Фата Моргана

Они находят для себя богов на земле, и эти «боги» дают жизнь тому, что мертво.

— Счастье вдруг, в тишине, постучалось в двери, неужель, оно к тебе, веришь и не веришь, — донесся до Паши елейный голос сквозь дрему. — Юра нахуй. — Я как судьба, Пашенька, от меня не убежишь, — нагло сорвав Пашин плед, Юра увалился сверху, плотно притираясь стояком к чужой заднице. — Муха, фас его! — Паша недовольно приоткрыл один глаз. — Да хули ты лыбишься, Музыченко, ни себе ни людям, сука, да чтоб я еще раз... — Не гунди, Пашуль, успеешь еще, у тебя весь день впереди, — Юра приподнял его за бедра, зафиксировав на месте, и настойчиво огладил член. — Юрка, отъебись по-братски, — пробурчал Паша, подаваясь навстречу ласкающей руке и зарываясь всей пятерней в волосы на загривке Музыченко. — Да лежи уже, не выебывайся. Оскорбленно сопя и возмущенно сверля взглядом стену, Паша терпеливо ждал, пока Юра нашарит флакончик со смазкой в складках постели. Сонный мозг хотел спать, отдохнувшее тело хотело ебаться. Юрочка, похоже, подобным выбором вообще никогда не мучился, с его-то либидо прямая дорога в рекламу виагры. Послал боженька тактильного маньяка, мрачно подумал Паша, когда Музыченко начал настойчиво требовать все внимание обратно к себе. Получасом позже Паша задумчиво смолил в открытое окно, стряхивая пепел мимо пепельницы. Взгляд бесцельно скользил по крышам домов, окропленным пробивающимися из-за ватных облаков лучами. Вроде бы и картинка красивая: июльское солнышко мягко припекало, птички заливисто щебетали, Юрочка по-особому щедрился на ласку и разбрызгивал вокруг себя хорошее настроение в преддверии их предстоящего отпуска — первого для Паши с момента начала службы. А все нутро сводило при этом непонятной судорогой, тесня грудную клетку. Тело рефлекторно готовилось отражать рвущуюся с поводка опасность. Того и гляди завизжит оглушительная сирена, по небу начнет расползаться мрак, а со стен слезут ошметки реальности. Глупости, конечно. В их мире пиздец принимал немного иной вид. Юра не мог не испортить — или дополнить — момент, тесно притеревшись сзади и обняв поперек живота, чуть не опрокинув пепельницу на пол. Пару пальцев на ноге точно бы отшибло, мысленно подметил Паша, машинально накрывая Юрину ладонь своей. — Пашка-Пашка, хуй какашка! Чего смурной такой? — Юра нагло вытащил сигарету из чужих пальцев и затянулся. — Опять, бля, эти твои словечки ебаные, обязательно вот сейчас было напоминать о своем возрасте? — поморщился Паша. Временами действительно удавалось почти полностью забыть о цифрах — спасибо сохранившемуся виду. Но Музыченко имел особенность открывать рот. Никакого пунктика у Паши не было, но контраст внутреннего с внешним вызывал нихеровый диссонанс. Юра мерзко захихикал, мягко потянув Пашу за руку: — Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом. — Ну охуеть ты сказочник, Юрец, — Паша закатил глаза, поведя плечом. Согретая чужим теплом спина моментально покрылась мурашками. — Ну что ты, яхонтовый мой, совсем пригорюнился, — издевательски протянул Юра, тут же отвлекаясь на зазвонивший телефон, — бля, погоди... Да, Кикирончик, слушаю тебя. Паша отстраненно залипал на их сомкнутые пальцы, старательно вслушиваясь в сочащиеся из трубки слова, но улавливая лишь подсвистывающие фрикативные. Юра, воспользовавшись случаем, размашисто оглаживал его по лицу, еще больше путая отросшие волосы. — Все понял, сделаем, — не глядя отложив телефон на подоконник, Музыченко мазнул пальцами по Пашиной щеке и припечатал сверху смачным чмоком. — Ну какой ты красивый, сука, так бы и трогал тебя целыми днями. — Чего Кикир хотел? — прямо спросил Паша, привычно отфильтровав Юрочкины ля-ля. Тот сразу перешел к делу, нисколько не смутившись. — Да надо в Колпино сгонять. Там вроде как полная коллекция собралась. — Да бля-ять, — недовольно простонал Паша, примерно прикидывая в уме расстояние и время. — Юр, может, ну его нахуй? Мы сейчас все пробки соберем, а сколько потом еще обратно пиликать. — Нет в тебе ни капли романтики, Пашенька. Время вдвоем проведем, тет-а-тет, так сказать, сам же ныл недавно. Мечты сбываются, хули. Так что пакуй жопу в штаны и спускайся в машину на крыльях любви, я тебя внизу жду, — шлепнув Пашу по заднице и наклонившись погладить Муху за ушком, Юра двинулся на выход, виляя бедрами. — Сучара ты, Юрочка. Мировые религии, несмотря на все их различия, в вопросах смерти толкуют все об одном: после смерти человека необходимо выполнить ряд ритуалов, которые облегчат переход его души в мир иной. Иначе говоря, высвобожденной после смерти энергии требуется некоторое время на то, чтобы провалиться в решето вселенной и продолжить существовать в иной форме. Наша забота — те несчастные, застрявшие в прослойке между мирами из-за неотработанных «долгов»; мы называем их лимбусы. Кто-то погиб с ярким чувством несправедливо прерванной жизни и нереализованного потенциала, кого-то не отпускают чужие обида, скорбь или даже ненависть. Чтобы как-то существовать в этом мире, они подпитываются от живых, высасывая из них жизненную силу. Самая лакомая приманка для них — люди с расшатанной психикой, из них проще всего сосать энергию. Для живых такое соседство кончается психическими заболеваниями, убийствами и самоубийствами. Наша задача — максимально защитить живых и просеять энергию лимбусов через себя, чтобы дать ей возможность наконец преобразоваться. Юрина ладонь горячо и привычно лежала на Пашином бедре, пальцы второй мягко постукивали по рулю в такт играющей песне. Вцепившись обеими руками в ремень безопасности, Паша хмуро разглядывал начинающий виднеться купол ловушки, нависающий над жилым районом на окраине Пушкина. Поверхность переливалась потоками энергии, напоминая гигантский мыльный пузырь, который все никак не лопался. Пашина первая самостоятельная ловушка. В то утро месяц назад Паша почуял подвох уже на подходе к двери их отдела, за которой было непривычно тихо. Неужели прошляпил какое-нибудь важное объявление о выходном дне в честь того, что они все молодцы, а Юрочка, сука такая, не напомнил ему. Паша толкнул дверь и облегченно уперся взглядом в сдавленную ободком наушников вихрастую макушку Кикира, занимавшего излюбленное место за самым большим из экранов, и ссутуленную спину корпящего над ноутбуком Дани, расслабленно покачивающего татуированной лодыжкой в такт каким-то своим мыслям. Уже полюбившаяся сердцу картина недосчитывала трех человек. — Привет, мужики! А где Анечки? — Паша пожал руки обоим и оглядел пустые рабочие места. — А ты не знаешь разве? Нет их больше с нами, Пашуль, — буркнул Мустаев, не отрываясь от клавиатуры. — Дань, не нервируй человека. На вербовке они, Пашок. — Всем скопом, что ли? А мы — ебитесь, как хотите? — заворчал Паша. — Да че ты, сейчас почти все по домам сидят, спокойнее намного. То ли дело в восемнадцатом году, когда чемпионат в самом разгаре был. Вот где на пердячем пару побывали, восьмидесятый и то нервно курит в сторонке. Нас тогда и побольше было, СССР же, да и город всего один — дернули самых мозговитых из пары крупных столиц и не тужили, — поделился Кикир. — И как справлялись? — поинтересовался Личадеев, всегда с любопытством заглатывая рассказы о работе отдела еще до момента его, Паши, рождения. Старперские словечки его коллег по цеху, с головой выдающие их истинный возраст, только добавляли колорита. Впрочем, на них Паша уже почти перестал реагировать: сам не лучше будет через полсотни лет. — Как-как, хуево. ЧМ тогда знатно нас всех подкосил, столько проебов за все года повылезало, впору было все одиннадцать городов силками затягивать, да только где было столько сил взять. Паша хотел было подбросить дровишек в разгоревшийся запал Кикира на истории, пока время позволяло, но его опередил довольный возглас выплывшего из смежной комнаты Музыченко. Дрочил он там, что ли, все это время один. — Эге-ге, Паш-милаш пришел! — Юра тут же загреб Пашу в свои осьминожьи объятия и звонко чмокнул в раскрытые губы, ничуть не стесняясь парней. — Чего недовольный такой? Я нам с тобой отпуск в конце месяца выбил, поедем за город тоску твою зеленую народными средствами разгонять. — Ну все, молодец, благотворную почву подготовил, можешь теперь главную новость дня дропать, — заржал Даня. Юра стрельнул убийственным взглядом в Мустаева, который только сильнее раззадорился от вида резко побледневшего Паши. Кикир, почувствовав запах жареного, стянул с головы наушники и увел Даню перекурить, по пути хлопнув Личадеева по плечу. Юра бросил на Пашу неуверенный взгляд исподлобья, оценивая его состояние. — Да ну не томи ты уже, блять, — не выдержал Паша. — Короче, судя по всей симптоматической чернухе, в Пушкине очередная кормушка собирается. Я в детали особо не вдавался, там какой-то пожар из-за хуевой проводки в многоэтажке. В общем, куча внезапных смертей, люди без крова, дети без родителей; сам знаешь, тот еще рассадник. Нам с тобой партийное задание — проверить и в случае необходимости запечатать. Паша и не знал, в какую сторону чувствовать после слов Юры. Вроде полтора года работает уже, сотня таких случаев у него на памяти, а все равно переживает сильнее, чем ему позволено, хотя знает ведь, чем эта эмпатия чревата. Все смотрит на такого собранного, сдержанного Юру. Смотрит и завидует: вот где тумблер «вкл/выкл» на панели чувств работает исправно. Понятно, что последний кирпичик в стену своего цинизма Музыченко положил десятки лет назад, и с тех пор лишь оттачивал умение отключаться в нужные моменты. Да и чего, в конце концов, стоят неполные Пашины тридцать — на фоне того, сколько уже прожил Юра, на фоне того, сколько еще предстоит прожить им обоим — если повезет, конечно. Лимбусы паразитируют на людях, но делают это в местах, которые либо были им очень хорошо знакомы и близки при жизни, либо вызвали сильные эмоции — чаще всего негативные, чаще всего в случаях с насильственной смертью. Поэтому, помимо прочих, мы устанавливаем так называемые дежурные ловушки в неблагополучных районах, где статистически чаще случаются убийства или самоубийства, или рядом с кладбищами. Купол ловушки работает по принципу центрифуги: пойманные лимбусы по нему размазывает так, что они не в силах навредить живым. Когда их набирается достаточное количество, наше дело их разрядить и впитать эту энергию из купола в себя. Тут и начинается все самое сложное. У каждого реакция индивидуальна, но суть одна: тебя будто одновременно перемалывает в нескольких мясорубках. Тебе предстоит пропустить через себя все то, что не получилось пережить и отпустить у них. Большинство от такого сдурело бы сразу, но наше тело умнее нас. Мозг просто отключается на эти минуты, давая чужеродной энергии возможность адаптироваться к твоей, не навредив при этом психике. Сейчас с этим еще проще, есть различные препараты типа дневных транквилизаторов, они обеспечивают лучшую ассимиляцию. Потом эта безмолвная равнина кончается, и тогда вновь начинаешься ты. Рука Юры ощутимо сжала Пашино бедро, привлекая к себе внимание: — Ты мне так и не ответил. Чего лицо такое кислое? — Да предчувствие какое-то, будто случится сегодня что-то, — нехотя поделился Паша, не поворачиваясь от окна. — У нас каждый день что-нибудь да случается. Со временем привыкаешь не реагировать, — Юра повел плечом. Привыкаешь не привыкаешь, да вот только Паша обладал не самым чутким радаром на различного рода пиздецы, а тут проняло даже его. Уличать Юру в откровенном пиздеже и ссориться перед работой хотелось в последнюю очередь, поэтому Паша решил вернуться к печальному разглядыванию машин и уже потянулся было прибавить громкость, чтобы снизить градус напряженности, но Музыченко мягко перехватил его пальцы. — Паш. Ну поговори со мной. — Ты эгоистичный старший товарищ и просто грубый, если честно, человек, доебываешься постоянно, чужой отдых не ценишь, о чем с тобой говорить? — Старший товарищ всего лишь преподавал бесценный урок, — важно начал Юра, подняв указательный палец, — на работу нужно ходить с пустыми головой и яйцами. — Пау-пау-пау! — загудел Паша, вскидывая руки, и тут уже захохотали оба. — Мы же с тобой существуем в реалиях нашей жизни и знаем, что можем не доехать из пункта А в пункт Б. Можем разбиться на машине, например. И поэтому, Павел... если мы сегодня умрем, я умру счастливым! — Юра подмигнул ему, спустив солнечные очки на самый кончик носа. Длинные подводки и ненужные признания в самый неподходящий момент были своеобразной фишкой Музыченко — вот уж на что Паша точно привык не реагировать. Хотя чего уж там, сердечко все равно неизменно делало ебоньк. — А что за место хоть? — Паша выудил из кармана локатор, открывая карту с мигающими точками ловушек разных цветов и размеров и приближая масштаб. — Плотина, ж/д пути, городское кладбище рядом... От внезапной догадки вмиг скрутило живот: это же дежурная, мать его, ловушка. Такие, по правилам их ебанутого мира, закрывают юные соколики во время обучения. Тут-то вся феечкина пыль с Юркиного наебалова и обсыпалась, а до обидного простая картинка наконец-то сложилась: сокращенная вдруг вдвое смена, щедро капнувшие отпускные, внезапный звонок Кикира. И в аптеку, надо думать, Музыченко нихуя не за резинками на самом деле бегал, а за новой партией лошадиных транквилизаторов. Быстрый взгляд на Юру лишь подтвердил догадки — тот поплотнее надвинул очки и подкрутил усы. Паша так охуел, что далеко не сразу нашелся со словами: — Ну и когда ты хотел мне сказать? Типа, там, доброе утро, Пашуль, чисти зубки и иди кушать, сегодня ты, возможно, сдохнешь, — огрызнулся Паша, вытирая моментально взмокшие ладони о штаны и доставая сигареты из бардачка. — Так, блять, давай вот без этого, — прикрикнул Юра, сделав резкий жест рукой. — А что прикажешь, от счастья плясать? — Паша нервно затянулся, выдыхая дым через нос. Титул главного мудачины года сегодня явно нашел обладателя. — Хорош истерить уже. Я ж рядом, неча сопли распускать. Не ты первый, не ты последний, — припечатал Юра, давая понять, что разговор исчерпан. — Въебать бы тебе, Юрка, вот честное слово, — буркнул Паша, мрачно уставившись в окно. Юре хватило ума не продавливать дно дальше и позволить Паше прокипятиться в собственном соку. Не о чем тут было речь вести, все уже давно решили за него. Музыченко вообще особой чуткостью никогда не отличался, всегда пер напролом с нахрапистостью БТР, никакого сочувствия у матерого Юры к зелености Паши не было. Всю душу из него лоскутами вынул и глазом не моргнул. Личадеева весь последний месяц из смены в смену кидало грудью на амбразуру — спасибо Юре и его бесцеремонности. Между ними не раз разверзались километровые пропасти, когда Пашу плотно прибивало к земле разницей их положений. Ругался, бесился, уходил в себя, обижался — как обижаются дети на взрослых, забывших, откуда они родом. Такие методы обучения вызывали некоторые сомнения и набивали болезненные шишки, зато теперь Паша точно знал: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. — Ширнуться хочешь? — мягко спросил Юра, прокладывая первую тропку к примирению. Чувствуя, что сам не успокоится, Паша коротко кивнул и нагло облапал чужие карманы, выуживая пластиковый пакетик с адаптолом. Проследив за его движениями, Юра стрельнул глазенками из-за стекол очков. От его взгляда захотелось отряхнуться. Первый критерий для новобранцев: нулевой заряд, он обеспечивает в нас высокую проводимость. Мы как нейтроны в мире протонов-людей и электронов-лимбусов. Проверенного способа вычисления «нулевых» со стопроцентной гарантией нет, поэтому вербовкой занимается отдел рекрутирования — у них обостренное чутье на нам подобных. Когда сильно не хватает новых голов, они дергают бывших рекрутеров, которые перешли в другие отделы. Нас с Серговной в том числе. Второй важный момент — обилие жизненной энергии, внутреннего потенциала. Только это дает нам фору и шанс выстоять в моменты, когда мы выступаем переходниками между двумя мирами. Внутренняя гармония и полный самоконтроль — наши лучшие друзья. Не то поедет крыша, если вообще жив останешься, кому ты такой хороший потом нужен будешь. Третий — плюс-минус бальзаковский возраст, когда человек физически развит, мировоззрение сформировано, а психика более-менее стабильна и закалена. Каждый новобранец становится протеже более опытного наставника из оперативного отдела, но далеко не всем из них суждено дойти до конца и пополнить наши ряды, как не всякому куску металла суждено стать мечом из жаро- и ударопрочной стали. Придется сначала пережить предельные температуры и давление для обретения необходимой формы. С момента начала работы в качестве проводников мы постепенно застываем в своем возрасте: постоянные циркуляция и обновление внутренней энергии делают нас практически неподвластными процессам старения. Машину удалось оставить прямо у дома, крышу которого предстояло штурмовать. Оставив Пашу возиться с ремнем безопасности, Юра гремел чем-то в багажнике, наспех скидывая в сумку нужные устройства. — Что-нибудь чувствуешь? — участливо поинтересовался Музыченко, когда Паша вырос рядом. — Только как сжимается очко. Паша только-только начал ощущать изменение скорости энергетических потоков внутри ловушек, в то время как Юра умел определять удельный объем заключенной энергии. Опытный же, падла. — Как говорил Петр Великий, не ссы, лягуха, болото будет нашим! — заржав собственной шутке, Юра повесил сумку Паше на плечо, похлопав того по щеке, и бодро зашагал в сторону парадной. Личадеев молча закатил глаза и поплелся следом. Вывалившись на крышу с мучительным вздохом, Паша согнулся напополам и уперся ладонями в колени. — Какой-то ты у меня неспортивный, Пашенька, четыре этажа всего, — Юра опустил руку ему на спину, вглядываясь в купол ловушки. — Ну вот, а ты переживал. Тут энергии-то, раз-два — и обчелся. — Погоди... сейчас отдышусь, — Паша сбросил сумку на пол и поморщился, выпрямляясь и хватаясь за поясницу. В конце концов, работа предстояла пусть и ответственная, но монотонная. Пиздец начнется после, когда Паша окажется под завязку напичкан энергией, от которой рвет крышу и появляется желание пустить себе пулю в висок. Сжимая в руке дифьюзер, Паша старался не думать о том, что прекращает существование сгустков энергии, которые еще совсем недавно теснились в человеческих телах, умели чувствовать, верить и были кому-то дороги, а теперь превратились в простейших паразитов. Физическими категориями мыслить проще. Разрушение межмолекулярных связей. Распад микрочастиц. Высвобождение энергии. Восстановление баланса. Защитный купол заметно уплотнился и теперь подрагивал, сдерживая внутри себя бурлящую свежевысвобожденную энергию. Паша нерешительно уставился на собственные пальцы, замершие в считанных сантиметрах от края купола, будто всерьез ждал, что старший товарищ мягко перехватит их в самый последний момент и возьмет всю ситуацию на себя, не давая случиться непоправимому. Бросив беспомощный взгляд на Юру, который стоял чуть позади и откровенно плохо изображал невозмутимость и непричастность ко всему происходящему, Паша почувствовал необыкновенное облегчение и всепоглощающее смирение. Тянуло сказать что-то умное и пафосное — вдруг на прощание, — но получилось только сдавленное: — Юр, я... Края купола вдруг зарябили, и Паша едва успел подставить ладони под потоки обрушивающейся энергии, захлестнувшей его в самый эпицентр огромной воронки. Эпицентром стал он сам. Кожу рук кололо тысячей иголок, а по венам будто растекался раскаленный свинец, наливая тяжестью все тело. Паша успел запомнить аномальный жар упавших ему на плечи ладоней, прежде чем его бросило в холодный липкий пот, перед глазами резко потемнело, мысли потеряли всякую связность, а в ушах встал жуткий гвалт, словно между собой спорили сотни разных голосов. А потом все исчезло, оставив на подкорке кислотные картинки теперь уже пережитой эмоциональной правды. На смену тяжелому свинцу пришла привычная легкость. Чужие голоса затихли, возвращая ясность мыслей. Беспроглядная темнота уступила июльскому полуденному солнцу. Ладони на плечах остались. — Пиздец бэд-трип, — просипел Паша, привалившись к дымоходу крыши, куда его предусмотрительно оттащил Музыченко. — Умничка! Красава, так горжусь тобой, пиздец просто! Знал же, знал, что сдюжишь! — Юра заправил прядь волос Паше за ухо и крепко прижал к себе, всучив в руки термос с горькой быстрорастворимой жижей. — Хлопни кофейку давление поднять, да пойдем вниз сольем с тебя эту хтонь. Пашу еще трясло немного изнутри, голова была какая-то дурная, а по лестнице он спускался фирменной походкой только слезшего с коня ковбоя, но в общем и целом, хороший тамада и конкурсы интересные, на восемь из десяти потянет. На подходе к машине Пашу резко переебало по хребтине острое ощущение причастности. До этого он и сам, подобно лимбусу, телепался меж двумя мирами, не вполне принадлежа ни одному из них. А теперь дорос, возмужал будто, стал вхож в Юркин круг по-настоящему, был наконец достоин идти вот так вот рядом, плечом к плечу, держа за руку, как равный. Как кто-то значимый, как кто-то, с кем можно считаться. И все те недовысказанные чувства, которые все висели на нем водорослями, вдруг обрели весомость. Подойдя к машине, они позалипали немного друг на друга, зеркаля полоумные улыбки, а на сердечке так тепло, хорошо было, что тупость момента вообще не волновала. Немного все же очухавшись, Юра открыл багажник и деловито пригласил Пашу к встроенному внутрь криокулеру, чем-то напоминавшему большую старую магнитолу с отсеком и индикатором. Этот, судя по отметке, был на две трети заполнен. — А тут точно на меня хватит? — неуверенно протянул Паша, чуть склонив голову. — Хватит-хватит. Заедем только потом сольем его, да там и оставим, нахер он нам в отпуске эти две недели нужен будет, — пробухтел Юра, торопливо отписываясь ребятам в телеге с зажатой в пальцах сигаретой. — В смысле потом? А сейчас мы куда? — нахмурился Паша, засовывая руки в криокулер и краем глаза следя за наполняющейся светящейся полоской. — Тут неподалеку есть парк небольшой, клевый такой, думал там прогуляться, — хитро улыбнулся Музыченко, наблюдая за Пашиной реакцией сквозь приспущенные очки. — Это ты меня так на свиданку зовешь, что ли? — Ну тип того, — гоготнул Юра, подмигивая. Развалившись на лавочке в парке и проводив взглядом очередной заходящий на посадку самолет, Паша лениво наблюдал, как Юра, держа тлеющую сигарету в уголке рта и морщась от попадающего в глаза дыма, крошил булку довольно крякающим у ног уткам. На противоположном берегу мелкой речки, топча аккуратно высаженные цветы, складывающиеся в лаконичное «Городу Колпино — 298 лет», две девочки лет четырех-шести упрямо рвали траву под чуткими взглядами вставших под деревцем родителей. Видимо, пытались привлечь внимание дерущихся за Юрин хлеб птиц. — Слушай, а что за история со сменой названия? Анечка как-то вбросила еще в самом начале и проморозила с ответом, сказала у тебя потом спросить, — поинтересовался Паша, кинув пару крупных кусков выхаживающим вокруг Музыченко голубям. Никак своего признали. Юра вынул сигарету со рта и громко загоготал, распугивая собравшихся вокруг птиц. Смяв пакет с крошками, сошел с газона и привалился рядом с Пашей, закинув локти на спинку лавочки. — Я уж позабыл, а она все, наша умница, помнит. За магарыч и я повспоминаю, но с тебя можно и натурой, — нахально подмигнул Музыченко. Пиздит как дышит, конечно. Будто Паша не знал Юрину сентиментальную любовь до всяких баек. Даром что эта любовь бок о бок шла с закостенелым консерватизмом и стариковским ворчанием на нынешнее поколение. Хотя чего уж, время покажет, каким станет сам Паша, когда обзаведется таким же жизненным багажом. — Все же с Запада пошло в начале прошлого века, в имперской России наша контора только-только начинала свое существование. Из-за названия русского подразделения никто особо не переживал, были просто безымянной горсткой колобродов, творивших благостные дела. А в восьмидесятые бюрократическая машина добралась и до нас — все-то им надо было назвать, а что уже названо — переназвать. И эта их мания на длинные названия, которые все равно потом безбожно сокращались... Так вот назвали нас тогда, Пашенька, отделом чрезвычайного контроля общества. Доходило до Паши медленно и печально, но в момент озарения неприличное ржание сдержать не удалось. Отсмеявшись, решил наконец озвучить вопрос, который давно его мучил. — Юр, а много у тебя было? — замявшись из-за двусмысленности формулировки, решил уточнить, — ну, учеников. — Ты второй. До тебя был Лелик, офигенский пацан, его привели аккурат после Первой Мировой. Мы и сами тогда не шибко опытные были, только починали, считай. Сами варим — сами мажем, как говорится. Но вроде ниче так, обучил худо-бедно, что сам знал, — поделился Юра, подкручивая ус. — Что-то я таких не помню, — нахмурился Паша, перебирая в голове имена ребят из смежных отделов. — Так и нет его с нами, он в сорок первом на фронт ушел, а после войны так к нам и не вернулся, — Юра как-то весь сразу скукожился, уперевшись локтями в колени, — столько всякого говна повидать успел, страшно в людях разочаровался, не знал, как с этим жить дальше. Потихоньку отошел от дел, семью решил не заводить, состарился и помер в одиночестве. Поддавшись меланхолии момента, Паша снова невольно мазнул взглядом по мозолившему глаза названию высившегося напротив ДК: — Тут, наверное, до сих пор пиздец атмосфера с военных времен. — Ну а где сейчас иначе, Пашуль, — нахмурился Юра, повернувшись к нему, и задумчиво продолжил, — военные подвиги забывать нельзя, это факт. Но! Даже о таком — особенно о таком — помнить нужно правильно. Я объясню, — предупреждая вопросы, приподнял ладонь в останавливающем жесте и снова принялся подкручивать усы. Атрибут размышляющего Музыченко. — Тут же фишка в чем… чувства, в отличие от эмоций, — штука двусторонняя, и адекватно этот механизм работает только при наличии как минимум двух полюсов, налаженной связи между ними и самого предмета обмена. Если хоть что-то из этого херится — все пиздец, тушите свет, — Юра развел руками. — Нужно ж уметь прощать и отпускать, чего толку-то копить. Оно потом вон чем для нас всех оборачивается. Чего далеко ходить, ты и сам до сих пор еще жив только за счет хорошей поляризации напичканной в тебя энергии с твоей собственной. Нарушится баланс — и поминай как звали. — Какие мудрые слова ты говоришь, Юр Юрич. Но на деле все равно какая-то хуятина, — обреченно буркнул Паша, внутренне передернувшись от вырисовывающихся перспектив. Шансы выжить всегда один к одному, сколько монетку ни подбрасывай. — То-то и оно, Пашуль. Хотя чего уж там, размышлять хорошо, а случись с тобой что — я бы и сам этих тварей кормил. Я ж… — Юра прервал себя на полуслове, замолчал и отвернулся в другую сторону. Паша был ему за это благодарен. — А как же родные? — выпалил Паша раньше, чем успел подумать. — Бля, прости, хуйню сморозил, давай о чем-нибудь другом. — Да нет, почему, нормально все, — отмахнулся Юра, доставая из кармана пачку сигарет и протягивая одну Паше. — Папа умер, когда я примерно твоего возраста был. Быстро все так случилось, безболезненно, просто уснул и не проснулся. Мамочка почти сразу после войны ушла от болезни крови, все сетовала, что внучат не удалось потетешкать. С братом и сестрой… оба старшие, это я мордофиля в семье, — Юра тепло улыбнулся, стряхивая пепел и предаваясь воспоминаниям, — так вот, с ними я уже осознанно отношения рвал. Не мог же я прийти к ним и сказать, что вот, мол, так и сяк. Письма писали, созванивались, а видеться с тех пор не виделись. Обоих уже в живых нет, а племяшки мои уже своих внуков нянчат, я за ними приглядываю… есть одна очень мудрая фраза. Смерть — это то, что бывает с другими. Таков наш удел, Пашенька. — Пиздец, Юр, — выдавил Паша, глотая ком в горле. Однажды ведь и ему придется пережить всю свою родню. Юра вроде бодренько заливал, можно было и впрямь поверить, что не переебывает его ничего внутри столько лет спустя. Только вот Кикир как-то проболтался, что Юра долгое время «бирюком жил», ни с кем близко не сходился и серьезных отношений предпочитал не заводить, пока их с Пашей не схлестнуло. Учеников вон тоже больше полувека не брал. Даже стало немного стыдно. Происходящее между ними он даже мысленно никак не называл, старательно бегая от фантомных обязательств и упрямо отказываясь замечать слона в комнате. Юра же был простой, как пять копеек, говорил искренне и открыто, но при этом — стоит отдать ему должное — ничего не предъявлял и не требовал, просто молча ждал. И как бы Паша ни залупался, все эти полушуточные признания из них двоих именно ему нужны были, слишком много они для него значили. В конце концов, Юра никогда ни в чем не сомневался, все эти червячки только Паше мозг выедали. Отрицать чувства к Музыченко было бесполезно, Юра ему как минимум нравился. Паше не нравился он сам. — Загрузил я тебя, да? — усмехнулся Музыченко, подтащив Пашу к себе и чмокнув в макушку. Хорошо все-таки, что Юрочка даже не подозревал, куда на самом деле уползли его размышления. — Ну что, по матрешкам? Обратная дорога заняла почти на час больше, чем планировалось, Паша успел выпасть из реальности, пережевывая собственные мысли, от которых его изредка отвлекал Юра своими прикосновениями. Расцепились они только у въезда на территорию, когда Паша вынырнул на улицу и направился в курилку дождаться Юру с парковки. Только успев прикурить, Паша отвлекся на пиликнувшую дверь, которая тут же выплюнула Кикира с Даней. На вид оба были мрачнее грозовых туч. — Мужики, вы чего? — осторожно спросил Паша, успев подхватить их тревожность. — А ты прочти, — Кикир указал на Пашин телефон в кармане. На экране среди прочего красовалась свеженькая новостная сводка из их общего чата — такие поступали в их контору еще до того, как о произошедшем узнавала общественность. Мужчина, тридцать восемь лет. Житель запечатанной окраины Колпино. Потенциальный нулевой (NB: непроверенная информация). Выбросил двух своих детей из окна четвертого этажа, после чего застрелил жену и себя. Инцидент вызван дестабилизацией ловушки (NB: непроверенная информация). Паша торопливо пробежался взглядом по тезисно изложенным событиям, сглатывая подступившую к горлу тошноту. — Что, что это за пиздец?! — надрывно заорал Паша, до побелевших костяшек сжимая телефон в руке. Четче всего в отборном винегрете чувств ощущалась злость. Злость на весь их ебанутый мир, в котором такое вообще могло произойти. Менее ярко, но достаточно отчетливо ощущалось отвращение к себе и всему своему существу. За почетное третье место боролось нежелание верить в то, что такой сюр мог вдруг стать реальностью. И все это — под соусом фатального наебалова, которое маячило где-то на фоне уже слишком давно, чтобы его не замечать. — Пашуль, чего ты разорался опять? — из-за угла парковки вырулил Юра с заряженным криокулером наперевес. — Чего я разорался, Юр? Чего я разорался? Да то, что я фатально проебался, хотя даже не понимаю, где именно, а теперь не знаю, как с этим жить! — сомнений в том, что Музыченко уже успел прочесть последние новости и прекрасно понимал, о чем он говорил, почему-то не было. — Воу-воу-воу, стоямба, Пашкин, — настойчиво прервал Юра. — Начнем с того, что ты все сделал четко, как по линейке, к тебе вопросов нет. — Юра прав, Пашок. Тут сработал его величество ебучий случай, — аккуратно заметил Кикир, примирительно вскинув руки на Пашин ядовитый взгляд. — Да в смысле, блять?! — не унимался Личадеев. Внутри все огнем горело, не знал теперь, куда себя деть и как вообще можно оставаться спокойным в этой ситуации. То ли дело эти циники ебаные, стояли себе как ни в чем не бывало, в хуй не дули. — Так ты уймись и дослушай нормально, — припечатал Даня, не ведясь на Пашину истерику. — Такого у нас еще не было, пока только одни догадки. Но судя по тому, что отдел аналитики успел раскопать, этот хрен действительно нулевым был. Но не наш, неподготовленный, значит. Видать, пересек купол, пока ты еще не успел его в себя впитать, вот в него часть и срикошетила, а там уже дело техники. Других объяснений тому, что ему так башню ни с того ни с сего сорвало, я не вижу. — Блять, пиздец совпадение, — коротко изрек помрачневший Юра. Мозг участливо подбросил Паше воспоминание о том, как зарябила гладь ловушки буквально за секунду до того, как он сам ее коснулся. Сотая доля процента вероятности того, что такое случится: нулевой, каких целый отдел днем с огнем искал, оказался в самый, блять, неподходящий момент в самом, сука, неподходящем месте — и все на Пашину голову. Нарочно не придумаешь. — Не грызи себя, Паш. Ситуация хуйня, никто не спорит, но зато теперь есть прецедент, — попытался подбодрить Музыченко, закинув руку Паше на плечо, — обмозгуем все хорошенько, аналитики вон, пока нас не будет, экспертизу проведут, во всем разберутся, чтоб такой хуйни больше не было. На ошибках учатся. Ты думаешь, мы, что ли, сразу все такие охуенные стали без сучка без задоринки? Такую хуйню поначалу творили, тебе и не снилось, волосы чудом седыми не сделались. Ну нельзя, нельзя все-все предусмотреть, блять, пойми ты уже! — Прецедент? Прецедент, блять? Так ты это называешь, когда отец своих детей убивает, а мы в это время любезно пиздим за жизнь на лавочке в парке? На ошибках учатся? Чего-о, чего ты несешь, чего ты лепишь?! — зло отряхнувшись от чужого прикосновения, Паша оглядел стоящих перед ним парней. — А вы его еще и слушаете с такими лицами. Все такие пиздатые, что даже нахуй некого послать. Да пошли вы, козлы поганые! Грубо пихнув плечом Мустаева и получив в спину тихое «Истеричка ебаная», Паша быстро двинулся куда подальше от этого ебнутого места, где все было шиворот-навыворот. Крепко он ошибся, даже на секунду допустив мысль о том, что он теперь один из них — нихера подобного, Паша из другого теста. Он сейчас как никто понимал Лелика, который в один прекрасный момент решил слиться. Как только можно было такими сволочами всего за век сделаться, чтоб вообще ничего не пронимало. Настолько чужими они для него вдруг стали, что никаким теплым воспоминанием это гадкое послевкусие не перебить было. Как же просто херится все хорошее в этой жизни. В кармане тем временем продолжал настырно зудеть телефон. С десяток пропущенных от Юрочки, парочка нелепых сообщений от парней с неловкими попытками в извинения, одно обеспокоенное сообщение от Смирнухи — и ей уже успели рассказать — и порция тупых анекдотов из канала в телеге, лучше не придумаешь. Расплесканный ушат говна внутри потихоньку переставал бурлить — спасибо транкам. Вся ситуация и яркий на впечатления день выпотрошили настолько, что сейчас хотелось простого человеческого оказаться где-нибудь в космосе — там чувств не бывает. Ну или на худой конец забиться в крохотную темную коробку подобно коту и сидеть там насупившись. Так все заебало, что даже проораться где-нибудь в поле с ромашками не помогло бы. Гаже всего, пожалуй, было чувство пойманности в замкнутый круг. Наебывать себя было Пашиным хобби, но даже сейчас он с предельной ясностью понимал: так уже было и так еще будет. Некрасивых сцен в стенах их конторы было чуть ли не больше, чем слонов в индийских фильмах. Любили Паша с Юрой друг другу говна в панамку накидать и съебаться пафосно в закат, ну что ж теперь. Как бы сильно ни цапались, все равно потом друг к другу прибивало — уж больно жестко они сидели на этой игле. Как там было, выбери жизнь? Паша и выбрал. Не поддающуюся никаким законам логики, да и законам вообще. Местами, откровенно говоря, отстойную, но тут уж извиняйте. Чего оно все стоило, когда Юра его «своим хорошим» называл и в глаза доверчиво заглядывал, когда Даня прятал от ребят колбасу, приматывая вязанку скотчем к столу, а Кикир зачитывал несуразно рэпчину, рубясь в червей на плойке. Как бы Паша ни выебывался, все равно он был их — весь их, с потрохами. Юре назавтра достаточно будет прислать Паше тупой эмодзи в телеге, подписав не менее тупым «тюльпашки для Пашки-милашки», чтобы Паша повелся, как в первый раз. Две вещи в этой жизни он знал уже наверняка: что тарелку после гречи нужно мыть сразу и что с Юркой было не так уж и здорово, но без него делалось совсем невыносимо.