Второй пубертат Ромы Пятифана

      Рома Пятифанов озверел. Волосы вечно взъерошенные, как у дворового пса, глаза горят адским пламенем, а рот вечно в оскале, будто вот-вот прыгнет и укусит. И больше всех почему-то доставалось одному из лучших друзей. В августе, прямо перед одиннадцатым классом, Антон Петров уехал на весь месяц жить в город, потому что отец решил заранее приучить его к самостоятельной жизни. А когда вернулся на пару дней позже после начала учебного года, его очень хорошего, последние пять лет, приятеля будто подменили и откатили к шестому классу. Как раз в то время, когда Пятифан ещё не видел в нем человека и всячески измывался, подлавливая после уроков и оставляя парочку синяков на мальчишеском теле. Вот и сейчас Рома вдруг начал огрызаться, закрывать Антону рот, а иногда в пустых коридорах, когда путешественник пытался поговорить об их проблеме, и вовсе замахивался, но не бил, хотя и был к этому близок. Петров совсем не знал, что и думать, потому что раз на то пошло, злиться должен тут он, а не Пятифан. Ведь это именно Петров с девятого класса, бедный, разрывается от чувств к другу. Ну разве он мог бы рассказать грозе их маленькой деревушки, что ночами представляет, как бы они вместе держались за руку и обнимались не «по-братски», а совсем как возлюбленные? Поэтому и довольствовался дружбой, боясь спугнуть даже это, если вдруг покажет переизбыток эмоций, а тут, вернувшись, видит только озлобленного Рому. Ну не мог же кто-то догадаться и высказать свои предположения Пятифану? Тогда откуда все это?       И правда, что же мог сделать Рома? Явно ничего, когда понимаешь, что ты пидор. Когда первую неделю после отъезда Антона гопник вдруг резко начал грустить, а желание выходить на улицу полностью отпало, в голове возникли какие-то подозрения. Вторую неделю августа Бяша каждый день допытывался, что же случилось с другом. И пиво у него не пьётся, и сигареты не курятся, и в карты не выигрывается. Ещё и голова его вечно во время разговоров разворачивалась влево, как раз туда, где обычно шёл и улыбался Антон. Пьяный бурят отважился и в лоб спросил, а не опетушился ли Ромка из-за Петрова? Друг вопроса не оценил, и ещё неделю пришлось ходить с огромным фингалом, потому что парень бил хорошо и метко. Пятифан после этого случая стал ещё более отрешенный и хмурый, а скоро просто закрылся в своём доме и не выходил из него. Он просто не мог рассказать, что такое поведение оправдано. Потому что, когда Рома решил один на один выпить бутылку дешёвого пива и передернуть на какую-то старую порно-кассету, перед глазами вместо неизвестной красотки с упругими формами привиделось знакомое худощавое тело с плоской бледной грудью и розовыми, совсем не женскими, сосками и лицо с яркими румяными щеками и растянутым в стоне ртом, который как мантру повторял: «Рома… Рома… Рома…», растягивая каждую гласную, и именно после этого Пятифан бурно излился в собственную руку, из-за чего он чуть не пробил головой стену. После ошеломительного оргазма тут же накрыло чувство полного отвращения к себе. Это он? Рома Пятифанов, главный гопник, при котором страшно было что-то «пидорское» выдать, сейчас подрочил на своего близкого друга? Не осталось ничего, кроме как списать все на затуманенный алкоголем разум и лечь спать. А потом во сне пришлось увидеть уже новую эротическую сцену от первого лица, где бесстыдный Петров, размазывая по своим губам и щекам слюну и предэякулят Ромы, сладко отсасывал, будто наслаждаясь процессом даже больше того, кому доставлял удовольствие. С утра было решено послать Антона в пешее эротическое, как только он вернётся, и голову тут же пробила мысль на чей конкретно он бы мог присесть. Но больше всего бесстрашного героя-любовника пугало то, что воспоминания о выдуманных ночах не то, что не вызывали неприязни, а отзывались пульсациями в районе паха. Отвращение правда всё-таки вызывал сам факт возбуждения от откровенных изображений не с какой-то девушкой, а мужиком, но не просто же так все это появилось. До начала учебного года Пятифан так стабильно и видел Антона во всех мыслимых и немыслимых позах и условиях. И в школьном туалете, где Петров нарочито громко стонал, привлекая чужое внимание, и в женском белье раскинутым на кровати самого Ромы, и обнаженного прямо на зелёной, летней траве за его домом, чтобы никто кроме гопника его не увидел. И заканчивалось это все одинаково пятном на темных боксерах и стыдливым взглядом на самого себя в зеркале.       Поэтому, когда в класс влетел улыбающийся Антон, в голове тут же пролетели все сцены, а спортивки призывно начали натягиваться. Даже не поздоровавшись, Пятифан выбежал из класса и, закрываясь в школьном туалете, начал яростно долбиться в собственный кулак и закусывать ладонь, чтобы никакой лишний звук не вырвался изо рта. И вот уже месяц все развивалось по одному и тому же сценарию, стоило только Антону появиться в поле зрения, как накатывала всепоглощающая ярость. Во-первых, потому что не было возможности зажать его где-то и услышать вживую все стоны и крики, а во-вторых, после первой мысли всегда возникала вторая - он хочет трахнуть мужика, так ещё и своего близкого друга. Поэтому руками он пусть и махал, но совести и сил реально ударить не было. Да и Петров никак не помогал, будто сам постоянно лез на рожон, пытаясь подловить и поговорить.       Сейчас, идя по коридору в попытке уйти без лишних глаз, Рома чувствует, как Антон опять хватается за рукав потрепанной олимпийки.       — Перестань бегать, что случилось? Когда мы уже поговорим нормально, — чуть ли не воет Петров, заглядывая в чужие глаза.       — Тебе рот для другого предназначен, — злобно сверкает взглядом Рома, вырывая руку и псевдо-гордо уходя дальше.       Антону остаётся только недоуменно хлопать глазами, пытаясь переварить брошенную другом фразу. Для чего такого его рот предназначен? Что за игры он тут вести решил? В голове мелькает самая странная и невозможная мысль, но раз Пятифан не хочет идти на контакт, значит придётся решать все самостоятельно. Не зря несколько лет назад Антон нашёл в старом ящике пыльную небольшую книжку с запретными текстами, в которых красочно описывалось как одному мужчине соблазнить другого. Расспрашивать мальчик ничего не стал, секреты должны оставаться секретами, тем более, если сейчас он сам собирается стать частью этого таинства.

***

      Рома замирает на мгновенье и чуть ли не плачет внутри из-за того, что вчера не поговорил с Петровым, так ещё и выпалил глупейшую в мире фразу. Вот поэтому сейчас приходится смотреть на Антона, губы которого были краснее, чем обычно, а в уголках четко виделись небольшие ранки. Будто он слишком широко открывал рот и получал все эти механические повреждения. Секунды хватило, чтобы визуализировать, что нужно делать для такого вида, и вот уже Пятифан до побеления сжимает пальцами серые спортивные штаны, чувствуя жгучую ревность и каменный стояк, не имея понятия с чем разбираться первым. Вряд ли получится орать на Антона, если ему в бедро будет упираться чужой член, поэтому он пытается успокоить сам себя. Но когда Петров, будто специально повернувшийся так, чтобы Рома хорошо его видел, облизнул свои губы, чуть шикая и морщась, а потом, как в том порно вытер их указательным и большим пальцем, Пятифан издал позорный скулёж. Опуская голову вниз, увидел он только, как потихоньку начинает расплываться пятно, так что скинув олимпийку и прикрывая ей свой личный стыд, Рома поковылял в туалет.       Антон не знал, что и думать. Неужели сейчас Пятифанов, готовый вечно его ударить последний месяц, жалобно заскулил просто потому, что он по-особенному вытер губы? И тут же убежал в туалет? Хорошо, что никто не слышит, как ликует Петров в глубине души. Значит и расценил вчера он все правильно, и осталось только ждать, пока он доведёт Рому и тот наконец сделает первый шаг.

***

      Пятифан наивно забыл насколько Антон умный, и что он точно догадался ещё тогда в коридоре обо всех помыслах одиннадцатиклассника. Потому что после трёхдневного перерыва, когда он не подходил и вообще не трогал Рому, решил опять брать своё. В раздевалке перед физкультурой, когда все переоделись, Петров вернулся туда с дневником, грустно вздыхая. Пусть и ожидая подвоха, Пятифан не выдержал, набрал в грудь побольше воздуха и спросил:       — Че такой расстроенный? — следя как хищник за каждым движением, он ждал ответа.       — Форму перепутал, — театрально выдохнул Антон, убирая в портфель дневник с замечанием, при этом демонстрируя во всей красе свои мальчишеские, но кругловатые формы сзади.       — В смысле перепутал? — забыл об осторожности Рома, реально заинтересованный в происходящем.       Зря. Петров, отвернувшийся спиной, начал расстегивать свою рубашку. Медленно, завораживая каждым движением, а потом что-то шлёпнуло его по коже.       — Согласись, неудобно бы получилось, если бы я в таком в зале появился.       Белое кружево было идеальным вариантом, чтобы скрывать его весь день во время уроков, а потом вовремя продемонстрировать нужному человеку. Лямки прилегали к коже очень близко, а сама ткань натирала достаточно, чтобы соски покраснели и стояли. Лицо было отдельным произведением искусства. Боялся. И пылал весь. Конечно, было страшно, как отреагирует Рома, и не переборщил ли Антон с таким, но примерный хороший исход заставлял прикусывать губы и мять рубашку, которая была призывно раскрыта. Пятифан, как дикая большая кошка, встал и подошёл к Петрову, тут же возвышаясь над ним. Без каких-либо слов запустил руки под рубаху, проводя от поясницы до застежек кружевного бра, ловя тихий полустон. Расстегнул его, стянул сначала рукава одежды, а потом и вовсе снял белье, последний раз легко касаясь чужой груди, и надел обратно чужую одежду.       — Вот так точно удобнее будет.       Это последние слова, которые он обронил, прежде чем выйти из раздевалки. Не признаваться же Антону, как сильно он сам волновался в этот момент, боясь переборщить и спугнуть. Хотя спугнули тут скорее его.

***

      Он скоро точно натрет себе мозоли. Представлять Петрова в кружеве было одним делом, а видеть в реальности совсем другим. Вот и стирались руки каждый вечер последнюю неделю. Антон почему-то больше ничем не радовал, а чувство отвращения к самому себе вдруг резко испарялось. Ну а что, он же не один? Петров сам с удовольствием надел на себя что-то такое, что было рассчитано возбудить Рому. Видимо, его молитвы были услышаны, потому что Антон, подловив парня, прошептал, что ждёт его в подсобке, которую уже давно никто не трогает. Пятифан пусть активного согласия не дал, но пропускать такое даже мысли не было.       Ох как же Петрова трясло в этой старой коморке. Но нужно же было что-то делать, раз Рома до сих пор не решился на какие-то конкретные действия. Да и в маленькой тёмной комнатушке совсем не было отопления, чтобы его, в маминых белых чулках с кружевной резинкой, что-то грело. Он вздрогнул, когда сзади заскрипела дверь, тут же закрываясь за кем-то, а над головой зажглась старая лампочка, освещая комнату и пару в ней тусклым, жёлтым цветом. Тяжелые шаги, раздающиеся за юношеской спиной, вселяли страх и вожделение. Гулкий стук и тот, кого тут ждали, начинает обжигать поясницу своим дыханием даже сквозь рубашку, а руки вести вверх от самых лодыжек до упругих ягодиц.       — Думаешь в этом лучше на физру пойти? — тихо произносит Петров, задыхаясь, когда чужие губы касаются обнаженной кожи над его боксерами.       — Думаю, что ты со мной хочешь не об этом поговорить сейчас, — смеётся Пятифан, продолжая гладить чужие бёдра.       — Разве мой рот не для другого предназначен? — с нотой возмущения спрашивает Антон и резко разворачивается в чужих руках.       Рома встаёт, не отнимая рук, когда уже распаленный происходящим Петров тянется за поцелуем. Он получается мокрым, горячим и таким желанным, что Пятифан ставит первую мысленную галочку «в жизни лучше». В нем и правда просыпаются собачьи инстинкты, потому что хочется вылизать всего Антона. Он подхватывает его, чуть не мурча от того, что может в полной мере потрогать такие мягкие ягодицы, и усаживает на старый небольшой столик, стоявший посреди каморки, где уже лежали брюки Петрова. Второй опять тянется за поцелуем, держась руками за чужие волосы и оттягивая их во все стороны. Рома снимает белую рубашку, прекрасно понимая, что она будет серая после всего этого, и укладывает на стол, под спину Антона. Теперь сверху он открыт полностью. Часто дышит, вот-вот сейчас расплачется, пытается свести ноги, чему мешает чужое тело между ними, а руками старается прикрыть лицо.       — Ты не побоялся светить передо мной своей красивой задницей, а сейчас стараешься спрятаться?       Антон задыхается от чужого хриплого голоса и тянется своей ножкой к уже давно вставшему члену Ромы. Пятифан ухмыляется, хватает за лодыжку, отводя ногу в сторону и резко притягивая чужие ягодицы к себе, чтобы кое-кто под ним полностью почувствовал желание парня. Уже не выдерживая, он стягивает боксеры Петрова, так что обе ноги оказывается закинуты на плечо Ромы. Грубая ладонь ложится между бёдер, проводит ниже, задевая орган Антона и опускаясь к входу.       — В брюках крем, поищи, — почти задыхаясь, шепчет Антон.       Рома находит необходимое и возвращает руку на уже законное место, а второй выдавливает немного на пальцы. Все происходит легче, чем предполагал Пятифан, и губы растягиваются в заговорщической улыбке.       — Растягивал себя?       Антон не отвечает, мычит и совершенно не знает куда деть свои руки, пока Рома разрабатывает его двумя пальцами, подгибая их, чтобы лишний раз пройтись по простате, вызывая быстрый яркий стон. Петров уже представляет, как Пятифан будет использовать не только пальцы, но парень либо специально мучал его - мстит, либо действительно боялся порвать.       Казалось, что он бесконечно сводит и разводит пальцы, при этом не давая кончить. Петров уже был готов умолять, угрожать и ещё что-то, если бы наконец внушительных размеров орган не упёрся в бедро. Было и так горячо, а чувствуя чужую плоть, температура будто поднялась до сорока градусов.       — Только скажи, я в ту же секунду перестану.       Антон был уверен, что как бы больно не стало, остановиться он не сможет. Слишком долго до этого рвался. Но все опасения были зря, потому что Пятифан отлично постарался с подготовкой, так что он аккуратно вошел почти до самого основания. Голова парня под ним откинулась назад, а из уст вырвался вскрик. Рома напрягся, но, когда Антон слабо кивнул, начал двигаться, с каждой минутой увеличивая темп. И несмотря на все попытки сдерживаться, крышу сорвало. Он вдалбливался в Петрова так, что шлепки тел были громче стонов Антона, но второй кажется не то, что не был против, а пытался подмахивать в такт, цепляясь за сильные руки, которые стояли с двух сторон от него. В очередной раз Рома как-то слишком точно прошёлся членом по простате, вызывая вспышку у Петрова, отчего он весь натянулся, сжался и мелодично простонал, кончая себе на грудь. Один только вид вот такого Антона заставил Пятифана, не успев даже подумать, закончить внутрь парня.       Чуть отдохнув, Рома взял всю ответственность на себя, находя у Петрова салфетки в рюкзаке. Антон уже был готов заснуть, вымотанный всем случившемся, но другой парень просто не позволял это сделать, создавая вокруг шум и копошения. В итоге Антон всё-таки прикрыл глаза и открыл их только минут через двадцать по ощущениям. В брюках, чужой футболке и точно без чулков.       — Рома, скажи мне, что все это было последний месяц? — зевая, говорил Петров, нежась в объятьях.       — Подрочил на тебя случайно, чуть с ума не сошёл, — расчувствовавшийся Пятифан поцеловал парня в висок, — Ну я думал, что проблема только в этом. Оказалось, просто люблю тебя.       Антон весь встрепенулся, оборачиваясь, чтобы понять: шутят над ним или нет, но не увидел ни капли смеха, так что прилёг обратно на чужую грудь.       — И ты вот так просто об этом говоришь? Я с девятого класса страдал, — обиженно пробубнил Петров, потираясь лбом о чужой подбородок.       — Ну не злись, ты всегда был умнее меня, поэтому и влюбился раньше, — смеётся в ответ Пятифан.       А потом целует. И уже готовит речь для Бяши о том, что всё-таки опетушился. И всё-таки из-за Петрова.