Станет тише

Небо неотвратимо темнеет, наливаясь поздней весной. В майский воздух, сладкий и лёгкий, вмешивается знакомый тревожный запах, присутствие которого подгоняет Айка сильнее, чем гружённые водой вспухшие облака и переменившийся ветер. Под этим огромным подвижным небом Айк выглядит совсем маленьким, почти ничтожным. Ждать нельзя. Он стремительно, спотыкаясь, пробегает площадь с клумбами наискось, сминая подошвами оранжевые цветы, лишь бы успеть обратно под навес университетской крыши. Первые капли застигают его ещё по пути, заставляя вздрогнуть, и разразившийся дождь пытается дотянуться до напуганного Айка и под козырьком крыльца, когда он взлетает по лестнице под укрытие. Он жмется к стене, в страхе переводя дыхание. Какой же кошмар. Как он теперь попадет домой? Какой ужасный шум… Шелест дождя эхом заполняет голову, ливень барабанит по крыше и почти — ещё чуть-чуть и! — будто бы по черепной коробке, размывая беспокойство в панику, а панику в отрыв от реальности… Словно ожидая раскатов грома, Айк бросает последний полный тревоги взгляд в небо, и ныряет в приоткрытую какими-то весёлыми бесшабашными студентами дверь, чтобы спрятаться внутри здания. Студенты, накрыв головы куртками или развернув зонты, бегут по домам, уворачиваясь от ручьёв. Для них нет никакой проблемы взять и уйти. Айк тоскливо сжимается в неказистый белый ком на стуле в вестибюле, стараясь заглушить шорох дождя, доносящийся снаружи, и совсем по-детски закрывает уши ладонями. Куда деваться? У него и дома-то нормального нет. От такого ливня снова будет течь с потолка. Он подставит старый контейнер для еды, и вода станет капать, отмеряя свой унылый метр и действуя на нервы. Отвратительно и страшно. Раньше, когда Айк был маленьким и жил со своей большой гомонящей семьёй, его братья и сёстры выбегали играть и беситься под дождём, а он сидел где-нибудь в сторонке, наблюдая за ними, и вслушивался в шёпот воды с неба. Ему нравилась нераскрытая загадка этой песни, которую не могут повторить люди. Теперь всё иначе. Теперь он не хочет слышать её. Охранник окидывает его странным взглядом пару раз, прежде чем вернуться за свой стол и скучать за каким-то криминальным сериалом. Айк успокаивается, медленно и нехотя; ему здорово мешает мысль о том, что ливень сегодня может просто не закончиться, и тогда… Ведь прогноз обещал затяжные дожди. Ведь университет закроют вечером! Нужно что-то предпринять. Айк без особой надежды шарит в карманах, чтобы найти остатки от уже наверняка потраченной суммы денег, и без того скромной. На такси он мог хотя бы добраться до своей улицы, а там, а там… Выйти из машины и перебежать под ливнем? Он утыкается взглядом в кафельный пол, нервно касаясь пальцами губ. Нет. Нельзя. Он не может. Не будет. Нет! Да и денег всё равно нету. Последние блуждающие по университету души собираются идти домой. В основном это припозднившиеся студенты, но Айк сквозь тревожный шёпот в голове узнает и голоса преподавателей. Подняв капюшон, через вестибюль ступает мягкий, как летнее облако, светловласый и светлоокий психолог. Вроде бы, его имя Оскар. С ним Айку приходилось несколько раз беседовать после своих приступов. Это был необычный опыт. Полный света просторный кабинет с высокими деревцами в горшках, мягкие кресла. Обязательно вода или чай. Рисунки, которые у Айка не получались — а Оскар вглядывался в каждый из них с искренним интересом. Не доверив тогда ему и половины своих бед, Айк всё-таки решил, что опасаться этого человека незачем. — Добрый вечер! Всё хорошо? Может быть, уязвимо просится такая жалкая мысль, может быть, задержать его и спросить, как нужно поступить? Бояться дождя — это ведь в каком-то роде… Нормально? Разные же фобии бывают? Айк сидит на месте, обхватив себя руками. Оскар не станет осуждать, но он скорее язык проглотит, чем пожалуется, что ему страшно. — Всё нормально, я просто жду. …У Айка тоже есть капюшон, но только он совсем не скрывает от ужаса перед шелестящей стеной воды, сотней холодных рук, жадно трогающих лицо. Айк не уточняет, чего ждёт, и Оскар уходит, так и не спросив. — Всего хорошего, — только и говорит он, а Айк всё равно чувствует себя прозрачным и ёжится. Сразу следом за его уходом будто даже свет в помещении меняется. Холл оглашает звонкий голос, навязчивый, как пчелиный яркий гул на пасеке. Всё как-то само собой приходит в движение. Айк испуганно поджимает ноги в белых рваных кедах, заметив на периферии появление красного пятна. Профессор Лаплас имеет обыкновение со всеми попрощаться, прежде чем уйти. Вот он машет рукой, весело что-то щебечет. За один такой подход пугающей болтовни он умудряется дать несколько распоряжений и узнать то, что ему нужно. Айк любит биологию, но недолюбливает биолога. Что-то с этим учёным не так. Он давно не бывал на его парах. Вместе с профессором, как это часто бывает, появляются близнецы Юлары, два его чудны́х протеже. Один решительно шагает за Рене (оба зовут его по имени вне стен университета, да и Айк за глаза не церемонится), устало, но честно стараясь не отставать. Одноглазый Юлар в шрамах и в перевязках, «плохой» близнец. Слабый, больной насквозь, но наделённый искренней волей к жизни, клыкастый загнанный хищник урбанистического безумия. Жутковатый тип, но ему хочется посочувствовать. Айк уже простил ему смятое оригами, драгоценную звезду из гофрированной бумаги. Но больше никогда не даст этому дикарю коснуться своей коллекции. Второй, расслабленно и даже лениво оглядываясь, плетётся позади и на ходу ищет что-то в сумке. Наверное, сигареты. «Хороший» Юлар курит. У него есть вычурная кличка, «Кукловод». Смех и грех, но он получил её за то, во что превратил местный студенческий театр. «Хороший» и «плохой» — весьма условные ярлыки. Многие бы с ними поспорили. Поменяли бы местами или дали бы одинаковые. Айк не делит этих двоих на хорошего и плохого. Он вообще не делит людей таким образом. Но зато он намертво впивается взглядом во второго, разноглазого, встрёпанного, с лопнувшей в кровь губой и паучьими цепкими пальцами, в Юлара во всём чёрном, в Юлара с червоточиной в голове и с гулкой песней дождя в самом сердце. У Айка замирает дыхание. Как давно это началось? Раньше они просто обменивались «артефактами» для коллекций. Это было больно, потому что Юлар их забирал, чтобы ломать, а взамен отдавал такую красоту, какую Айк опасался часто брать в руки. И чем чаще они говорили обо всякой всячине, вглядываясь в очертания предметов, чем чаще обсуждали людей, науку, религию, политику и технологии, тем сильнее и крепче нити обхватывали запястья Айка, тем больше петель Кукловод успевал накинуть ему на горло. Айк хотел бы себе его тёмный глаз — в банке с формалином. Но, вообще-то, больше глаз ему нравился в положенной для того глазнице. Пока он украдкой пялится на своего Юлара, Рене забирает второго под крылышко и, мягко ему что-то проворковав, уводит, недовольного и пыхтящего. Айк так и не замечает, что «плохой» близнец всё это время знаками пытался привлечь его внимание, чтобы поздороваться или, может быть, попрощаться. Зато слышит, как Лаплас говорит: «Сегодня наш одинокий одиночка снова выбрал одинокий самурайский путь!», что относится, конечно же, к… Бледно-голубые распахнутые глаза профессора бегло клеймят айков пёстрый лоб, и красный ангел уходит с Юларом в дождь, бросив последнее «пока-пока!» Кукловоду. Айк выдыхает. Ничего себе. Даже так? Юлар, теперь уже единственный в этом вестибюле, делает вид, что только что заметил его присутствие. Айк проглатывает выскакивающее из груди сердце — картинка сдвигается; блестящие красные рожки пирсинга, чёткие чёрные линии ног, плотная ткань лёгкого плаща прячет руки, всегда обтянутые белыми мулине; эта тень встанет перед ним и улыбнется, а он не сможет показать, как сильно ему надо, чтобы она осталась с ним рядом, как он хочет пришить эту тень к себе навсегда. Должно быть, Юлар не человек, ведь Айка никогда не интересовали люди. — Приветик! Только что скучавший Юлар тепло улыбается. Айк не верит его улыбкам, как не верил бы собственной. Юлар общительный, социальная бабочка прямо, только вот Айк уже разведал, сколько странного и подозрительного хранится в этой белобрысой голове. Ничуть не меньше, чем в его собственной. Только Юлар действительно жуткий. У него больше контроля и меньше страхов. — Чего тут просиживаешь? — праздно любопытствует Кукловод. Его руки плетут из белых ниток шаловливые сердечки. Возмутительный шут. — Сам не догадаешься? — неприветливо буркает в ответ Айк. У него нет настроения на все эти глупости. Юлар эмоциональный и игривый, и это всегда раздражает, потому что Айк просто не может понять. Почему? Зачем он это делает? Он смеётся над ним, или это просто так? — Дождь, м? Айк отводит взгляд. Нет нужды снова ему пересказывать эту историю про взорванные котлы, потоки кипятка, про погибших чересчур рано друзей. Историю, в которой Айк — ребёнок с другого этажа, затопленного, но не сваренного от пола до потолка мгновенно. Капающая с потолка вода — как же это страшно… И как сложно это объяснять, когда слова застревают в горле и стаивают до единственного слога. — Прогноз неблагоприятный, — сообщает Айк. — При лучшем раскладе, я останусь здесь на несколько часов. — А при худшем будешь тут ночевать, — вздыхает Юлар. Айк сдержанно наблюдает за тем, как в его руках появляется пачка сигарет, как одну Юлар цепляет зубами, а потом берет двумя пальцами. От запаха табачного дыма всегда тошнит, но Кукловод окутывает себя им красиво, почти как молодой шаман мрачного племени, оживленный на диво старой душой. Он зажжёт сигарету, когда выйдет на улицу. Хочет курить — значит, скоро уйдёт. Айк утыкается в пол. В одиночестве нет ничего плохого, когда тебя хотя бы окружают привычные стены и такие успокаивающие углы, формы и выступы, твоя бесценная коллекция, твой никому другому не нужный бесполезный хлам. А здесь ничего этого нет, и он не догадался взять что-нибудь нехрупкое-отвлекающее-такое-нужное с собой. — Денег у меня с собой нет, я сегодня пешеход. Пошли, — мягко зовёт Юлар. Айк смотрит на него, недоумевая. В смысле, «пошли»? Оказывается, у него с собой зонтик. Красный. Даже на расстоянии ужасно пахнет каким-то смутно знакомым аэрозолем. Конечно же, увозя одного Юлара на машине, Рене оставил второму свой зонт. — Что тебя так удивляет? — ворчит Юлар. — Если считаешь, что я просто потрепался с тобой про дерьмовую ситуацию и сейчас красиво уйду в закат, ты слегка ошибаешься. — Я не хочу под дождь, — говорит Айк, вцепляясь в стул. Он понимает, что другого выхода нет. И ему не нужно, чтобы его поуговаривали. Айк просто не может иначе. Он не хочет под дождь. Юлар туманно смотрит перед собой. Он и не собирается никого уламывать. Вопрос уже решён, можно только повторно наотрез отказаться — что было бы весьма глупо, вот и всё. Они оба это понимают. — У меня есть наушники, — спокойно делится он. — Включишь музыку, ничего и не заметишь даже. Я провожу тебя в твою берлогу. Чуть спутавшись с витками мулине, белая ниточка наушников мелькает и падает в ладони Айка следом за тяжёлым смартфоном. Айк поднимается со стула, сразу же нехотя вставая рядом с Кукловодом на расстоянии, которое покроет большой красный зонт. — Чем он его обрабатывает? — морщится он. Юлар пожимает плечами. — Не знаю, чем-то водоотталкивающим. Пошли. «У него всё какое-то отталкивающее», — думает Айк. На выходе Юлар закуривает, наконец (тонкий дым вплетается в душистый запах пугающего дождя знакомой и спокойной нотой), пополам с зельем вдыхает головокружительный аромат мая. Наверное, он даже не стал бы доставать зонт из сумки, если бы не его неожиданный попутчик. — Во льёт! — усмехается он, щурясь. Айк глядит на плотную завесу ливня широко раскрытыми глазами, желая больше всего, чтобы они выпали и более этого не видели. Непрошенный высокий клик тихо срывается с его губ, раздражая гортань вместе с дымом повторяющимся странным слогом, пока Айк не прячется, уткнувшись лицом в плащ Кукловода. Кажется, Юлар всякий раз пытается вычислить, что Айк говорит в такие моменты, и терпит поражение, снова и снова. — Наушники, — напоминает он, и Айк, дрожа, послушно надевает их и включает первый попавшийся трек, лишь бы было. Краешком сознания он ожидает услышать что-то надрывное и громкое, как вечно страдающий рок, но, к его удивлению, звучит фортепианная музыка без слов. Обдав их волной химического запаха, раскрывается алый зонтик, и Юлар шагает по лестнице, быстро уводя Айка под ужасающую стену воды. Торопясь поспевать за длинноногим быстрым провожатым, Айк цепляется за его плащ и неуклюже семенит, в панике ощущая, как худые кеды сразу же насквозь промокают в лужах, покрывающих двор тёмным танцующим озером. Они почти бегут, зонт невыносимо сильно пахнет химией, сигарета Юлара гаснет под его шипящее «чщ-щёрт!», и у Айка спустя всего две минуты пути дрожат колени. Он смотрит на Юлара, стуча зубами, молча зовёт в отчаянии, путаясь в наушниках, в собственных ногах и нитях дождя, и разноцветные глаза безошибочно перехватывают его взгляд. Кукловод на ходу расстёгивает пуговицы плаща и обхватывает одним краем Айка с головой, прижимая бедового отшельника к себе — быстрее, быстрее прорезать ливень насквозь, и не забыть бы ещё дорогу к бараку, в котором обитает этот непутёвый! Дождь им навстречу, капли слепляют длинные белёсые ресницы Юлара вместе (паучьи лапки, подумается потом), а Айк больше не хочет смотреть вперёд. Под ногами лужи воды, и он вовсе закрывает глаза, бормоча себе под нос что-то, что Кукловод принимает за слова песни из своего плейлиста, и что на деле осмысленными словами не является.

***

— Айк, всё! — Юлар вынимает наушники из его ушей и слегка трясёт Айка за плечи. Тот оцепенело реагирует, тяжело сопит и сбрасывает с себя его руки. Кукловод якобы не обращает на это никакого внимания. — Смотри, мы уже дома. Заходи! Айк покорно перешагивает порог, содрогаясь, снимает тяжёлое от воды пальто и стягивает мокрые кеды. А где лестница?.. Юлар пристально за ним следит. — Вон вешалка, забыл? — указывает он. Айк цепляет пальто за капюшон на крючок. Но у него нет вешалки. — Т-ты меня куда это проводил? — пытаясь стереть с лица капли воды, хмурится он. — Мы у тебя? — До тебя далеко, — отвечает Юлар. — А мы и так похожи на двух тюленей. Ну, господин тюлень? Желаете испить чаю? Он тянется за поцарапанную белую дверь ванной и вытягивает оттуда большое махровое полотенце. Красное. Вручает Айку. Айк берет его и смотрит с великим подозрением. — Это твоё? Юлар тихо хмыкает на это. — Если хочешь, я тебе лично покажу все, что одолжил у Рене на веки вечные. А это моё. Айк недоверчиво косится на него, но ерошит полотенцем волосы, путая темные кудри. — А пиво есть? — спрашивает он. Кукловод смеётся, уходя на кухню. — Как раз на случай твоего визита. — Какой сервис. Потолкавшись в коридоре ещё чуток, чтобы отдышаться и прийти в себя, Айк идёт следом по тёмному логову Юлара, в каждой комнате которого будто дремлет кто-то хтонический и не вполне живой. Атмосфера в этих стенах всегда действует на случайных и редких гостей угнетающе, но Айк не из их числа. В его обиталище и квартире Кукловода есть нечто схожее. Сложный и тяжеловесный комфорт неуютности. Тревожный сон родных демонов. На кухне горит нижний свет, сгущая тени в углах потолка. — Перекантуешься у меня, пока погода не передумает тебя изводить, — не предлагает, а скорее констатирует Юлар, беспощадно хлопая дверцей холодильника. Айк берет со стола стакан хорошего пива — этот щеголь даже потрудился разлить по стаканам, — и садится на старом скрипучем диване, поджав под себя ноги. — Я у тебя в долгу, — говорит он. — Что хочешь за это всё? Услуга за услугу. Конечно, Юлар сам предложил помощь, но они, вроде как… Как бы это назвать, соображает Айк, чтоб не прозвучало слишком похоже на классику университетских волонтёров мистера Райнера? Партнёры? Друзья?.. Хм. — За что? — зевая, отзывается Юлар. — За экстренную прогулку под Ниагарой или за пивас? — Перестань выпендриваться и просто скажи. Юлар опять смеётся. Его смех в этой квартире застревает по углам, как мёртвые насекомые в паутине, заполняя тёмную пустоту. — «Спасибо» и правда скукота. Его глаза вдруг хитро сверкают. Айк смотрит — светлый, как талая вода, и чёрный, как ночь в разрезе. Что он там придумал? Юлар закидывает ноги на спинку дивана и ложится на сидении, сонно глядя на Айка снизу вверх, отчего тому вдруг становится щекотно-неспокойно. — Хорошо. Я требую свой поцелуй, — объявляет Юлар, указывая на свою щёку. — Размечтался, — гордо дёргает плечом Айк. Разбитые губы снова попадают в поле его зрения, и он чувствует жар — лицо загорается, хотя повода такого уж нет. Отвернувшись, Айк делает глоток пива, которое вдруг сильно хочется обменять обратно на горячий чай, способный оправдать румянец. — А это тебя тоже кто-то поцеловал? Юлар небрежно касается ранки. — Многого хочу, как видишь, вот она и лопнула. Айк тихонько фыркает. — Оно и видно. Кукловод прикрывает веки, задумавшись о своём. Близнецы, не считая болезненности другого Юлара — кровь с молоком. То ли ошибка природы, то ли её шедевр. Скорее чисто биологически, но и эстетически, пожалуй, тоже — этот вот наглющий Юлар до безобразия красивый. Айк ни на кого не смотрит так, как на него, и это настолько необычно, что он даже отдает себе в этом отчёт. А ещё Айк никогда не понимает, почему Кукловод смотрит на такого, как он — всего пятнистого, мелкого, хилого и нервного, как и не понимает, почему новая одержимость вдруг коснулась человека, и закрутилась вокруг живого, изменив своему бездушному миру. Не понимает и не поймет, что дело совсем не в том, как выглядит насмерть перепутанный клубок ниток снаружи. Но вот его руки могут коснуться мягкой светлой чёлки — и вдруг касаются, могут дотронуться до века, прикрывающего пугающий чёрный глаз — и заставляют Юлара заинтересованно смотреть только одним левым. Юлар производит много лишнего беспокойства, но в конечном счёте с ним комфортно. И поэтому, наконец, Айк может наклониться и накрыть разбитые губы своими, искусанными и сухими, и он это делает, не ожидая ответной реакции, как не ждал бы её от любого предмета своей коллекции. Только чуткий Юлар сам сразу показывает ему разницу, и, собственно, как целоваться — тоже, ведь Айк совсем-совсем не умеет, да и откуда бы ему. Умиротворённый вздох, тепло и глупая мысль на задворках топлёного сознания: наверное, со стороны они выглядят нелепо, расположившись вот так… Май шелестит снаружи жестоким дождём, обрушиваясь без устали на крыши, деревья и асфальт, но Айк его наконец-то не слышит.