, как отодрать побольше на все согласных вампирш, да вернуть упущенную за годы власть, в желании обладать которой почему-то обвиняете меня, хотя сами ничуть не лучше. — Вас так трогает то, что вы не на их месте? — обманчиво спокойно поинтересовался Распутин, оставляя в сторону бутылку вина. — Конечно, всегда мечтал только о вашем члене, жить без него не мог, — Феликсу бы попридержать язык, но желание хотя бы в словесном поединке выйти победителем взяла верх над здравым смыслом. — Тогда кто я такой, чтобы отказать вам в исполнении мечты, князь, — резкий рывок, и Феликс уже прижат к столу сильным телом, скрытым за старомодной рубахой. Распутин жёстко прихватил его одной рукой за волосы, оттягивая назад, не больно, но ощутимо, заставляя запрокинуть голову и посмотреть в глаза. Феликс ожидал увидеть в чужих глазах злость, насмешку, ненависть, но точно никак не ожидал увидеть там жгучее желание, которое так легко читалось в их глубине. Почему он раньше не видел этой жадности, которая сейчас не скрывалась за приличиями и показной холодностью. Эта жадность ощущалось во всем, в том, как другой рукой тот оглаживал его бедро, поднимаясь выше одним длинным движением и устраивая руку на талии, чтобы затем быстро подхватить и с пугающей лёгкостью усадить на крепкий дубовый стол, устроившись между раздвинутых ног. Хотя страха всё-таки не было. Ощущение чужой власти над собой странным образом пьянило, хотя он никогда не признался бы об этом вслух. Никому другому он бы не позволил зарыться рукой в волосы, перебирать пряди между пальцами, с жадностью следить, как он подставляется под ласкающую руку. Надо было вцепиться зубами в руку, которую сейчас устроили на щеке, большим пальцем проведя по приоткрытым губам, вырваться и уйти, но получилось только громко сглотнуть и облизать сухие губы. Хотя последнее было явно лишним. Распутин будто только этого и ждал, вжался ещё сильнее, припадая к губам, с неожиданной нежностью даря им ласку, почти невесомо, но так желанно, и тут же отстраняясь, чтобы оставить короткий поцелуй в уголке губ, на щеке и более жадный на подставленной шее. Феликс сам не заметил, как закинул руки тому на плечи, обхватил длинными ногами, чтобы притянуть ещё ближе к себе, он даже не думал, когда сам потянулся к губам, желая получить ещё поцелуй. Борода, неожиданно мягкая, совсем не мешала, когда Распутин начал вылизывать его рот, иногда проходясь языком по губам, чуть прихватывая нижнюю. Феликс только простонал, отдаваясь этому пьянящему чувству в груди. Больше чем власть, Феликс любил только удовольствие. И сейчас удовольствие ему дарили эти порочно нежные губы и сильные руки. Он настолько увлекся этим пожаром, который разжигал внутри мужчина, что даже не успел возмутиться, когда его подхватили и через пару шагов опустили на огромное ложе. Шелк под кожей ощущался так, как он и думал: нежно, ласкающе, но это быстро перестало иметь значение, стертое страстным поцелуем. Так некстати вспомнились вампирши, которое до этого наверняка успели побывать на этой самой кровати во всех возможных позах. Ощущение гадливости стало почти невыносимым. — Хватит, — получилось умоляюще, жалко почти, но Распутин вмиг остановился, оторвавшись от оставления алых меток на бледной коже. — Вам будет достаточно на все согласных вампирш, так что прошу меня отпустить, найдите себе другую игрушку на вечер. — Я всегда знал, что ты меня ревновал, — Григорий-Александр поднялся, нависая над ним, и с немым укором рассматривал распятого перед ним князя. — Не беспокойся, это моя спальня, здесь более никого не было. Кроме тебя. — Я не ревную, — не смог удержаться князь, но вырываться, пока с него снимали сначала пиджак, а после избавляли от рубашки, не стал. Только простонал громче, когда прохладные пальцы скользнули по бархатной коже, вниз, от груди, едва касаясь сосков, к поджавшемуся животу, едва огладив нежную кожу, к кромке брюк. Феликс послушно позволил стянуть с себя и их, и нижнее белье. Все его неуклюжие попытки помочь были пресечены властной рукой на обнажённой груди. — Побудь послушным для меня, — Феликс кивнул, даже не задумываясь. Вряд ли в другое время он был бы таким сговорчивым, но сейчас все в нем стремилось получить каждую каплю порочного удовольствия, обещанного жадным взглядом, крепкой хваткой на бёдрах, опаляющими все внутри поцелуями. — Всегда бы так. — И не надейся, — Григорий только усмехнулся и на его выпад промолчал. Сейчас он совсем не походил на умудренного сединами старца. В его глазах горело костром дикое необузданное желание обладать. Феликс видел как обласкивали взглядом каждый участок его обнажённой кожи, как мужчина над ним сглатывает, стоит ему шире развести ноги — не реагировать на такую жажду было преступлением. Кто первым потянулся за новым поцелуем, никто из них бы не ответил, просто потянулись друг к другу, сталкиваясь, сплетаясь в первозданном танце. Оторваться было тяжело, но Григорий смог, чтобы оставить цепочку влажных поцелуев на шее, на груди, обвести языком соски, поочередно проходясь по каждому, проследить губами каждый миллиметр кожи, дорожкой поцелуев по животу, ниже, оставляя на коже алые метки. Феликс под ним такой послушный, нетерпеливый, желанный до дрожи в пальцах. За него такого, принадлежащего только ему, он бы многое отдал. А пока Распутин забирал себе все несдержанные стоны князя, его награду, когда он наклонился, проходясь языком по головке, погружая член в рот наполовину. Немного, но князю было достаточно и этого, чтобы коротко вскрикнуть. Распутин двигал головой неторопливо, придерживая князя за бедра, не позволял двигаться самому. Играть с князем в эту игру было весело, он то полностью выпускал член изо рта, заставляя Феликса недовольно шипеть, то почти полностью погружая его в рот, то снова выпуская и проводя языком от головки до корня, рукой лаская яички. Пару раз он позволил ему несдержанно толкнуться, чтобы снова удержать на грани между сиюминутным удовольствием и жарким безумием. Хотя это ещё не безумие. Безумие настигло, когда он прошёлся языком по нежной коже ниже, с пьянящим удовольствие вслушиваясь в ставшие хриплыми стоны. Он вылизывал его, окончательно лишая рассудка, жадно, стыдно, грязно и упоительно. Изредка он отрывался, чтобы оставить несколько поцелуев-укусов на молочных бёдрах, но тут же возвращаясь к блестящей от слюны коже. Они оба знали, что такое удовольствие, и оба будто заново узнавали его, обнаруживая, что оно может быть таким безумным, обжигающим, сладким до дрожи. Феликс позволял ему все: ласкать себя, целовать, вылизывать, неспешно толкаться смоченными маслом пальцами, любоваться тем, как легко расслабленные мышцы принимают их. — Если бы я знал, что ты такой, уже давно забрал бы себе, — Григорий лукавил, он знал, видел каким может быть князь, желал обладать им таким всецело. А Феликс все ускользал, злился, язвил, кусался, не подпуская ближе. Но сейчас принадлежал только ему. Пусть на миг, но этого хватит. Хватит же? Он ведь сможет потом легко быть с теми самыми вампиршами, которых так не любил Юсупов, сможет, после того как ощутил какой бархатной и нежной была кожа князя, каким отзывчивым и страстным тот был, какими сладкими и несдержанными были его стоны, когда он входил в него, как он хватался пальцами за так и нестнятую рубаху, комкая ее в пальцах. Он убеждал себя в этом и сам себе не верил. Зато верил тому, что видел. Его князь подавался вперёд, желая получить больше, сам тянулся за новым поцелуем, когда он прекращал двигаться в нем. Распутин двигался совсем неторопливо, давая князю прочувствовать каждый сантиметр плоти внутри, каждое сильное движение, задевающие что-то внутри, до искр, до сдавленных хрипов. — Хороший мой, сладкий мой, что же ты со мной делаешь, — если бы Феликс не был вампиром, он бы не услышал этот сдавленный шепот на грани слышимости. Но Феликс вампир, и услышал каждое слово, сопровождающееся плавными движениями внутри. Это было выше того, что он мог вынести, почти больно слышать это от того, кто холодно осаживал тебя все это время, а сейчас сходил с ума от каждого твоего движения навстречу. — Зачем ты так? — ответом ему были сильные глубокие толчки, его снова поцеловали, теперь уже не нежно, болезненно, но ему понравилось ничуть не меньше. Распутин терял контроль, двигался быстро, резко, не позволяя ему привыкнуть, тут же меняя темп. Шелковое покрывало окончательно сбилось, скользило под ним, не позволяя ухватиться пальцами крепче. Все внутри сходило с ума, казалось, что этому безумному танцу нет конца, но в какой-то момент удовольствие стало выше, чем можно было вынести, сильнее, ярче, окончательно лишая последних крупиц рассудка. Удовольствие от кокаина не шло ни в какое сравнение с тем, каким безумием накрывало его сейчас с этим жадным до него мужчиной, его противником, а теперь и любовником. Распутин не сдерживался, делая последние, резкие движения, наполняя собой, заставляя кричать свое имя. Хотя Феликс бы даже под дулом пистолета не вспомнил бы, кричал ли он «Александр» на всю глубину лёгких или как в бреду шептал «Григорий». Но он точно раз и навсегда запомнил как ему в губы шептали его собственное имя, срываясь за ним в пучину удовольствия. После была сладкая истома, такая приятная расслабленность, которую князь не ощущал, кажется, сотню лет. Было приятно просто лежать рядом с приходящим в себя после оргазма мужчиной. А еще на удивление спокойно, будто вся та недосказанность между ними, все стычки остались в том до, где не было этого пожара. Но Феликс старался не обманываться. Его хотели получить в постель на один раз как трофей, самый желанный приз, но после достижения победа перестанет радовать. Так что ему нужно было уйти сейчас, пока не стало слишком поздно, слишком больно. Нужно было подняться, быстро одеться, даже не убирая с кожи следы их страсти, лишь бы быстрее покинуть чужую спальню. Но он лежал, отсчитывая про себя секунды до того, как поднимется и уйдет. — Думаешь, что я тебя отпущу так просто? — его подтянули ближе, устраивая в крепких объятиях. Распутин наконец-то стянул с себя рубаху, позволяя почувствовать каково оно, кожа к коже, ещё ближе, чем было. Феликс собирался ответить, но говорить, когда тебя настойчиво целуют, ласкающе проходясь по обнажённой спине, сильно сжимают ягодицы, сложно и совсем не стоит того, чтобы прерываться. И все же: — Надеюсь, что нет.

***

Злость бурлила внутри, ища выход, но вместо этого Дашков слонялся по залу, улыбался знакомым и даже умудрялся вести светскую беседу ни о чем со Свечниковым, что уже само по себе не добавляло очков этому дню. Ни Распутина, ни Юсупова видно не было. Он даже не хотел думать о том, что они могли там делать. Не хотел, но думал, представляя как князь вгрызается в чужую глотку, а после оказывается откинутым к стене, ломая себе кости, но все ещё судорожно пытаясь подняться на ноги. Отвратительное зрелище залитого собственной кровью князя не хотело исчезать, поэтому решение уйти показалось ему самым правильным. Но пока было нельзя, все приличия ещё не соблюдены, будь они неладны. Пришлось довольствоваться балконом и прохладой ночного города, накрывшей его с головой. Жаль, что уединение не могло длиться вечность, нужно было возвращаться. — Простите, я не хотел, это случайно вышло, просто заблудился немного, а потом вы тут, я испугался, немного совсем, а бокал в руке был, хотя я не пью, мне дали, чтобы был, но я не пил, простите ещё раз, — тараторило беловолосое чудо, пролившее на него вино, когда он собирался пройти в общий зад. Другие и за меньшее умирали. Дашков на автомате отметил, что парень ниже него на добрую голову, маленький совсем, да и наивный такой. Он его раньше точно не видел здесь. — Дима, ты где? — раздался в проходе звонкий, немного хриплый голос, в котором явственно читалось ничем не прикрытое волнение. Его обладатель показался через пару секунд: красивый мужчина, рыжие волосы неаккуратно подстрижены, но его это совсем не портило. — Что-то случилось? — он тут же настороженно замер, оказываясь напротив них в считанные секунды. Сразу понятно, вампир. Тем проще. — Сергей, Дмитрий, я ищу вас уже битый час, — ещё один мужчина оказался на балконе раньше, чем Дашков успел ответить. Этот мужчина был высок, выше каждого из них, в нем чувствовалась порода, стать, которой сейчас почти не встречалось. — Произошло досадное недоразумение, но я думаю, что мы его быстро исправим, — граф улыбнулся. Злость отступила, уступая место природному любопытству. Пожалуй, вечер все же был не настолько унылым и шумным, как показалось Дашкову в самом начале. И сейчас Феликс бы с ним обязательно согласился бы.