***
— Я знала, что ты придешь, — вдруг, вникуда, в колечки сизого дыма произнесла Та, нарушая священную тишину, что воцаряется после. Только что отзвучали финальные всхлипы, и стоны тонули в отвратительно жестких подушках. Лишней, как пятно на белоснежной сорочке, кажется здесь Марлен. Та, Другая всласть наигралась с ней. Насытилась. Пальцы болели, плечи были вновь исполосованы нервной темпераментной Магдхен. Она совсем не изменилась. А ведь больше десяти лет прошло с «Бесприютных улиц». С обрывков немецких фраз, неправильно построенных, с неуклюжих взглядов исподтишка, с пьяного весной, падшего Берлина. О, нет, Грета с ней не церемонилась. Грета терпеть всего этого не могла. И простить — не могла. Ни Гилберта, ни Габена, ни Мерседес. Особенно Мерседес. Хотя она с интересом прослушала очередной скандал, который ей около часа кряду закатывала великолепно поставленным контральто Марлен Дитрих. Пусть так, вероятно, это помогало ей держать себя в руках на публике. — Ты даже не имеешь решимости назвать меня по имени, когда тебя спрашивают обо мне, — обреченно выдохнула Та, Другая прямо в шею едва вошедшей в каюту Марлен. И в ответ та вцепилась ногтями в затылок ненавистной соперницы, толкая к опасной пропасти узкой корабельной койки. Они никогда не целуются: это не нужно. Вернее, не то, что нужно. Торопясь, Марлен стянула мужскую рубашку Греты прямо через голову, отрывая добрую половину пуговиц, доводя Ту до неистовства. Пару мгновений спустя в ворохе сброшенной одежды, не в такт раскачивающемуся на волнах кораблю, они сражались не на жизнь, а насмерть. Победила, как обычно, Грета, не издавшая ни звука, но победно улыбнувшаяся, только слегка, как она умела, когда добралась пальцами до соперницы первой. В мягких, ало-зовущих, пахнущих морем складках не было успокоения, и она искала, дразня и раззадоривая, заветный уголок, прижала пальцем — до жадного всхлипа, и белокурые локоны ночной гостьи утонули в подушке. Ещё и еще. Пальцы ловко и вызывающе, точно выверенными движениями уничтожили всю волю к сопротивлению. Вторглись внутрь, жестоко, до боли рано, и пути обратно уже не было. Возможно, его никогда не было. Магдхен что-то шептала, и Та, Другая, не смогла разобрать, что именно. Но не склоннилась ближе, чтобы не услышать ничего, что могло бы оскорбить её чувство собственного достоинства. Пусть воображает себя с кем угодно, пусть. Грета не желала слышать, что её имя, только её, и ничье другое, хрипит с вульгарными всхлипами в закушенный уголок подушки Марлен, когда пальцы Той, Другой, судорожно и равномерно в предпоследний, последний раз вонзались в нежно-замшевую плоть. Спина исполосована — никуда не годится. Стон-рыдание взвилось, зазвенело в висках и наконец, в апогее, взмыл в небо потревоженной чаячьей стаей. Корабль равнодушно тащил их на запад, к горизонту: разделяющему их, как небо и море. Тишина царственно разлилась на несколько драгоценных мгновений. Постанывая, Марлен перевернулась на бок, провожая взглядом Ту, что сейчас отправилась к иллюминатору: впустить немного свежего ночного бриза. Щелкнула огоньком автоматическая зажигалка, вспыхнул огонек сигареты. — Ты так кричала, что мои соседи подумали, что у меня приватный концерт. Великой, но бездарной Марлен Дитрих. — Очень может быть. Зато твои афиши можно ставить вместо пугал в полях — отгонять ворон. — В ответ Грета засмеялась, потом закашлялась, мягко, едва слышно. Чуть позже, когда корабль окончательно погрузился во тьму, так, чтобы стало безопасно подняться на верхнюю палубу, Марлен аккуратно зачесывала крутые локоны под платок, высоко вскинув локти и зажав губами несколько шпилек. Рядом, на подзеркальнике лежала захваченная для конспирации шляпка с вуалью. Грета только сейчас обратила на нее внимание. — Теперь ты собираешься играть мою вдову, дорогая? Взяв паузу, чтобы воткнуть последнюю шпильку в высокую прическу, Марлен нарочито-презрительно вздохнула: — Ну до последнего момента у меня неплохо получалось. — Не обманывай меня. Если бы мы с тобой хоть чего-то стоили, не были бы сейчас «смертью для сборов фильмов», так они пишут? Скользкие ленты шелковых чулок, которые разъяренная Марлен воодушевленно вертела в руках, готовы были с мгновения на мгновение превратиться в надежную удавку. Поэтому Грета предпочла возвратиться к иллюминатору и усесться в самое дальнее от Марлен кресло. — Это правда, что ты отказала Адольфу?.. Сейчас, вот-вот, Магдхен взвоет в своей обычной манере, начнет бросаться, чем попало под руку, сломает ноготь и продолжит браниться на чем свет стоит, выдавая французские пошлости своим бременским говором. Уморительная дама. Но Марлен, отлично зная Грету, не купилась ни на йоту. Смерив усталым взглядом растянувшуюся в кресле почти двухметровую Ту, Марлен шепнула, почти интимно: — Знаешь, hertzchen, я думаю иногда, когда я с тобой, что лучше бы я согласилась. Иногда даже думаю, что ты хуже. Грета в недоверии изогнула тщательно нарисованную ниточку брови. — Очень может быть. Разгневанная, Марлен бросила попытки натянуть сползающие чулки повыше, так как потерявшийся пояс делал всю затею бессмысленной, она просто стянула их с ног и довольно неизящно затолкала в ридикюль. — Я ухожу, хм. — Будто без объявления следующего номера программы это не было заметно. Та, Другая даже не дала себе заботы кивнуть в знак согласия с этим судьбоносным решением. — И чтоб до Нью-Йорка я тебя не видела! — Грета удивленно обвела взглядом спартанскую обстановку холостяцкой каюты второго класса. Как-никак, это её вотчина, что эта нахалка себе позволяет? — Auf Wiedersehen! — нарочно громко и увесисто Марлен хлопнула дверью. Звенящее молчание на некоторое время воцаряется в дымном сумраке. — Vi ses, дорогая, — спотыкаясь на словах, пробормотала Грета в остывающее одиночество каюты. Она знала, что это не последняя встреча. Ночная тьма за распахнутым настежь иллюминатором, прохладная и солоноватая, стирала линию горизонта. По крайней мере, до утра.*
3 апреля 2022 г. в 16:11
— Ты все такая же никчёмная актриса. — С высоты ее роста легче легкого высказывать такие вещи. — Не способна путешествовать так, чтобы не раздавать автографы. Умела бы — избавилась от мно-ожества проблем.
Длинноногий «джентльмен» в канотье и сером суконном пальто казался надменным и даже слегка желчным; его «супруга», хорошенькая, как гамбургская кукла, тоже не выглядела довольной прогулкой. Ветер рвал провода в головокружительной высоте двух радиомачт. Раз в пять-десять минут гуляющих на палубе обдавало брызгами. «Куин Мэри» стрелой летела к дальним берегам, покидая Старый Свет.
— А ты все та же деревяшка, хм, — по-немецки округляя окончания парировала уязвленная дама.
Обе учили английский по необходимости, но, если легкая на подъем и болтливая Марлен быстро осваивалась в языках «потому что же нужно говорить, да. Хм. Люди ждут», то нелюдимая Та, Другая вообще не общалась с поклонниками, по крайней мере — теперь.
Их не узнавали. Их принимали если не за супругов, то за обрученных: с такой неподражаемой манерой они язвили друг другу вполголоса. Им везло. Гуляющие пары и компании были больше заняты разговорами о насущном, нежели разглядыванием окружающих.
Европа кипела страшной подспудной смолой, затаенной угрозой, летней жарой плавились улицы Вены и Гамбурга, и на кораблях Северогерманского Ллойда «приличные люди уже не плавали, хм».
— Ты бы полегче, Магдхен, — поднося руку козырьком к бровям, медленно и многозначительно произнесла Та. Проследив направление взгляда, «Магдхен» разглядела свою помощницу, шествовавшую вдоль ограждения палубой выше в сопровождении распорядителя рейса. Тощий и суетливый, он что-то ей попутно втолковывал, а личная секретарша Марлен Дитрих, решительная и непреклонная, оборонительно выставив вперед подбородок, сурово отвергала все попытки усадить за столик блистательной актрисы кого-либо кроме Фреда Астера.
Белокурая леди нахмурилась собственным мыслям. Был еще кое-кто. Кто умел путешествовать инкогнито.
— Ничего, Лизль отобьется. Она стойкая.
Та, Другая нежно улыбнулась, самым уголком губ:
— Разумеется. Иначе бы не выдержала столько времени рядом с тобой. Ну не сердись. Я всего лишь сказала правду.